Четвертая воздушная - Константин Вершинин

Но вот река сделала крутой поворот, и послушные кругляши вышли из подчинения: начали биться боками, опускать и поднимать торцы, вздыбливаться над водой, шарахаться в стороны, кружиться и дальше выскакивать на берег.

- Затор! - определил Шадрин.

Это было страшное слово, по сути своей равносильное слову "беда". Должно быть, именно в таком круговороте и неразберихе, когда бревна поднимали бунт, сопротивлялись силе воды, чаще всего и происходили несчастные случаи с молевщиками.

Молнией метнулся дядя Степан на взбунтовавшийся сплав. А вслед за его призывным кличем бросились на затор и мы. Белками скакали артельщики с бревна на бревно, презирая опасность, баграми растаскивали свалку. Скользкие кругляши увертывались от людей, то ныряли в воду, то вскидывали из пучины свои темно-рдяные туши, будто норовя боднуть. Шадрин успевал не только орудовать багром, но и подбадривать нас, молодых:

- Не робей, парнишки!

Осмелев, я тоже начал шуровать длинным шестом с железной насадкой в виде крюка и пики. Одно бревно толкнул, другое поправил, нацелился в третье. И тут, поскользнувшись, упал в ледяную воду. Благо не выпустил из рук багор, который лег перекладиной на две лосины. Не успел я сообразить, что делать, как кто-то из опытных молевщиков подцепил меня за опояску крюком и потащил к плоту.

- Жив? - послышался чей-то тревожно-сострадательный голос.

- Жи-ив!

- Ну, слава богу...

Теперь уже страха не было, только все тело колотил озноб да мелькали в сознании слова матери, обращенные к Шадрину: "Утопишь, антихрист... Как я останусь-то с малыми ребятенками?.." Возле меня хлопотало несколько артельщиков: один помогал снимать промокшую робу, второй - надеть сухую, третий на плоту разводил костер из сушняка.

Подошел Степан Шадрин, опять подбодрил:

- С первой ледяной купелью, Костя! На-кось, хлебни от простуды, - и налил полкружки самогонки.

Наутро, проснувшись в кошевушке - дощатой избушке на плоту,- я не почувствовал ни озноба, ни жара. Все обошлось, как говорят, без последствий.

А лес шел вниз по Кундышу. На крутых изгибах реки снова возникали заторы, и опять мы бросались, словно солдаты, на штурм, работая дружно и самозабвенно. И вот наконец появилась Волга, где от молевщиков лес переходил в руки плотовщиков, которые сплавляли его дальше. У них были свои трудности, своя романтика.

До осени проработал я молевщиком, а к зиме вместе с шадринской артелью направился в Звениговский затон, на судоремонтный завод, который принадлежал пароходному обществу "Русь". Это было моим первым далеким путешествием - более двухсот верст от дома.

К тому времени семья получила от отца долгожданную весточку откуда-то из района Шепетовки. О фронтовых делах и о себе писал скупо: воюет, пока жив и здоров. Зато сколько беспокойства было в его письме о младших детях, о матери, о хозяйстве, о моей работе; сколько добрых наставлений и деловых советов давал он нам. Чувствовалось: сам солдат в окопе, а душа его-дома, истосковалась по крестьянскому хозяйству, изболелась по семье.

Странствуя с артелью, прислушиваясь к разговорам мужиков и рабочих, урывками читая местные газеты, я имел общее представление о войне. А отец испытал все ее тяготы и жестокости на себе. Вот почему неохотно писал он о надоевшей окопной жизни, вот почему так беспокоился о семье.

Мои заработки на Куидыше да кое-какой урожаишко с нашего земельного надела вселяли надежду на то, что до весны мать перебьется, выживет с ребятишками. К тому же младшие братья Алеша и Ваня стали уже кое-что делать по дому - носить воду, колоть дрова, присматривать за сестренками. В Звенигово я уходил с меньшим беспокойством, нежели на молевой сплав леса.

Речка Звенига - левый приток Волги - в устье своем была довольно широкой. Именно это место, врезавшееся в крутой волжский берег, называлось затоном. Здесь и обосновали когда-то предприимчивые люди Звениговскую слободу с кустарными мастерскими, изготовлявшими струги, лодки и посудины покрупнее.

С возрастанием роли речного транспорта расширялось и производство в Звенигово. Предприниматели, почуяв выгоду, размахнулись и построили здесь судоремонтный завод, ставший одним из предприятий пароходства общества "Русь".

Глава артели привел нас в Звениговский затон и взял подряд на плотницкие работы - заменить подносившуюся обшивку пароходных кают, палубный настил, детали громоздкой надстройки.

- Тут нужна большая аккуратность: это не деревенский сруб, - предупредили нас.

Мы и сами все хорошо понимали, старались не уронить плотницкого достоинства, К тому же, если не потрафишь - живо получишь от ворот поворот. Каждую рейку и плашку выстругивали и прилаживали с особой аккуратностью. Работали днем, а иногда и ночью, благо в каютах было светло: горели электрические лампы.

На судоремонтном заводе кроме сезонников был довольно большой, по нашим деревенским понятиям, коллектив рабочих. Правда, война вырывала из его состава наиболее молодых и здоровых, одевала их в солдатскую форму и гнала куда-то на запад, где стальные челюсти фронта безжалостно перемалывали полки и дивизии. Вместо ушедших на завод приходило новое пополнение из крестьян-отходников. Вообще в ту пору "на заводы и фабрики устремились, спасаясь от призыва, владельцы небольших торговых и промышленных предприятий - лавочники, трактирщики, домовладельцы, а также представители городского полупролетариата - кустари, дворники, швейцары, лакеи и т. д. До войны из деревни в городскую промышленность шло безземельное и малоземельное пролетаризированное крестьянство, теперь же, стремясь избежать отправки на фронт, в город потянулись средние и зажиточные элементы деревни. На производстве стал шире использоваться труд женщин и малолетних, а также почти даровой труд военнопленных"{2}.

Заработки наши оказались ниже, чем предполагал Степан Шадрин. Цены же на предметы широкого потребления поднялись.

- А все война, будь она трижды проклята, - затягиваясь крепким самосадом, ругался наш артельщик. При этом он оглядывался - не услышал бы его кто-либо из начальства: порядки стали строгие, за всякие вольности - вон с работы.

Жили боркинцы в лачуге у солдатской вдовы. Спали вповалку на дощатых нарах, ели. как все артельщики, и;) общего котла.

Ремонт судов продолжался всю зиму, а после ледохода, когда Звениговский затон начал пустеть и надобность в сезонниках резко сократилась, мы разошлись кто куда: одни-домой, другие-на молевой сплав, третьи- на лесные склады. Я вернулся в Боркино и начал мыкаться по Яранскому уезду от одного мелкого подрядчика к другому.

Большой радостью для семьи было возвращение с фронта отца. Хоть и с подорванным здоровьем пришел, но живой, стосковавшийся по миру, по земле и привычному крестьянскому укладу жизни. По вечерам вокруг него собирались односельчане, и бывший солдат охотно рассказывал всякие фронтовые истории. Смерть, кровь, окопная сырость, простуды и повальные болезни - постоянные спутники человека на войне. Нехватка оружия и боеприпасов, казнокрадство и мародерство, упадок духа - вот картины фронтовой действительности того времени.