Австрийская площадь, или Петербургские игры - Андрей Евдокимов

— Главное, не забыть и не растеряться, — каждый день твердили родители, — проситесь в один детдом, вдвоем легче…

Еще на банкете Петр припомнил кое-что из отгремевшего пять лет назад скандала вокруг назначения Коше лева главой районной администрации. вскрылось, что он под фамилией то ли Коршунова, то ли Орлова втерся в круги ленинградской интеллигенции, а после беспощадно сажал по любому поводу всех, от кого хоть слово слышал с антисоветским душком. В начале 90-х многие его жертвы били во все колокола, каких только статей не писали. Дескать, руками палачей нельзя строить демократию, стыдно. Но Собчак никого не слушал, и в конце концов Кошелев остался где был.

Петр незаметно вышел и, подхватив с вешалки полотенце, ушел в парилку. Там было тихо и сумрачно, жар еще не спал.

— Не помешал? — спросил Кошелев, усаживаясь напротив.

Простыня на его бедре завернулась, и Петр ясно увидел большое родимое пятно странной формы.

В тот же миг перед глазами пошли круги, Петр почувствовал мгновенное погружение во что-то такое, будто в другое бытие, где от прежнего остался только посторонний, тяжелый взгляд.

— Что с вами, Петр Андреевич? — послышался голос Кошелева. Петр пришел в себя — отметины на бедре Кошелева уже не было.

— Господи… — побелевшими губами едва прошептал Петр. — Нет, ничего. Просто почудилось.

1.4. Гаснет свет, а игра только начинается

Через час места за главным столом опустели, и почтительная чопорность публики рассеялась без следа. Ровные ряды гостей смешались в жующую и выпивающую массу; многие уже были заметно навеселе. Петр недолго оставался в одиночестве. Сперва с ним заговорил сосед, потом его заставили присоединиться к тостам: первый — за успехи реформ, второй — чтоб не в последний раз. Он заметил, что интерес к нему явно не случаен. Подходили к без всякого внятного повода, но с очевидной целью завязать знакомство. поначалу Петр смущался из-за того, что не имел визитных карточек, но потом приспособил удивленную улыбку — дескать, зачем вам моя карточка, меня и так все знают. Он догадывался, что разговор с Собчаком на виду у всех не прошел незамеченным. И приход вместе с Яковлевым, видимо, тоже что-то значил для окружающих, хотя сам Петр не воспринимал своего давнишнего знакомого как лицо, заслуживающее пиетета. Он скорее к Степанову, несмотря на всю его Залихватскую простоватость, относился, как к человеку из власти, чем к Яковлеву.

Отяжелев от выпитого и съеденного, Петр проскользнул в одну из боковых комнат. Здесь уже устроились две компании, но было сравнительно тихо. Остановив проходившего с полным подносом официанта, он взял фужер, пачку сигарет и расположился в угловом кресле за кустом декоративной азалии.

Доносилась музыка, играли Моцарта, один из самых изысканных дивертисментов, который Петр хорошо знал. В молодости он часто бывал в филармонии: сперва потому, что это было модно, а после пристрастился. Он попробовал вспомнить, когда последний раз был на концерте, но то, что было до начала 90-го, ощущалось, как бывшее вроде бы не с ним, словно провалилась память. Стало нехорошо на душе, и он решил обязательно пойти в театр, лучше всего на «пиковую даму», впрочем, хорошо понимая, что вряд ли выберется.

Мимо открытой двери мелькнули две смеющиеся женщины, одна из них показалась знакомой. Петр вышел за ними в коридор, но его остановил некто из дорожного комитета, чтобы продолжить о трудностях с укладкой асфальтобетонных смесей, для долговечности которых необходима крошка из итальянского мрамора. Мол, асфальт не держится, потому что не склеивается с гранитным щебнем. Петр слушал вполуха, пытаясь на ощупь отыскать в кармане визитку собеседника, с которым в начале вечера вроде пил на брудершафт.

— Значит, надо класть другой асфальт, — наконец вставил Петр.

— Невозможно, асфальтовые заводы уже работают, — сказал дорожник.

— На кой же черт их покупали, не разобравшись с технологией, удивился Петр.

— Это было еще до меня. То ли торопились, то ли указание было…

— Так купите этот чертов мрамор, и дело с концом.

Собеседник обрадовался и снизил голос:

— И я о том же. Все документы давно готовы, но контракт никак не пробить. Вот если бы вы взялись помочь — там очень большие суммы, всем хватит. процента полтора вас устроят?

Петру осточертел бессмысленный разговор, и он наобум брякнул:

— Меньше полумиллиона меня не интересует.

