Музыкант. Том 1 - Геннадий Марченко

К этому времени я окончательно оклемался от удара током. Поинтересовался, как это вообще произошло, и выяснилось, что я на спор схватил свисавший с дерева после вчерашней грозы оголенный провод. Так что теперь Бугор должен мне рупь. Новый рупь, который вошел в силу после проведенной 1 января этого года денежной реформы.

— Бугор слово держит, — протягивая мне слегка помятую купюру, с ленцой процедил проигравший.

Вот же, мама дорогая, какой идиот этот Егор Мальцев! А если бы он на спор кошелек у старушки спер или с третьего этажа сиганул? Я, конечно, в молодости тоже немало глупостей совершал, но границы чувствовал, а этот, похоже, какой-то безбашенный.

— У меня есть мятные конфеты, зажуйте, чтобы предки не унюхали, — выудил из кармана штанины пригоршню леденцов Муха, и первым же отправил в рот желтоватую горошину.

Я тоже взял одну, более-менее чистую, и принялся перебивать неистребимый, казалось бы, запах сивушного ликера.

Тем временем вечер окончательно вступил в свои права, и было озвучено предложение разойтись по домам. Мы с Мухой двинулись вместе, раз уж жили в одном доме. Только он в коммуналке на первом этаже, а я в такой же — на втором.

Дом не впечатлял. Вернее, впечатлял своей облупленной штукатуркой, покосившейся подъездной дверью, выбитыми кое-где стеклами, замененными кусками фанеры — а в одном случае просто подушкой — и сонмом самых разнообразных запахов, выплескивающихся во двор из раскрытых окон.

Здесь, во дворе, жизнь шла своим чередом. С криками носилась мелюзга, старики резались в домино за самодельным кривым столом, бабульки на лавке под раскидистым кленом чесали языками, сплевывая на землю шелуху от семечек, если кому-то наличие зубов еще позволяло грызть семена подсолнуха. Короче говоря, небогатый московский дворик, каких в 60-е годы в столице навалом. В моем детстве было примерно то же самое, все-таки первые семь лет своей жизни я прожил в рыбинской коммуналке, и увиденное сразу вернуло меня мыслями в мое прошлое. Спазм сжал горло, глаза увлажнились, но я силой воли прогнал не вовремя нагрянувшую ностальгию.

— Здрасьте, Алевтина Васильевна, — крикнул Муха в сторону женщины лет сорока, развешивавшей на протянутых между двух деревянных столбов веревках выстиранное белье.

— А, здравствуй, Витя. Нагулялись?

— Ага, в футбол играли весь день, — не моргнув глазом, соврал Муха. — Мы завтра с Егором документы идем подавать в железнодорожное училище.

— Как же, я помню, у нас уже все приготовлено. Небось проголодались, футболисты?

— Моя мамка обещала котлет пожарить к макаронам на ужин, я уже прямо чувствую запах, так что побежал. До завтра!

Муха улетел, а мама потрепала меня за вихры, нежно улыбаясь.

— Иди домой, умойся, и садись ужинать. Катя уже поела, там тебя на сковороде дожидается жареная картошка. А я пока белье доразвешиваю.

Да уж, еще бы я знал, в какой квартире мы живем. Не додумался у Мухи спросить, остолоп. Ладно, сделаем вид, что нам хочется поторчать с мамой.

— Я с тобой побуду, мам, потом вместе пойдем.

— Ну смотри, мне вообще-то немного осталось. Хорошо бы до утра высохло, чтобы до смены успеть снять.

— А ночью не своруют?

— Тут вроде чужие-то не ходят, хотя и было пару раз, ты же помнишь, какой Сапуниха крик подняла, когда ее панталоны ночью кто-то стащил.

Сапуниха, это, надо полагать, кто-то из соседей по дому. Ничего, со временем разберемся.

Через пару минут мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, где в стену были вделаны дисковые электросчетчики. Под каждым на стене была написана краской фамилия обладателя счетчика. Увешанная почтовыми ящиками дверь в нашу коммунальную квартиру? 8 была справа, возле звонка была приклеена бумажка с фамилиями жильцов, а также числом звонков. Я на секунду притормозил. Ага, Мальцевы, звонить три раза.

— Егорка, ты чего там?

— А? Иду.

Коммуналка встретила еще одним облаком запахов: жарено-вареной пищи, кипяченого белья, табака, лекарств и еще чего-то непонятного. Стены коридора были увешаны и уставлены корытами, тазами, велосипедами, лыжами, санками… На полу теснилась разномастная обувь, среди которой выделялись две пары галош с красной подкладкой.

