Четвертая воздушная - Константин Вершинин

Мыться было негде. Утром чумазые лесорубы выходили из своих жилищ и, наскоро перекусив, снова брались за топоры и пилы. Работа до упаду и тяжелый, не освежающий сон. И так изо дня в день, несколько месяцев подряд. А сразу после ледохода начинался лесосплав. Но об этом расскажу позже.

Весна позвала нас домой. Надо было вспахать и засеять свой надел земли, помочь матери возделать огород, починить крышу после зимних снегопадов и ветров.

Управившись со всеми домашними делами, мы с отцом начали плотничать у местных подрядчиков. А в конце лета 1914 года в Боркино пришла страшная весть: Россия снова вступила в войну. Заголосили бабы и ребятишки, закручинились мужики, глядя на этот взрыв отчаяния и безысходной тоски.

Смутно помнилась мне такая же картина народного горя в период русско-японской войны. Пустело Боркино, лишались семьи своих кормильцев, нищали и без того бедные крестьянские дворы. А потом стали возвращаться из Маньчжурии калеки. Во многие дома приходили казенные похоронки.

И вот опять разразилась война. Стало быть, снова в мужицкие избы придут сиротство и нищета. Никто из нас не ведал ни о подлинной цели начавшейся бойни, ни о ее социальной сути, ни тем более о том, какой она примет характер. Лишь по опыту прошлого знали: на плечи народа свалилась большая беда.

Много позже, изучая бессмертные труды В.И.Ленина, я прочитал: "Война порождена империалистскими отношениями между великими державами, т. е. борьбой за раздел добычи, за то, кому откушать какие-то колонии и мелкие государства, причем на первом месте стоят в этой войне два столкновения. Первое - между Англией и Германией. Второе - между Германией и Россией. Эти три великие державы, эти три великих разбойника на большой дороге являются главными величинами в настоящей войне..."{1}.

Отец мой числился солдатом запаса второй категории, поэтому его призвали не сразу. Но уже по первым военным сводкам чувствовалось, что вот-вот заметут на фронт всех мужиков. Так оно и случилось.

С уходом отца на войну жить стало тяжелее. Матери с шестью детьми было впору управляться только по дому. Моих заработков не хватало даже на хлеб. К тому же никто из крестьян не ставил новые избы, приходилось пробавляться мелкими плотницкими поделками, за которые платили гроши.

И тут Степан Шадрин, то ли выполняя наказ моего отца, то ли вспомнив о том, с каким усердием я работал в лесу, пришел к нам и сказал матери:

- Вот что, Афанасия Васильевна, надумал я сызнова податься к лесопромышленнику Лебедеву. Он хоть и живоглот, но денег сейчас не станет жалеть. Сама посуди:

война жрет черт знает сколько лесу, а он, Лебедев, тут как тут - только успевай загребать барыши на поставках. Ну так вот, к нему идти надумал, на молевой сплав.

- На моль? - переспросила мать.

- Ага, - подтвердил Степан. - Токмо одному там несподручно, артелью надо... Может, Костю отпустишь? Мать протестующе замахала руками:

- Ты что надумал! Мыслимо ли - на сплав его посылать? Ведь ему и пятнадцати нет. Утопишь, антихрист... Как я останусь-то с малыми ребятенками?..

Степан, не сдаваясь, пошел на лесть:

- Э, Васильевна! Посмотрела бы ты на сына в деле - любому мужику не уступит. Здоро-ов парень.

Потом Шадрин, будто уже все решено, сказал мне:

- Собирайся, Костя. Завтра забегу за тобой. Заработаем денег и к осени вернемся. И хлеб у нас будет, и мяса отведаем.

Сказал и ушел.

Не шадринская похвала, а желание оправдать надежду отца и помочь матери погнало меня с русскими, марийскими, татарскими и чувашскими сезонниками к лесопромышленнику.

Леса в ту пору стоном стонали от неплановой, хищнической и беспощадной вырубки. Хозяева больших делянок, сотен откупленных десятин во имя барышей приказывали вырубать все подчистую - от строевого до зряшного дерева. Оголялись берега рек, пустели прибрежные просторы, редели коренные массивы "зеленого золота" - русского национального богатства.

Это была своего рода "лесная лихорадка". Затоны, пристани, реки, дороги в склады - все заполнилось мертвой древесиной; при этом значительная часть ее тонула или гнила на берегу. И наплевать было тому же Лебедеву, что уже при нем земля лысеет, а пушной промысел скудеет, что после него обмелеют реки и выветрятся плодоносные слои почвы. Его нынешний бог - капитал, а завтра хоть потоп, хоть мор, хоть гибель самой природы - ему абсолютно безразлично...

Шадринская артель пришла к реке Кундыш в разгар ледохода и сразу же начала готовиться к сплаву заготовленного леса, который лежал по всему берегу. Молевой сплав - самый дешевый способ транспортировки: бревна, сброшенные в воду россыпью, без всякого крепления, плыли по течению реки. Да, для казны или частных предпринимателей способ наиболее выгодный. Зато для сплав тиков он был сопряжен с большим риском и опасностями Но кому какое дело до тою, сколько людей при этом гибло. калечилось и получало тяжелые простудные заболевания туберкулез, ревматизм, воспаление легких...

Отбухали взрывы ледяных панцирей, отгрохотали зеркально-синие речные громады, отшуршало серо-слюдяное крошево, и вскрывшийся Кундыш забугрился мутными вешними водами, извечно бегущими к великой Волге.

И покатился, закувыркался бревенчатый поток на речную спину. До ломоты в костях работали мы.

- С богом, ребятушки! - крикнул Шадрин и первым кинулся с багром на зыбкий, ничем не укрепленный плавучий мост.

Проворный и цепкий, он прыгал по бревнам, словно по клавишам гигантского пианино, и "клавиши" эти то погружались в воду, то снова всплывали. Казалось, река-пианино играет под носами боркинского вожака артели.

За Шадриным прыгнули на поплывшие бревна остальные мужики.

- Ге-гей, держи ухо востро! - предостерег Степан молодых молевщиков.

Мне приходилось вместе с деревенскими мальчишками плавать на досках, бревнах и даже на незатейливых плотах, но такого обилия, такой массы деревьев-самоплавов я еще ни разу не видал. И это захватывающее дух могучее движение Стволов на какое-то время притупило чувство опасности, заставило позабыть и материнские наставления, и шадринские советы. Балансируя багром, точно древний воин копьем, я подчинял своей воле "задурившие" бревна: направлял их по течению, не давал им уткнуться в берег или наскочить друг на друга.

Несколько километров, пока Кундыш не петлял, все шло хорошо, слаженно. Утихомирив древесный поток, направив его куда положено, мы отдыхали на плоту. Обутые в бахилы (высокие сапоги со своеобразными галошами - лаптями с подошвой, сплетенной из тонких лык молодой липы), одетые в зипуны, сплавщики по внешнему облику напоминали бурлаков. Да и само кочевье, скрашенное протяжной песнью, походило на бурлацкое житье-бытье.