И очень удивился, услышав в ответ:

— Ну, не полмиллиона, но тысяч триста-четыреста вполне реально. Часть мы оставим на депозите в Швейцарии или германии, как вам удобней, а остальное получите здесь.

От неожиданности Петр закашлялся, но, сделав два глотка, пришел в себя. Вино было прохладным и легким.

— За успехи, — сказал дорожник. Они чокнулись, выпили и, попрощавшись, разошлись.

Большой зал напомнил Петру метафору из раннего Гайдара «апартаменты мелитопольского комиссара после веселого налета махновцев». Удивительным образом уцелел только жареный поросенок на главном столе. Он так и лежал на серебряном блюде, окруженный зеленью и краснеющими шариками сохранившего свежесть редиса. Между редкими группами засидевшихся еще сновали официанты, но вечер подходил к финишу.

Петр еще раз прошелся по комнатам. Всюду грязные тарелки, недопитые фужеры и набитые окурками пепельницы. Улучив момент, Петр завернул в салфетку два бутерброда с семгой и уместил их во внутреннем кармане. Наваливалась усталость, и он задумался, как доберется домой.

Косые струи дождя хлестнули по лицу, едва Петр вышел на крыльцо. Было темно, как осенью, а по двору метались отблески красно-синих мигалок на исходящих паром правительственных лимузинах.

— У вас какая машина? — спросил возникший сбоку охранник.

— Я… — Петр замялся, — я со Степановым…

— Ноль-десятый, ноль-десятый, — сказал охранник в трубку радиотелефона. Через мгновение одна из Машин тронулась с места. Какой-то мужчина раскрыл над Петром зонтик и проводил к открывшейся изнутри дверце.

Петр не успел опомниться, как уже сидел на заднем сиденье автомобиля. Водитель разговаривал со Степановым:

— Юрий Григорьевич, в Ольгино все готово, ваш друг здесь. Да, да, понял. К третьему подъезду, через 10 минут. — И повернувшись к Петру, пояснил: — Юрий Григорьевич извиняется и просит подождать. Едем в Ольгино.

1.5. Поддавайте, братцы, жару!

Отъехали на трех машинах после того, как в багажники погрузили десяток тяжелых коробок. Степанов воспринял присутствие Петра само собой разумеющимся, но сам Петр чувствовал себя незваным гостем. К тому же, кроме Степанова, в машине сидели еще двое и было неловко спросить о деньгах, которые он обнаружил в кармане нового пиджака.

— Ну все, отмучились! — облегченно вздохнул Степанов, едва выехали за ворота.

— «Папа» доволен? — спросил один из сидевших сзади.

— Как же, дождешься! П…лей не выдал, и на том спасибо. А теперь, как в песне поется: подожди немного — отдохнешь и ты, — сказал Степанов.

На том разговор оборвался — все устали. Меж тем дождь усилился, дальний свет едва доставал до шедшей впереди машины ГАИ с мигалками и ревущей сиреной. Мерцающая пелена мрака неслась назад, и в боковом окне не было видно ни зги.

Через полчаса остановились у ярко освещенного подъезда. Несколько человек с широкими зонтами ждали гостей на ступеньках.

— В баньку — самое время, с веничком, — сказал кто-то, выходя из машины.

— Лучше Женечку с Венечкой, тогда и веничек не нужен, — услышал за спиной Петр.

— Будет Женечка, будет Венечка, всем хватит, — рассмеялся Степанов.

Прошли через большой холл с баром, спустились в раздевалку с янтарно-желтыми деревянными стенами и глубокими кожаными креслами. Быстро раздевшись, Петр первым вошел в парилку. На градуснике было больше ста двадцати. Обжигало даже через сложенное вчетверо толстое полотенце. Обильная испарина вышла сразу, хмельная дурь сменилась ленивой истомой. Изредка напоправил, — на лбу подбежавшего блестели капельки пота.

— Убери этого лохматого, Васильич, а то в тарелки волосьев насыплет! раздраженно сказал Степанов, но тут же улыбнулся проходившему мимо худощавому человеку.

— Здорово, Паша! Как себя чувствуешь, именинник?

— Все шутишь? Гляди, Юра, дошутишься, — ответил тот и отвернулся.

— Кто это? — спросил Петр.

— Ты что, Пашу Коше лева не знаешь? — удивился Степанов.

— Тот самый, кагэбэшник?

— Ну, кто об этом теперь вспомнит! Он уже давно на гражданке.

Кошелев выглядел озабоченным и усталым, но сбившийся на лоб светло-каштановый чубчик и смешные усы придава ящик стола. И тут почувствовал беспокойство, кружилась голова, во рту было сухо. Взглянув на часы, Петр решил зайти в соседнее кафе ненадолго, но просидел там до поздней ночи.