Хозяйство света - Дженет Уинтерсон

Взгляните вот на этот. Высеченный из гранита, прочный и неизменный, как море, изменчивое и текучее. Море всегда в движении, маяк же — никогда. И нет на него ни власти, ни качки, ни перемещенья судов, ни кипения океана.

* * *

Пью глазел в избитое дождем стекло; безмолвная угрюмая глыба, а не человек.

Несколько дней спустя, когда мы завтракали на Леер-ном проезде, — я ела гренок без масла, а мисс Скред копченую селедку и чай, — она приказала мне быстро умыться, одеться и быть готовой со всеми вещами.

— Я пойду домой?

— Конечно, нет — у тебя нет дома.

— Но и здесь я не останусь?

— Нет. Мой дом не годится для детей.

Мисс Скред надо отдать должное — она никогда не лгала.

— Но что же тогда со мной будет?

— На объявление отозвался мистер Пью. Он будет учить тебя по маячной части.

— А что мне придется делать?

— Не представляю.

— А если не понравится, я смогу вернуться?

— Нет.

— Можно мне взять с собой ПсаДжима?

— Да.

Мисс Скред терпеть не могла слово «да». Она была из тех, для кого «да» — всегда признание вины или поражения. А «нет» — это власть.

* * *

Через несколько часов я стояла на пристани, продуваемой всеми ветрами, и ждала, когда Пью заберет меня в свою залатанную и просмоленную рыбацкую лодку. Раньше я никогда не бывала на маяке и только раз видела Пью — он тащился по тропе забрать припасы. Городок не имел теперь с маяком ничего общего. Сольт больше не был морским портом, корабли сюда не заходили и матросы не грелись у огня в веселой компаний. Городок стал полым, из него выскоблили жизнь. Остались ритуалы, обычаи и прошлое, но ничего больше в нем не жило. Много лет назад Чарльз Дарвин назвал Сольт Окаменелым Городком, только по иной причине. Он, однако, и был окаменелостью — море насквозь просолило его, сохранив и при этом разрушив.

Лодка Пью приблизилась к берегу. Бесформенная шляпа нахлобучена по самые брови. Вместо рта — зубастая щель. Руки голые и багровые. Ничего больше рассмотреть не удалось. Грубый набросок человека.

ПесДжим зарычал. Пью стиснул его загривок и швырнул пса в лодку, потом жестами велел мне бросить туда же сумку и прыгать самой.

Маленький подвесной мотор вприпрыжку потащил нас по зеленым волнам. Позади, все меньше и меньше, оставался мой покосившийся дом, который вышвырнул нас вон, меня и маму, — возможно, потому, что там нам никогда не были рады. Я не могла вернуться. Теперь только вперед, на север, в море. На маяк.

* * *

Мы с Пью медленно карабкались по винтовой лестнице к нашему обиталищу прямо под Светом. Со дня постройки в маяке ничего не изменилось. В каждой комнате были подсвечники и Библии, которые положил туда еще Иосая Мрак. Мне досталась крошечная комната с крошечным окном и кровать размером с выдвижной ящик. Но ростом я вышла не длиннее собственных носков, так что это не имело значения. ПсуДжиму придется спать где придется.

Прямо надо мной была кухня, где Пью жарил сосиски на открытой чугунной печи. А над кухней помещался сам свет — огромный стеклянный глаз со взором Циклопа.

Нашим делом был свет, но жили мы в темноте. Луч маяка не должен погаснуть, а освещать остальное нужды нет. Темнота прилагалась ко всему вокруг. Это неизменно. Темнота оторачивала мою одежду. Когда я надевала зюйдвестку, поля оставляли на моем лице темную тень. Намыливаясь в оцинкованном загончике, который соорудил для меня Пью, я стояла в темноте. Сунешь руку в ящик стола — и вместо ложки нащупаешь тьму. Пойдешь к буфету достать цыбик «Самсона Крепкого» — и тебе навстречу откроется дыра чернее чая.

Чтобы сесть, темноту нужно было сначала смести или раздвинуть. Темнота скрючивалась в креслах и висела пологом над лестницей. Иногда принимала облик нужных нам вещей: кастрюли, кровати, книги. Иногда я видела, как мама, темная и безмолвная, падает ко мне.

Темнота была ощутимой. Я научилась видеть ее, я научилась смотреть сквозь нее, я научилась видеть темноту в себе.

Пью не разговаривал. Я не знала, добрый он или нет, не знала, что он собирается со мной делать. Всю жизнь он был один.

В тот первый вечер Пью жарил сосиски в темноте. Нет, Пью жарил сосиски с темнотой. Этот сорт темноты можно было попробовать. Вот что мы ели: сосиски с темнотой.

