Платье из черного бархата - Кэтрин Куксон

– Здравствуй, – поздоровался юноша.

– Здравствуй, – ответила Рия.

– Ты дочь рыбака? – уточнил он.

– Да, – подтвердила девушка.

– Что-то не похоже…

– А как ты думал, на что я должна быть похожа: на треску, лосося, а быть может, на копченую селедку?

– Ты поняла, что я хотел сказать, – без тени улыбки ответил Сэт, и ей сразу расхотелось шутить.

– Что это за тип с тобой разговаривал, сразу видно, что он из горняков, – в тот же день поинтересовалась ее мать.

– А как ты догадалась, что он работает в шахте? – удивилась проницательности матери Рия.

– А что тут гадать, все сразу ясно, – ответила мать. – В их кожу навсегда въелась угольная пыль. А еще синева над бровями. Держись от него подальше, дочка, – предупредила она напоследок. – Посмотри, сколько вокруг рыбаков, есть из кого выбрать. Если ты чувствуешь, что стала достаточно взрослой, то приглядывай себе парня среди них, и чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше.

Как ни странно, Рия не любила мать, ее куда больше тянуло к отцу. Когда девочке было три года, отец и двое ее братьев в очередной раз отправились в море, да так и не вернулись. В тот день пропали три лодки с рыбаками: две с северной окраины Шильдса и одна – с южной.

А еще ее буквально воротило от запаха рыбы, несмотря на тот факт, что на ней она выросла. Рии приходилось есть столько рыбы, что желудок не выдерживал и начинал бунтовать. Особенно мутило ее от трески. И всякий раз, когда подобное случалось, мать говорила, что дочь пошла в деда, этого тупоголового шведа, который был никудышним моряком, да к тому же страшным привередой, а еще дед Рии имел на редкость светлые волосы, которые и среди белокурых скандинавов встречались не часто.

Первенец Рии, Дэвид, унаследовал цвет волос своего прадеда-шведа, чем заметно выделялся среди соседских детей. Дэвид работал на открытом воздухе, и его шевелюра выгорела на солнце почти до полной белизны. По сравнению с детьми, работавшими в шахте, волосы Дэвида не покрывала угольная пыль, и в них не было и намека на вшей.

Сэтом было установлено еще одно правило: мыться всей семьей по пятницам, независимо от времени года. Сам он мылся до пояса каждое утро, и вода после этого не должна была никем использоваться. Но по пятницам он строго следил, чтобы в корыте побывали все дети по очереди, после них мылась Рия, а последним в корыто забирался Сэт и мылся с головы до ног.

Рия привыкла к этой еженедельной процедуре, и ей она нравилась, особенно приятно было думать, что этот ритуал выделяет их семью среди других обитателей поселка. Всего лишь раз заведенный порядок был нарушен. Утром той пятницы умер Сэт. Его тело в ожидании катафалка лежало на постели в углу. Ее покойный супруг удостоился чести отправиться в последний путь на катафалке. Беднякам редко оказывалась подобная честь, разве что находился богач, который соглашался взять на себя расходы. Но когда в поселке похозяйничала холера, начальство распорядилось, чтобы тела всех умерших от этой болезни отвозили на кладбище на катафалке.

Вздохнув, Рия встала. Часы показывали почти половину седьмого. Скоро с работы должны были вернуться дети. Семилетний Джонни и пятилетняя Мэгги последние две недели собирали камни на полях хозяйства Бейтмена. Такие маленькие, они работали с восьми утра до шести вечера! После чего их еще ждал неблизкий путь домой. И так каждый день: утром миля, вечером миля. Но шесть пенсов в неделю на дороге не валялись, так что приходилось терпеть. Дэвид приносил в неделю три шиллинга. Он подносил кирпичи на стройке недалеко от Гейтсхед Фелла. На год моложе брата, Бидди работала на кухне у миссис Бейтмен за полтора шиллинга плюс еда. Все четверо зарабатывали пять шиллингов и шесть пенсов – во много раз меньше, чем они могли получить, работая в шахте. Но Рия, как и Сэт, не хотела пускать детей под землю и дала себе слово, что постарается сделать все, чтобы им не пришлось идти в забой.

Но теперь все они теряли работу, потому что на милю вокруг не сдавалось ни одного дома, а кто из фермеров согласился бы дать ей приют с четырьмя детьми. Рия попробовала намекнуть об этом миссис Бейтмен, но та в ответ лишь рассмеялась:

– Миссис, будь у меня свободный свинарник, я бы еще могла его сдать. И кроме того, мне некуда пристроить всех четверых. Сами знаете, дела идут неважно. Порой нам еле удается распродать свой товар. А все из-за таких, как вы! Ваши забастовки только воду мутят! Будь моя воля, я бы знала, как совладать с бунтовщиками. Вешать и стрелять, и делу конец.

Рия промолчала. Что она могла ответить женщине, готовой только «вешать и стрелять»?

Относительно аренды дома Рия лучше других знала, что могла себе это позволить, а все благодаря Сэту и его маленькой кубышке… По правде говоря, кубышка оказалась не такой уж маленькой, грех жаловаться. Целых восемнадцать фунтов и пятнадцать шиллингов, – да это же целое состояние. Когда Рия думала об этом, ей казалось странным, что Сэт, чувствуя, что умирает, не говорил с ней о своей копилке и о том, где она хранится. Рия давно знала, что тайник мужа находится за одним из кирпичей очага. Но она никогда не пыталась искать заветный кирпич. Проницательный и наблюдательный Сэт тотчас бы заметил неладное, и могла вспыхнуть ссора, чего Рия, естественно, не хотела.

За последние годы теплые чувства, испытываемые ею к мужу, заменило уважение. Тем не менее они жили в мире и согласии и по-своему счастливо, по крайней мере в этом она старалась себя убедить, особенно в те минуты, когда ей приходилось подавлять беспокойство и смутную тревогу, просыпавшиеся время от времени в глубине ее души. В такие моменты в груди ее что-то болезненно сжималось, а все тело жаждало ласки. Ей требовалось совсем немного – легкого поглаживания по голове, касания щеки или нежного объятия ночью, и непонятная боль в душе утихла бы, тревога прошла. Но муж, увы, был скуп на нежности. Что поделать, такая уж натура. Так, день за днем, размеренно и чинно протекала их жизнь.

Первой из детей вернулась Бриджит. Домашние и соседи звали ее Бидди. Как и у матери, волосы ее имели золотисто-каштановый цвет, но более светлый оттенок. А глаза у обеих были одинаково карие. Ростом Бидди превосходила своих девятилетних сверстников, и следовало ожидать, что, когда вырастет, она станет выше матери. Каждый жест, каждое движение девочки передавали ее жизнерадостность: будь то манера ходить или то, как она поворачивала голову. Бидди росла смышленой девочкой, любила посмеяться и за словом в карман не лезла.

– Привет, ма, – выпалила она с порога.

– Здравствуй, моя хорошая, – ответила мать.

– Она позволила мне взять тапочки. Ноги в них уж точно не вспотеют, верно? – Бидди просунула пальцы в дырки на носках шлепанцев. – Хотела я сказать ей: «Благодарю, миссис, но приберегите их для кого-нибудь другого», но потом решила промолчать.