Москва алмазная - Алекс Норк

А что этот историк Волынцев все время делал?

Нигде никакой информации.

Наша маленькая группа

Здесь нужно прерваться и перескочить в другое время. В восемьдесят девятый год.

КПСС крепко еще держалась на ногах, хотя всякие поповы и гдляны уже вовсю будоражили публику, а мы жаркой июльской ночью сидели у костра и пели эту самую песенку: «Над Канадой небо синее…». Мы, это – Андрей, Анатолий, Миша и я. Трое из нас были женаты, но жены все были непоходные и остались в Москве, что лишь способствовало нашему мужскому общению и единению.

Познакомились мы года за два до этого в этих же селигерских местах, пересекаясь друг с другом в разных туристских компаниях. Позже образовали свою. Точнее, с последней зимы, потому что кроме рыбалки и лодок сошлись еще на одном общем интересе. На банном.

Ходили мы всегда в Ямские. Хорошие были бани и не очень популярные. Поэтому доступные вполне. Билеты покупались на два первых утренних сеанса, в субботу. По очереди устанавливался дежурный, который на полчаса раньше и отправлялся на «Сокол», чтобы занять очередь в пивбар «Белые ночи». Неплохое было место, пока демократия в России не победила окончательно. Там, за пивом, мы и вели нехитрые интеллигентские разговоры, узнавая понемногу друг друга.

Мне как журналисту чаще приходилось открывать рот в связи с происходившими тогда в стране событиями – естественная черта профессии. Миша и Анатолий оба работали в закрытом КБ. Оба инженеры-физики с дипломами МИФИ. Андрей, некоторое время, оставался загадкой.

То есть вообще-то мы знали, что он закончил Истфак МГУ, и культура из него что называется «перла». Вскоре узнали, что он не совсем историк. На этом факультете существовало еще и искусствоведческое отделение. Но вот с местом его работы вопрос оставался туманным. Вроде бы экспертиза, а где, чего, ясно не было. И раскололся он только тогда, в июле, у ночного костра.

Помнится, я что-то сказал в очередной раз про КГБ, которое часто в это время склонялось в открытую, и всегда в негативе.

– А знаете, ребята, – меланхолично проговорил Андрей, – я ведь именно там и работаю.

– Не вешай лапшу, искусствовед, – сказал Миша, – налей лучше людям по сорок грамм.

– Правда, ребят, и по званию я капитан. Майора, между прочим, жду.

– Слушай, кончай. Чего тебе вдруг вздумалось?

Андрей так же меланхолично пожал плечами и разлил по стаканам чистенькую.

Все взяли стаканы, но пить никто не стал.

– Ты что, серьезно? – после паузы спросил я.

– Абсолютно серьезно. Там же люди самых разных профессий служат.

– Вот это да! – Толя обалдело посмотрел на стакан. – Тогда надо совершенно срочно выпить. Мы тут всякое при нем плетем, а он, значит, оттуда. Выпьем, ребята, и подумаем – что с ним теперь делать. У меня семья, я на Беломорканал не хочу. А место здесь очень тихое. Твое здоровье, Андрюш.

И Андрей кое-что рассказал в тот вечер.

Странное ему было сделано предложение десять лет назад, когда он с отличием закончил МГУ и должен был поступать в аспирантуру. Попросили зайти в отдел кадров и познакомили со средних лет гражданским человеком, с которым разговор потом происходил наедине.

КГБ?… А причем тут он, искусствовед-историк?

– Постойте, постойте, – с улыбкой возразили ему в ответ. – Вы же о нас ничего не знаете. КГБ – это государство. Или, как мы говорим, – система. И в системе есть все. Вы думали только разведка и сыск? Напрасно, впрочем – типичное обывательское представление. А предметами искусства, которые ходят в криминальном мире и контрабандой вывозятся на Запад, кто должен заниматься? Мы, разумеется. Вы знаете, какие коллекции находятся в частных руках? эрмитажи и лувры. А ювелирные изделия, которых нет у рокфеллеров и фордов? Вам об этом на лекциях не рассказывали. Да вы знаете ли, какое количество ценностей находится в закрытых запасниках? И можете никогда не узнать о многих шедеврах, так уж складывается жизнь, политика… Конечно, нам известно, что вы хотите в аспирантуру. Но к чему эта мышиная возня. Диссертацию вы и у нас сделаете, и более интересную. Научный рост – в системе – всячески приветствуется. Аспирантская стипендия – девяносто рублей? А двести двадцать лейтенантских – это несколько больше, плюс некоторые льготы.

В общем, недолго мучилась старушка. К тому же, сказанное оказалось правдой.

– Так стало быть, сам ты никого не арестовываешь? – заключил Михаил. – Фу, отлегло! Давайте, мужики, еще по сорок грамм.

