Последнее действие - Андрей Упит

— У меня тоже жена и ребенок, а разве я сейчас вправе думать о них? Ну, а кто желает, пусть остается, я никого но принуждаю. Я хочу только предостеречь. Многим придется потом горько раскаиваться, но будет поздно…

Лиекнис слегка дотронулся до его руки.

— Ну, зачем ты это говоришь, Марк? «Никого не принуждаю». Этак мы разбредемся, словно овцы… Разве у нас нет дисциплины? Разве ты больше не командир?

Они подошли к печке. Велта, присев перед ней, бросала в огонь документы. Марк печально улыбнулся, но в этой улыбке было больше суровости, чем в глубоких складках на лбу.

— Да, я был командиром, пока вы этого хотели. Ну, чего вы так смотрите на меня? Будто я какой-нибудь библейский вождь, который может призвать на помощь Иегову с его громами и молниями. Я ведь вижу вас насквозь. Три дня вы с нетерпением дожидались того, что я сейчас сообщил. Да не мог же я вам сказать, чтобы вы не ждали попусту, не нашептывали друг другу всякую чепуху и оставались до конца мужчинами.

— Но мы ведь не бежим, а отходим на дальние позиции и начнем новое действие борьбы.

Марк провел ладонью по лбу.

— Дай папиросу, что-то и мне курить захотелось… Да, далеко мы отошли… Новое действие, говоришь?

Лиекнис перекинул винтовку на другое плечо.

— Да, говорю! Я своих позиций не оставлял.

— Ну ты, еще кое-кто. Вы будете продолжать борьбу хоть за тысячи верст отсюда. Но для Вальтера, Руты и других наступило последнее действие.

— А для тебя?

Со двора вместе с завыванием ветра донесся скрип колес, послышались людские голоса. Марк подозвал Краста и Лиекниса и отдал последние распоряжения. Оба они должны снять посты и уйти вместе с последними подводами беженцев. Это на всякий случай, потому что до рассвета вряд ли можно ожидать серьезной атаки. Ехать надо болотом до железной дороги и шоссе, где концентрируются главные силы. А там ждать дальнейших указаний…

Дверь распахнулась. Сталкиваясь с выходящими из корчмы, вбежала закутанная в платок женщина. Отыскав глазами мужа, она, не обращая внимания на окружающих, подошла прямо к нему. Голос у нее был тихий, но в нем звучала привычная, давняя укоризна:

— Марк, мы уезжаем. Поедем вместе!

Марк помрачнел.

— Ты знаешь, что я не могу этого сделать.

— Ты никогда не можешь. Ты еще ни разу в жизни не послушал меня. В девятьсот шестом ты не мог бежать за границу, как другие, тебе захотелось десяти лет каторги, захотелось обречь меня на голод и унижения… Теперь уже все кончено… Ну, чего ты еще добиваешься?

Марк оглянулся, словно искал, куда бы спрятаться от нее.

— Откуда тебе знать, что началось, что кончилось и чего я хочу! Ты едешь с провожатым, под охраной. А другие — я сам сегодня видел — бредут с котомками за плечами и с детьми на руках.

Женщина засмеялась злым, горьким смехом.

— Я тоже согласна идти пешком. Котомки у меня, правда, нет. А твоего сына можно вести за руку…

Марк отступил на шаг и безнадежно махнул рукой. А она уже уставилась на Велту, которая стояла, выпрямившись, вся розовая в отсвете пламени.

— Ах, так теперь эта?..

Подойдя к Велте, она ощупала ее взглядом с головы до ног и, покачивая головой, отошла в сторону.

— Да, да… Теперь понятно, почему ты не можешь ехать со мной. Нет, нет!.. Не отпирайся…

Она вскрикнула и замахала обеими руками, когда Марк попытался было возражать. Стянула платок у самого подбородка, и лицо ее стало узеньким, серым, словно высохшая голова птицы. Шлепая старыми мужскими сапогами, она почти бегом бросилась к двери, оставляя за собой мокрые следы.

Марк тяжело перевел дыхание, почти охнул. Велта, еле касаясь пальцами, погладила его по плечу.

— Бедный, бедный друг! Сколько всего тебе приходится терпеть!

Но Марк уже снова стал резким, колючим.

— Не больше, чем ей. Тут дело в нервах. Из-за них все воспринимаешь болезненнее. А у нее они слабее, чем у меня.

— Почему ты такой жестокий? Разве не все равно, уедешь ты с нею или минут на десять позже?

Он подождал, пока последний вооруженный человек не закрыл за собою дверь.

— Я вообще не собираюсь уходить отсюда — ни с ней, ни с последней партией.

Велта выронила из рук перевязанную бечевой пачку документов. Марк не дал ей заговорить.