На общей кухне кипела своя жизнь. Толстая бабенция, пыхтя папиросиной, палкой мешала кипятящееся в тазу на плите белье. Сгорбленная старушка в спущенном плотном чулке коричневого цвета на правой ноге пыталась пристроить маленькую кастрюльку на конфорку рядом с тазом толстухи. Колоритный дедок с круглыми очками на носу, из ноздрей которого торчали пучки волос, пристроился на табурете у одного из окон, и вчитывался в содержание газеты «Советский спорт», при этом шевеля губами и покачивая плешивой головой…

Н-да, с ними со всеми ведь теперь мне придется жить. Ну а что, выбор-то небольшой, вернее, его совсем нет. Если только идти в НКВД и заявлять, что я гость из будущего, и сразу просить выделить мне отдельную палату в психушке, а заодно и симпатичную медсестричку. Хоть не скучно будет.

— Ты чего опять встал-то? — вывел меня из ступора мамин голос. — Егорка, ты у меня прямо странный какой-то сегодня.

Наша обитель состояла из двух комнат. В большой, как я понял, жили мама и сестра, а мне, как единственному представителю мужского пола в семье, был выделен маленький, но зато отдельный закуток. А отец где же раньше квартировался? Неужто они втроем в одной комнате жили? Или я был тогда маленький, и спал у мамки под боком? Ну теперь-то уже какая разница…

В коридоре висело зеркало, в которое, еще не успев разуться, я не преминул поглядеться. Так вот ты какой, северный олень! Ничего так, не урод, хоть и не красавец. Вполне заурядная внешность. Из характерных отметин небольшой шрам над левой бровью, который при желании можно завуалировать челкой. Нет, не в виде молнии, как у Гарри Поттера, но что-то есть… Может, переписать им тут всю Джоан Роулинг? Эх, думаю, не прокатит. Во-первых, я хоть и обладал хорошей памятью, но не настолько, чтобы запомнить все ее романы о юном волшебнике наизусть. А во-вторых, кто, интересно, позволил бы издать вещь такого плана на фоне вала патриотической литературы? Нет, у советских читателей эта серия пошла бы на ура, вопросов нет, но пока все издательства контролируются партией — книжкам про буржуинских магов и маглов ход в народ противопоказан.

Кстати, Катька оказалась вполне себе приятной на вид девицей с красиво очерченным станом и крупной грудью. Наверняка у барышни от женихов отбоя нет. Сейчас она сидела, упершись взглядом в книгу «Мышление и речь» под авторством Льва Выготского.

— Иди мой руки и садись ужинать, — выдала в мой адрес очередное распоряжение мама.

Я огляделся. Умывальника в комнате не наблюдалось, значит, он на кухне или в туалете, куда наверняка по утрам выстраивается очередь. На кухне точно есть, сам видел, но по идее должен быть и сортир, как минимум совмещенный с ванной и, возможно, умывальником. В общем, пойду искать.

— Полотенце возьми, — кивнула мама в сторону вешалки рядом со шкафом для одежды, где в ряд висели три полотенца.

Блин, и какое из них мое? Это слишком гламурное, это так, среднее, а вот малость ободранное, с темно-синей продольной полосой, вероятно, для Егора. Ну ошибусь и ошибусь, ничего страшного. Впрочем, в спину мне промолчали, значит, скорее всего, не ошибся.

На кухне соседка с тюрбаном из полотенца на голове — примерно ровесница моей мамы — набирала из-под крана воду в большую кастрюлю. Увидев меня с полотенцем в руках, кивнула в сторону коридора:

— Егорка, иди в ванной умойся, там сейчас вроде никого нет.

И правда, никого. Ванна была старая, чугунная, покрытая эмалью, которая местами уже облупилась. Вот только кран с горячей водой не работал, текла только холодная, и то кое-как. Рядом находился унитаз с бачком под потолком и ручкой на ободранной веревке, а вместо туалетной бумаги за сливную трубу была заткнута уже порядком ободранная газета «Гудок».

Приведя себя в порядок, я вернулся в комнату и уселся за ужин. Да, не на оливковом масле, но какая же она все равно вкусная, жареная картошка! Да со шкварками, зеленым лучком, который макаешь в крупную соль, краюхой рассыпчатого хлеба, и стаканом молока впридачу. Молоко я по жизни обожал, особенно как раз под картошечку, но предпочитал охлажденное. Здесь же охлажденному взяться было неоткуда, поскольку холодильника в помещении не наблюдалось. Кусок масла хранился в одной кастрюле с холодной водой, а в другой — кусок мяса. Так, помнится, и в моем детстве продлевали жизнь продуктов. А зимой, само собой, авоську за окно, только обернуть получше, чтобы птицы не склевали. В общем, впрок в это время едой запасаться было не принято. Что покупали — тут же обычно и съедали. А молоко не иначе по утрам автоцистерна привозит, на следующий день наверняка скисает. Хотя это еще вроде ничего, не кислит.