С тех пор Андрей стал откровеннее. Но не по содержанию, а по тону разговора.

В КГБ пришел Бакатин и заявил, что пришел туда, чтобы уничтожить эту организацию. Конечно, он высказался не именно так. Но в системе так это поняли. И наши политические высказывания при встречах вызывали теперь у Андрея ироническое поднятие бровей.

– Смотрите, ребята, как бы вся эта параша не опрокинулась на наши же головы.

– Свой ведомственный интерес, старик, защищаешь, – говорил ему я.

– Ну-ну, посмотришь.

И действительно, скоро увидели.

Миша и Анатолий работали, как я уже говорил, в оборонной науке. Теперь, как раз, нужно сказать – над чем.

Я как гуманитарий ничего не смыслю в физике и всяких волнах, поэтому о деталях мне говорить бесполезно. Суть, однако же, в том, что этими волнами можно просвечивать все на свете. И на больших расстояниях и на малых. И сквозь воду и сквозь стенки. И принципы этого волнового обнаружения вроде бы одни и те же. Другое дело – создание конкретных приборов и инструментов, здесь поле, которое еще пахать и пахать. И Михаил с Анатолием были в этом деле уже опытными специалистами. Оба – завлабы. А это, по тем научным меркам, немало значило. И как-то так стало получаться, что разговор об их работе с Андреем при наших встречах стал возникать все чаще. Он, как и я, в физике и технике почти не разбирался, но вопросы вдруг стал им задавать вполне конкретные.

Можно ли, например, обнаруживать пустоты в твердых средах? А какие при этом преодолеваются препятствия? По толщине, расстоянию? А техника какая для этого нужна? В портативном, например, исполнении?

Ребята охотно объясняли, рисовали какие-то схемы на бумажках. А я обычно в таких случаях потягивал пиво и не очень следил за разговором, поскольку не рассчитывал что-то понять, да и не очень интересовался.

Рождество, в конце девяносто первого, Андрей предложил отметить у себя. Жил он один, в однокомнатной квартире недалеко от метро «Калужская», где мы время от времени собирались на мальчишники, чтобы выпить в удовольствие и пожрать. Зарплата тогда еще позволяла нам покупать по такому случаю разносолы на Черемушкинском рынке и запускать в духовку баранью ногу или гуся. И пока основное блюдо доходило там до кондиции, мы, как водится, разминались под салат, острый перец и квашеную капусту.

– Махнем, ребята, по первой за уходящий год, ну его в болото, – предложил в этот раз Андрей. – И одна идейка есть до гуся, чтоб на чистую голову.

Махнули… а потом намахались так, что Миша с Анатолием остались у Андрея ночевать, а я на следующее выходное утро был вызван по телефону, чтобы поправиться и все как следует обсудить. По-серьезному.

Сталин и Иван-Грозный

Война поукротила Сталина и отвлекла от многих затей с переселением народов и от внутренней тасовки руководящих кадров. И в первые послевоенные годы он еще только очухивался. К тому же, внимание уходило на новую Европу, создание стран-сателлитов. Требовалось единство и среди ближайших соратников. Хотя то, что он рано или поздно попробует до них добраться, понимали все: и Молотов, и Каганович, и, конечно же, Берия.

А группа Брынцалло продолжала существовать. Тихо, без особых наград и шума о ее работе. Сам начальник группы за семь лет поднялся в звании только на одну ступеньку – стал подполковником – и по части орденов-медалей ее сотрудники шли позади многих. Не выпячивались, короче говоря.

Диверсии в московских подземельях после сорок третьего года уже не наблюдались, и формально группа занималась профилактикой. Если так можно выразиться – блюла.

Оживление в ее работе обнаруживается в конце сорок седьмого года, когда Сталин снова начал водить орлиным оком в поисках врагов народа и его собственных, личных. По части последних известно, что сталинский психоз на этот предмет в то время усилился. И ловкий Лаврентий сумел этим вовремя воспользоваться. Начал фабриковать ленинградское дело, окончившееся расстрелом едва ли не самого умного члена правительства того периода, председателя Госплана Вознесенского. И кроме того, Лаврентий «повернул Сталина лицом к евреям». До этого Виссарионыч, будучи внутри себя отпетым антисемитом, широкомасштабных кампаний против евреев, как таковых, не начинал. А с сорок восьмого года принялся вместе с Лаврентием всерьез на этот счет подумывать и для начала отодвигать от рулей Кагановича и его ближайших людей. И в это же самое время произошли серьезные изменения в жизни Брынцалло и его группы. Группа превратилась в отдел, а сам ее шеф получил полковничьи погоны. Но не это главное.