Архив - Виорель Ломов

«…Еще вчера я думал, что уйду от вас далеко, но сегодня мне кажется, что от семьи, как бы ни сложилась в ней жизнь, какие бы ни были между ее членами отношения, не уйдешь даже после смерти. Да и как от нее можно уйти, если всю жизнь был привязан к ней?

Лёлечка, я всегда относился к тебе с душевной приязнью и любовью. Одно то, что ты жена моего сына, уже наделяет тебя иммунитетом неприкосновенности, и я удивляюсь, как этого не понимает моя жена и твоя свекровь. Но не буду осуждать ее, ибо каждого из нас можно и нужно осуждать, но это не наша прерогатива.

С того первого дня, как ты появилась в нашей семье, как Николенька ввел тебя в наши уставленные коробками помещения, с того первого дня я понял, что к нам в дом пожаловала фея домашнего очага. И как мне больно, как больно, что, уходя от вас, я оставляю боль в твоем сердце, боль от непонимания нашего к тебе отношения, и особенно нетерпимости к тебе со стороны Надежды Алексеевны. Об одном прошу тебя: прости меня, прости Надежду Алексеевну, прости Николеньку. Каждый из нас хотел тебе одного лишь добра…»

Всех, всех я простила, Георгий Николаевич, даже вашу жену Надин, даже мать Николеньки маман, даже мою неугомонную свекровь Надежду Алексеевну.

«…Здесь ты найдешь сапфиры и бриллианты, которые являются фамильными драгоценностями Суворовых. У Надежды Алексеевны этого добра довольно, а тебе они сейчас будут самое впору, так как ты вступаешь в тот пленительный для женщины возраст, когда женщина становится королевой. Дай Бог тебе, Лёлечка, долгих лет любви, счастья и семейного благополучия! Пусть жизнь твоя будет ровной и сияющей, как сияние полной белой луны, которую я вижу в своем окне в последний, как мне кажется, раз…»

Елена достала из коробки шкатулку редкой работы; внутри нее были еще две коробушки. «Прямо как смерть Кощеева», – подумала Елена и улыбнулась сквозь слезы. Когда она открыла обе коробки, то оторопела: в одной действительно были сапфиры, а в другой – бриллианты!

«…Эти безделушки, знаю, скрашивают женщинам жизнь, жаль, что не удлиняют, ну да чем бы дитя ни тешилось… А ты для меня, Лёлечка, такой же ребенок, как и мой сын, Николенька, как и твой сын, который, даст Бог, родится у тебя. Назови его Юрием – хорошее имя.

До свидания, родная. Не поминай лихом. Твой свекор и отец Георгий Николаевич Суворов.

P.S.Когда-нибудь, я уверен, ты узнаешь всё…»

Елена смотрела на сапфиры и бриллианты и не знала, что делать с ними. За шестнадцать лет, что прошли со дня смерти Георгия Николаевича, Бог так и не дал ей сына, а драгоценности многое потеряли в своей привлекательности. Собственно, они превратились в ничто. Она не могла любоваться ими. Она не могла их даже примерить без содрогания. Ей казалось, что на нее с того света смотрит с укором свекровь. Смотрит как на вора, залезшего в семью. И будет смотреть, пока они в ее руках.

«Что мне эти камни теперь, зачем? – думала Елена. – Сколько лет свекровь забирала мою зарплату, оставляя на день меньше рубля. Чтобы остаться женщиной на рваный рубль в день, надо быть богиней. Вечно молодой богиней. Как в молодости всё хорошо. Какие молодые одухотворенные(не то что сегодня) лица сверстников, какая безмерная радость от того, что живешь на земле!..»

Она закрыла коробочки, вложила их в шкатулку, ту – в коробку, бросила коробку в полиэтиленовый пакет и поняла, что содержимое пакета сейчас для нее не дороже самого пакета. «Был бы сын, было бы это всё его… Надо позвонить в детдом, – подумала она, почувствовав вдруг себя одинокой детдомовкой. – А что так тихо?» Она замерла – в квартире царила мертвая тишина!

III

Седьмого ноября Николай привел Елену домой. Удивительно, праздником в доме Суворовых и не пахло. То есть буквально: праздничный стол был вообще не накрыт.

Николай познакомил девушку с матерью, та напряженно взглянула на пришелицу, словно провидя всю грядущую полосу их совместного проживания. Но отец, который писал что-то под старинной лампой с абажуром, рассеянно взглянул на вошедших и тут же поднялся, с улыбкой обратив к Елене свое моложавое породистое лицо.

– С праздником, Георгий Николаевич, – сказала Елена.

Суворов смешно поднял бровь и недоуменно переспросил:

– С праздником? Ах, да. С праздником, с праздником. Как там, на улице? Метель?

Он сел и, не дожидаясь ответа, углубился в свои размышления, прерванные их приходом. Николай приложил палец к губам и, взяв Елену за руку, на цыпочках вышел из кабинета.