— Если я не захотел бежать в девятьсот шестом году, то теперь и подавно не могу… Там, за болотом, или, может быть, за тысячи верст отсюда, завтра или через десять лет, но обязательно начнется следующее действие. И я должен остаться, чтобы задержать врага, помочь другим начать все сызнова.

— Вздор какой. Да разве ты в силах устоять в одиночку там, где ничего не могли сделать две тысячи?

Марк не успел ответить. Пронзительно затрещал телефонный звонок. Даже неожиданный выстрел не испугал бы так Велту. Она сразу же взяла трубку. А приложив ее наконец к уху, тут же отняла, будто ужаленная. Отблеск пламени мгновенно потух на ее лице. Оно стало таким же серым, как оконные стекла при свете проглянувшей сквозь тучи луны.

— Что это значит? Говори ты…

Велта впилась взглядом в Марка, когда он, облокотясь на стол, взял трубку. Она мало что поняла из его коротких, отрывистых фраз, скорее чутьем уловила смысл разговора.

— Да, да… У нас все спокойно… Вот ложимся спать. Да… Спокойной ночи! До завтра…

Марк отодвинул аппарат и выпрямился. Лицо его исказила гримаса, она должна была означать улыбку. У Велты задрожал подбородок.

— С мельницы? Они уже там?

— А ты думала — наши?.. Идиоты… Аппарат взяли, а провод оставили в целости. Ну, понятное дело, телефон волостной, общество не должно нести убыток. Хорошо, что и эти не умнее их, — воображают, что имеют дело с детьми. Иначе бы и впрямь взяли нас, как зайцев из силка. Ты готова? Тогда пойдем.

Он помедлил с минуту, задумчиво глядя на телефонный аппарат. Так и не взяв трубку, присел на корточки у стены, собрал разбросанные на полу патроны и рассовал их по карманам. Велта ждала у открытой двери.

Густая туча заволокла луну, но и во мраке можно было различить оживленное движение. Скрипели телеги, лошади шлепали по грязи. Пешие, всадники и сидящие на телегах тихо переговаривались.

Должно быть, один и тот же ветер гнал в одну и ту же сторону тучи и толпу беженцев.

На минуту все стихло, только деревья, казалось, шумели еще яростней.

Велта стояла рядом с Марком.

— Почему мы не уходим?

— Да вот Лиекнис и Краст со своими еще не подошли.

Марк всмотрелся в темноту и прислушался к доносимым ветром звукам. Пожалуй, ничего подозрительного не слышно. Он привалился к столбу упавшего забора, поставил винтовку между колен. Марк заговорил — в голосе его прозвучала и покорность, и легкая насмешка.

— До чего же усердно шагают ноги, когда надо спасать жизнь! А жизнь — нелегкое бремя…

Велта не нашлась, что ответить. Да и он не ждал ответа: он скорее разговаривал с самим собою…

— Нелегкое, но самое драгоценное. С ним еще можно обрести потерянное. Конечно, не завтра и не послезавтра… Времени, что ли, не хватит…

Он рассмеялся, и смех его, перебиваемый шорохом ветвей старой липы, больно отозвался в сердце Велты.

— Марк, что ты говоришь! Прислушайся лучше, — кажется, едут!

Это были подводы с беженцами. За ними, во главе последнего отряда, шли Лиекнис и Краст. Шагали все торопливо, молча, и только на миг остановились перед старой корчмой, из окна которой бледно-зеленой полосой падал свет забытой лампы.

Марк, поговорив с Лиекнисом, подозвал Велту к подводе, где на узлах и набитых соломой мешках уже сидела какая-то женщина с четырьмя хнычущими детьми.

— Садись сюда! На болоте грязь по колено.

Велта, подозревая хитрость, ни за что не соглашалась.

— Нет, пойду с тобой.

— Со мной нельзя.

Он, как ребенка, поднял ее вместе со всеми пачками документов и усадил в телегу. На один лишь миг тело ее прижалось к груди Марка. Губы невольно коснулись его небритой щеки. Слабым, изменившимся от слез голосом она спросила:

— А ты… пойдешь?

Марк уже шагал рядом с подводой. Но как только луна спряталась за тучу, он замешался в рядах вооруженной охраны.

У спуска, когда впереди завиднелся редкий сосновый лесок, Марк незаметно остановился у стены старой, развалившейся пивоварни. Там он переждал, пока опять не выглянула луна. Серой извилистой полосой врезалась в болото изъезженная дорога. По обе стороны ее светлели налитые водой окна. Постепенно стихали и скрип телег, и шлепанье ног по грязи. Ветер пронзительно свистел в проломах стен, которые за последние годы много раз служили бойницами.

В эту ветреную, ненастную ночь Марка охватило ощущение такого одиночества и пустоты, что ему захотелось глубоко-глубоко вздохнуть и завыть, как затравленному охотниками волку. Никогда еще он не чувствовал себя таким покинутым и беспомощным.