Место встречи - Татьяна Мудрая

Вот пруд и в самом деле зловещее место: вода не покрывается рябью, даже когда порывами налетает ветер, сотрясающий кроны дубов. Говорят, и ночью в её темени не отражается ничто, кроме луны: даже звёзды и купы деревьев.

Нижняя часть замковой стены сложена из крупных булыжников, перемежаемых обломками кирпича, раствор, что удерживает их на месте, не уступает крепостью камням.

Всё это я описываю, потому что передо мною гипотетический фронт. Имеется в виду заказная работа, которую мы собираемся совершить под прикрытием уже развернутой.

В призраки я по-прежнему не верю, хотя встретил среди собратьев (если можно так назвать охотников за мороками) любопытного гражданина Вселенной по прозвищу Пратас Васеленя, хорошей крестьянской крови и весьма широко и загранично образованного, хотя с явными задвигами в психике.

Он развернул перед нами с Шевонн теорию. Оказывается, любое привидение — всего лишь виртуальная копия, снятая с объекта ещё при его жизни:

— Можно сказать, что это голограмма, возникающая при регистрации на термочувствительном материале интерференционной картины, создаваемой излучением человека, и воспроизводимая либо излучением другого человека, либо при помощи других источников излучения с соответствующей длиной волны. Принимающий излучение материал тоже должен быть термочувствительным.

— Почему так? — ответил я на эти мудрёные словеса.

— Это же почти что инфракрасные лучи, то есть тепловые. Следовательно, для их регистрации необходимы материалы, структура которых меняется под действием тепла: белки, вещества, имеющие различные модификации — сера, олово. Ещё масляные пленки, жидкие кристаллы — вообще многие природные полимеры. Фиксация интерференционных картин, создаваемых организмом человека, возможна в совершенно обычных предметах, лишь бы они были изготовлены из натуральных животных и растительных волокон, древесины, кости и прочее.

— Но не металл? — отчего-то спросила моя спутница.

И замолкла, будто обмолвилась о чём-то не для всяких ушей. Пратас не обратил внимания и продолжал грузить нас обоих информацией:

— По-настоящему чёткая голограмма получается, когда основные процессы организма настроены на какое-нибудь состояние, причём отличающееся силой и страстью: гнев, ужас, а если уж радость, то такая, от которой впору умереть. Спокойные, уравновешенные люди зданей после себя не оставляют. И для того, чтобы привидение воспроизвело себя, его нужно осветить такой же сильной страстью. Обычно это страх, однако может быть любовь.

— Да, как у короля Жигимонта, — тихонько проговорила наша Жанна. — И прекрасной Барбары. Разумеется, её нельзя было трогать — слишком горячи были его объятия. Почти как огонь пылающий.

— Верно, — услышал её Пратас. — Привидения вообще не очень долговечны, несколько веков — и всё; а высокая температура стирает их начисто. Недаром считалось, что костёр очищает от скверны. Будь моя воля, я бы и эту троицу дамочек выкопал из земли и сжёг шматок за шматком. А что их — или одну панну — видят не все, так это понятно: нужна вера, которой почти ни у кого нет. Так, байки одни ходят.

После этого инквизиторского заключения мы отправились рассматривать окрестности без него.

Чтобы время, которого у нас было немного, не пропадало зря, я нацепил на себя наушники и стал обходить кастель по внешнему периметру, водя перед собой удочкой портативного детектора. Подобное зрелище здесь было не в новинку — по неким причинам здешние искатели привидений действовали сходно. Впрочем, на многое мы не надеялись. Когда я спросил у Шевонн, в каком интервале настраивать детектор — типа стальная ржавь, медь или серебро, — она замялась.

— Во всех местах был обычай замуровывать в строение живых людей, — проговорила она. — Здесь тоже бытуют похожие легенды: про жену каменотёса. Но это не по вашей части: о таком я бы никого не просила.

— Однако вы очень внимательно выслушали Васеленин околонаучный трёп, — с раздражением ответил я: прибор оттягивал руку, а она даже помочь не желала, только отвлекала меня пустыми разговорами.

— Потому что… — она никак не решалась сказать, — потому что над кладом, который мы ищем, должен стоять призрак. Может быть, этот самый.

— Конечно. Для охраны богатства было модно оставлять немых сторожей, — откликнулся я.

— Неправда. Я не хочу о таком ни говорить, ни помыслить.

— Даже помыслить? Полно вам. В прошлом, прикасаясь к ужасам, не надевали белых перчаток. В них выражался сам человек — во всем его величии и всей мерзости. Это был правильный масштаб.

— Вы хотите вызволить из меня откровенность?

Нет, по-русски она говорила плоховато. Отчего-то мне пришла мысль, что будь это старолитовский язык, она…

Снова чепуха полнейшая. Ей по виду никак не более двадцати пяти.

На следующий день как раз было полнолуние, погода ожидалась ясная, и они уговорились пойти полюбоваться на Бледнячку. Днём я увязался за ними, к их обоюдной радости. Надо показать им, что я ничего не испорчу ни теперь, ни в дальнейшем. Друг в принципе собирался брать меня на работу в качестве сопровождения, хотя как охранник я тоже пригоден. У меня специально выработали иммунитет к той пакости, которой нас травят, чтобы без помех очистить чемоданы в поезде или хозяйскую квартиру. Цель у нас, понятно, была иная: обнаружить и обезвредить саму пакость.

Мёртвой плоти и металла в этой земле так же много, как на поле битвы при Клонтарфе, куда нас водили на экскурсию всем подразделением. Вся Литва, вся Беларусь — такое поле битвы и скорби, над которым стоит непрекращающийся звон. Мой Друг ничего конкретно не угадывал, хотя, безусловно, понимал не меньше моего. К тому же его приборы могли обнаружить не всё: многие находки шли в качестве нечаянного приложения к основному. Наш век по праву называют железным.

Меня всё больше беспокоит наша спутница. Запахи у неё, без сомнения, заёмные: как скорлупа или — иногда — будто полный рыцарский доспех. Не такие резкие, чтобы забить мне чутьё, — хотя это надо ещё постараться, при моей-то специальной выучке. Однако до предела настораживающие.

Потому что я угадываю — на самом деле угадываю — внутри этой женщины ненасытную пустоту. Древнюю бездну.

И мне становится очень страшно.

Шевонн ищет совершенно определённую вещь. Сокровище в ряду сокровищ. Артефакт — необычный термин в устах женщины, занятой тем, чтобы сохранить и преумножить свою красоту — а она постоянно глядится в зеркала, будто испытывая их на прочность. Безусловно, такой раритет, что не может истлеть, значит, скорее всего, морёный дуб, или камень, или драгметалл. Первое почти исключено — озером она интересуется мало, хотя мифическая Панна начинает свой путь именно оттуда. Камень? Тогда зачем ей мои услуги. Металл — практически очевидная цель, тем более что она будто специально проговаривается при чужих.