– Речь готовит, – шепотом сказал он. – Десятого летит на заседание Академии.

– Чай будете? – сухо предложила Надежда Алексеевна.

– Не откажемся, – улыбнулась Елена.

Надежда Алексеевна никак не отреагировала на девичью попытку завязать отношения и, глядя на сына, спросила, обращаясь только к нему:

– Есть кекс, или с колбасой?

Николай посмотрел на Лену:

– С колбасой?

Елена молча кивнула. Ей было всё равно, с чем. Ей было не всё равно, как.

Николай же, казалось, ничуть не замечал этих мелочей. «Он, наверное, весь в отца, – подумала Елена, – на мелочи жизни не обращает внимания». Они пошли на кухню и долго сидели там за чаем. Чай пили молча. «Неужели вот так будет и потом, – подумала Елена. – Какая огромная кухня!»

– Значит, решено? – сказал Николай. – Подаем заявление после праздников?

– Я не понравилась твоей маме, – вырвалось у Елены, и она поняла, что совершила ошибку.

– Ничего, – успокоил ее Николай. – Разве это важно? Важно, нравишься ли ты мне, а я тебе.

Елена почувствовала вдруг себя намного старше и опытнее Николая. Он был очень похож на отца, но в нем не было того, что сразу же бросилось ей в глаза, как только она увидела Георгия Николаевича с порога, – породистости. А еще уверенности в себе.

– Ты не ответила. Решено?

– Решено, – усталым голосом ответила Елена и не услышала саму себя.

– Жить будем в маленькой комнате. Родители в угловой. В зале обедаем.

Елена хотела было спросить, разве они не собираются когда-нибудь зажить отдельно от родителей, но решила, что эти вопросы задавать еще рано. И впрямь, замуж сперва выйти надо, девушка. А уж потом детей нарожать и жить как кому вздумается!

Она встряхнула головой, сбросив с себя груз неутешных мыслей, и звонко рассмеялась остроумной реплике Николая. За такой вот смех Николай и обратил на нее внимание.

Когда Николай и Елена вышли из комнаты, Георгий Николаевич отложил в сторону бумаги и задумался, вспоминая Тифлис. Он вспомнил дом под черепичной крышей, веранду второго этажа на балках, перекладины вокруг дома для винограда, инжир и тутовник во дворе. Плоские камни двора, родничок, белую сплошную стену вокруг… Он вышел на кухню и услышал жемчужный смех девушки. Он остановился как вкопанный. Так когда-то смеялась Софья.

– Так он Суворов? – рассмеялась Софья. – А он тут столько всего поведал о роде Бахметьевых! До князя Владимира дошел.

– Это наши дальние родственники, по линии матушки, – сказал Георгий. – И там столько мутной воды. Зато по линии отца всё чисто как бриллиант.

– Чисто, да не совсем! – снова засмеялась Софья. – Что таиться тогда, если всё чисто?

– Оттого, наверное, Лавр и таится, – заметил Георгий, – что слишком всё ясно и чисто.

– Не верю. Тут что-то не то! Я думаю, всё дело в шкатулке. Она постоянно с ним, а за поясом два пистолета.

– Документы, наверное, доверенности, закладные… мало ли что?

Софья пожала плечиками:

– Уже половина Тифлиса знает, что у него там или фунты, или золото. Георгий, я прошу вас, отвлеките его от этого жуткого занятия. Глядеть страшно!

Георгий подвел Софью к дамам, извинился и отошел к брату. Тот бросил играть в карты и сидел в кресле, подбрасывая в воздух кинжал. Он был уже изрядно пьян, но еще весел и открыт. А кинжал, описав в воздухе двойное или тройное сальто, неизменно падал к нему в ладонь рукоятью.

– Что, братишка, что Жорж, как тебе тут у нас, на Кавказе? – воскликнул он, продолжая подбрасывать кинжал, не глядя на него.

– Лавр, я хотел бы поговорить с тобой, – тихо произнес Георгий. – Осторожней.

– Говори! – закричал Лавр. – Я ни перед кем не таюсь! Говори!

– Лавр, я действительно хочу поговорить с тобой. Конфиденциально.

Лавр не стал ловить кинжал, расставил колени, и тот мягко вошел в пол.

– Ради бога, – посерьезнел Лавр. – Пошли в ту комнату. Софья, мы уединимся?

Софья мило улыбнулась ему. Лавр выдернул кинжал и пошел, вертя им между пальцами.

– Ты прямо циркач! – не удержался Георгий.

Лавр хохотнул. Георгий прикрыл дверь. Братья расположились на приземистом диванчике. Лавр, не глядя на кинжал, продолжил свои упражнения. Георгий решил не обращать на них внимание. Уж если что Лавру втемяшится, будет делать, пока не надоест.

– Лавр, что за шкатулка у тебя? – спросил он напрямик. – Все говорят о ней.

– Шкатулка? – взгляд у Лавра стал острым и жестким. Кинжал снова воткнулся в пол. – Кто говорит? Идем к нему!