Псковская Аркадия. Сборник рассказов - Алексей Вячеславович Баданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этом месте Сашка вздрогнул и пристально посмотрел в большие, глубоко посаженные и какие-то ясные глаза отца Серапиона. «А вы о куда про остров знаете?» «Да ничего я не знаю, это я так для примера сказал, чтоб ты понял.»
Дело в том, что что за минуту до прихода отца Серапиона, Сашка действительно сел в изнеможении у недопиленного вяза, закрыл глаза и попытался расслабится классическим приемом аутотренинга – представил себя лежащим на пляже, на тропическом острове и т.д.
«А любить это всегда здесь и сейчас, —продолжил отец Серапион, – С любовью любое дело делать легко. Это же про главное дело в жизни. Чем угодно заниматься можно. Главное – это дело полюбить».
Вроде бы слова были самые обыкновенные и даже слышимые уже 100 раз, но именно от отца Серапиона они проникали в самую глубину.
Вот и сейчас, сидя в кельи и попивая горячий травяной чай, Сашка думал, как в одном трехмерном пространстве может существовать планета Преображенское, где категории времени и места не имели особого значения, его бурная Московско-Питерско-Киевская жизнь, где он балансировал между богемными эскападами и суровой полукриминальной бизнес реальностью и, например, американский городок Кэтсвиль, где «утром, видя скисшим молоко, молочник узнает о вашей смерти».
– Отче, а что за история с песней про Арлекина?
– Старая история. Первого мая 1980 года меня арестовали прямо в алтаре во время службы. На площади перед собором были первомайские «народные гуляния», только что демонстрация закончилась. Народу было много, КГБшной «Волге» не проехать и меня провели в полном иерейском облачении сквозь толпу через площадь в наручниках. А песню про Арлекино транслировали из громкоговорителей, чтоб людям было веселей, – он говорил это совершенно спокойно как-то удивляясь и немного стыдясь за людей в погонах, учинивших подобную глупость, – С тех пор я эту песню не люблю.
– Вас? Арестовали? Вот бред! – Сашка был искренне поражён известием, что такого человека, как отец Серапион могли арестовать, да и ещё вести по улице в наручниках, как какого-нибудь барыгу взятого с наркотой на кармане – ничего более абсурдного он представить себе не мог.
– Почему же бред? Я посильно высказывал неудовольствие советской властью. Она в свою очередь не имела никаких оснований быть довольной мной. Статья такая была – антисоветская агитация и пропаганда. Как настоятель главного городского собора я должен был выполнять инструкции уполномоченного по делам религии: письменно докладывать об обратившихся за крещением или венчанием. Я, естественно, такого непотребства не совершал и не позволял другим священнослужителям. Кто-то из них и стукнул. Точнее я даже знаю кто. Прости его, Господи, не ведал бо, что творил. Он теперь епископом работает. Кроме того, я переписывался с родственниками из эмигрантов, а это было куда как страшное преступление. Ну и письмо это подписал, против ввода советских войск в Афганистан.
– А потом что?
– Да ничего особенного. Посидел два года в следственном изоляторе в Челябинске. Все как обычно: жил-служил-не тужил. Потом отпустили. Мне от этой песни, про Арлекино, ощущение не нравится. Этот смех натужный. Я пока через площадь шёл – три раза послушал. Люди пьяненькие такие … веселенькие. Человеку в городе не хватает тишины. Себя послушать, своё сердце. Что-то всем сердцем полюбить, что-то возненавидеть. Быть целым и мудрым. Совместить в себе змия и голубя.
– Ну про голубей-то я вроде понимаю—любовь к ближнему и все такое, а змий—это какой-то нехристианский символ. Ну и про ненависть, вы тут сказали. Я всегда думал, что христианство и ненависть – вещи несовместимые.
– Эк ты хватил. Да в человеке, Сань, всего понамешано, и все со всем совмещается. Применять нужно по назначению. Вот в «Каноне Ангелу-Хранителю», посмотри, – отец Серапион открыл лежащую на столе маленькую толстую церковную книжку и показал пальцем текст, – «И ненавидети ми злых настави мя». То есть научи меня по назначению использовать ненависть. Умение ненавидеть все зло, что живет во мне – это как иммунитет, как температура. А про змею и голубя – это из Евангелия. У тебя Сань есть с собой карманное Евангелие?
– Нет, – ответил Сашка и подумал, что в кожаном фотографическом кофре, служившем ему походной сумкой, есть много всего несовместимого с главной христианской книгой…
Отец Серапион сунул левую руку за пазуху подрясника и извлёк оттуда небольшую вязаную сумочку, висевшую у него на кожаном шнурке на груди:
– Вот возьми, один дорогой мне человек подарил. Я ему тоже вот как ты – любил вопросы задавать. Он мне подарил эту Книгу и сказал: «Носи всегда с собой. И просто старайся исполнить её в своей жизни. Вопросов станет меньше – все, что помогает исполнить Евангелие в жизни – правильно, а всё, что мешает – нет. И вся недолга». Я 40 лет носил. Теперь твоя очередь, – и протянул чёрную, примерно формата А5 книгу, сильно потрепанную по углам.
– Спасибо, отче, – Сашка неуверенно взял книгу двумя руками и опустил на стол, чувствуя важность этого момента и не зная, нужно ли ему сейчас сделать что-то «правильное», – Буду носить. И попробую исполнить.
Обратно Сашка возвращался той же лесной дорогой, что попал в Преображенское впервые два года назад. Шла вторая неделя после Пасхи, весенний лес цвёл и дышал, стрелы солнечных лучей то и дело пронзали его бурлящей радостью. Через лес до шоссе надо было пройти 5 километров. По мере приближения к асфальту, к возвращению в привычный круг жизни он будто бы слышал лязг открывающихся навстречу ему тюремных дверей. Шум несущихся по шоссе автомобилей казался топотом конвоиров.
Мир, сверкающий, оглушающий, орущий, не дающий и мгновения тишины, ослепляющий фейерверками красок и ощущений встречал его своим гимном:
По острым иглам яркого огня
Бегу, бегу – дорогам нет конца.
Огромный мир замкнулся для меня
В арены круг и маску без лица.
Я – шут, я – Арлекин, я – просто смех,
Без имени, и, в общем, без судьбы.
Какое, право, дело вам до тех,
Над кем пришли повеселиться вы…
Киев – Санкт-Петербург – Псков, февраль 1997 – апрель 2019.
Труба
Лицам страдающим клаустрофобией лучше не читать.
1. Когда-то Таня была сельским фельдшером.
Жила она в глухой деревне, в сорока километрах от райцентра, и почти в двух сотнях от Пскова. Муж не вернулся к ней после очередной «ходки» и не подавал о себе никаких известий. Почти все 90е и начало нулевых она проработала в своём фельдшерском пункте, пользуя местное население при любых заболеваниях, самым распространённым из которых было отравление суррогатным алкоголем и