Я замерзла, устала, моя шея болела. Мне хотелось спать, спать и никогда не просыпаться. То немногое, что я знала, было утрачено, а здесь все принадлежало кому-то другому. Будь то, что у меня внутри, моим, наверное, было бы легче; но здесь негде бросить якорь.

* * *

Две Атлантики: одна за стенами маяка, другая — внутри меня.

Ту, что внутри, не освещает гирлянда путеводных огней.

По правилам историю нужно рассказывать так: начало, середина и конец. Но мне с таким способом сложно.

Я уже могла бы выбрать год моего рождения — 1959-й. Или могла бы выбрать год, когда на мысе Гнева появился маяк и родился Вавилон Мрак, — 1828-й. Еще был год, когда Иосая Мрак впервые посетил Сольт — 1802-й. Или год, когда Иосая Мрак переправлял оружие на остров Ланди — 1789-й.

А как насчет года, когда я поселилась на маяке — 1969-го; тогда же «Аполлон» сел на Луну?

Мне очень нравится дата, потому что прилунение было словно моей личной высадкой на луну — эту неведомую бесплодную скалу, сияющую в ночи.

На Луне есть человек. На Земле есть ребенок. Каждый ребенок сажает здесь свой флажок в первый раз.

Вот мой флажок — 1959-й, в этот день земное притяжение высосало меня из корабля-матки. Мама трудилась восемь часов — ноги в стороны и кверху, будто она летит сквозь время на лыжах. Немеченные месяцы я дрейфовала, медленно ворочаясь в невесомом мире. Меня разбудил свет; совсем не тот знакомый серебряный свет или зарево ночи. Свет вызвал меня: мне он запомнился как плач, возможно — мой собственный, потому что ребенок не знает различия между собой и жизнью. Свет и был жизнью. Что значит свет для полей и рек, для зверей и времен года, для земного вращения, то значил он и для меня.

Когда маму похоронили, часть света покинула меня, и казалось пристойным, что мне следует жить там, где свет сиял наружу, не оставляя нам ни единого отблеска. Пью был слеп, поэтому для него это не имело значения. А я потерялась, поэтому и мне было все равно.

С чего же начать? Это непросто и в лучшие времена, а еще труднее — когда начинаешь заново.

* * *

Закройте глаза и выберите другую дату — 1 февраля 1811 года.

В тот день молодой инженер по имени Роберт Стивенсон достроил маяк на скале Белл. То было не просто начало маяка; то было рождение династии. Читаем «маяк» — подразумеваем «Стивенсон». До 1934 года Стивенсоны выстроили множество маяков, в деле была вся семья — братья, сыновья, племянники, кузены. Когда один уходил на покой, на его место тут же назначали другого. Стивенсоны были Борджиа в хозяйстве света.

Когда в 1802 году Иосая Мрак отправился в Сольт, у него была мечта и ни души для ее воплощения. Стивенсон все еще был подмастерьем — напористым, страстным, но без властных полномочий и громких достижений. На скале Белл он сначала просто помогал, но постепенно стал главным в проекте, который восхваляли как одно из «современных чудес света». Все теперь хотели маяк «от Стивенсона» — даже там, где не было моря. Он стал моден и знаменит. Это на руку.

Иосая Мрак нашел нужного человека. Роберт Стивенсон построит маяк на мысе Гнева.

В каждой судьбе есть изгибы и повороты, и хотя всем Стивенсонам на роду было написано строить маяки, один все же уклонился — родился как раз в тот момент, когда сын Иосаи Мрака, Вавилон, отправился в странное паломничество обратно и стал священником Сольта.

1850 — Вавилон Мрак впервые приезжает в Сольт.

1850 — В семье процветающего гражданского инженера родился Роберт Льюис Стивенсон — так гласит невинная аннотированная биография; будущий автор «Острова сокровищ», «Похищенного» и «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда».

Стивенсоны и Мраки были почти родственниками — вернее, они и были родственниками, но не по крови, а по той беспокойной устремленности, которая отличает некоторых индивидов от остальной массы. Также их роднило строительство. Роберт Льюис наведывался сюда — он посещал все фамильные маяки. Однажды он сказал: «Стоит мне почувствовать запах соленой воды, и я точно знаю, что неподалеку одно из произведений моих предков».

В 1886 году Роберт Льюис Стивенсон посетил мыс Гнева и Сольт, где встретился с Вавилоном Мраком незадолго до его смерти — и, говорят, именно Мрак, а особенно слухи, клубившиеся вокруг него, породили историю о докторе Джекиле и мистере Хайде.

— Какой он был, Пью?

— Кто, дитя?

— Вавилон Мрак.

Пью пососал трубку. Если Пью нужно было что-то обдумать, сначала это следовало всосать вместе с дымом. Он втягивал в себя слова точно так же, как другие выдувают пузыри.