Лиса. Личные хроники русской смуты - Наталья Уланова

Военное время кануло в прошлое, а вместе с ним и мораль этого времени. Военная мораль, давно замечено, куда внятнее и человечнее своей мирной сестры, которая, наверное, в силу видимости наступившего благополучия, никому спуску не даёт.

Вскоре женщина и её сын отошли достаточно далеко, и знакомцы перестали попадаться. Женщина облегчённо вздохнула и улыбнулась. У неё даже походка изменилась – стальные каблучки изящных туфелек застучали по асфальту веселее, энергичнее.

Так бы они и шли себе дальше, если бы не французская булочная и её ароматы.

Почему булочная называлась «французской» – никто не знал, – то ли была основана каким-то французом, то ли из-за ароматных французских булочек, которые так полюбились бакинцам.

Возле булочной, вдохнув аромат свежеиспечённой сдобы, мальчик забастовал. Сводящий с ума запах, проникнув в душу давно не видевшего сладенького ребёнка, наполнил её трепетом.

– Мама, купи булочку…

Женщина перестала улыбаться и прибавила шагу.

– Мама!!! Купи булочку! – мальчик выдернул ладошку из её руки и резко остановился.

По его напряжённой позе было видно, что он решил простоять тут до конца жизни.

– Зачем тебе булка? Тебе хлеба мало? – женщина гневно посмотрела на ребёнка. Грозный взгляд не подействовал. – Идиот! – подытожила она. – Ты меня позоришь! Понимаешь – ПОЗОРИШЬ!!!

Мальчик стоял, упрямо поджав губы, и молчал. Глаза его стали наполняться слезами.

– Негодяй! – отметила это дело женщина и, вздохнув, потянула на себя двери булочной. – Иди уж, изверг! – и втолкнула мальчика в открывшийся дверной проём.

Тот на вызванную её раздражением и недовольством грубость внимания не обратил, а тут же бросился к прилавку и, ухватившись за его обитый металлической полосой край, уткнулся носом в сладкий бочок щедро посыпанного сахарной пудрой сердечка. Он вдыхал запах сдобы так долго и отчаянно, словно боялся оглянуться и обнаружить, что мама передумала, и им придётся уйти без покупки. Вдыхал, пока не пришло понимание: «Мама купит!.. Мама!» С трудом оторвавшись от своей такой близкой мечты, он оглянулся на ту, которая вот-вот сделает его счастливым.

– Мама, вот эту!.. Эту!!!

И, поймав в её глазах тень уже почти растаявшего сомнения, тут же ухватил такую аппетитную, такую желанную булку. Он знал, что сомнение – это уже согласие, и поэтому не отпускал своё сокровище из рук, пока мама не рассчиталась с продавщицей, и пока он его не съел. Всё, до последней крошки.

На губах, на носу и на рукавах тёмно-серого драпового пальтишка остались следы сахарной пудры. На пальчиках её не было – слизал до последней пылинки.

Пока мальчик ел, его мама пересчитала оставшуюся в кошельке мелочь и, махнув рукой на твёрдое решение «жить экономнее», купила большую французскую булку. На вечер.

Стоила та столько же, сколько и сердечко, но была куда крупнее.

«Вечером С Валериком чаю попьём, – решила женщина. – Должно хватить на двоих».

– Съел?! Пошли, обжора!

Вторую купленную булку мама положила в коричневый бумажный пакет и спрятала его в сумку, но, заметив напряжённо следящий за её манипуляциями жадный взгляд мальчика, тут же достала свою покупку и сунула ему в руки:

– На! Держи, людоед!!! Сам понесёшь! Но, не дай бог, хоть крошку до дома тронешь!!! Мы одни остались! Одни! Понимаешь? – мальчик испуганно вжал голову в плечи, и женщина, устало вздохнув, сбавила тон: – Не будет у тебя больше булок, дурашка… Твоя непутёвая мама осталась одна. Без друзей. А без друзей – это не жизнь.* * *

По залитой полуденным солнцем улице торопливо шла крошечная женщина. Взгляд её был сосредоточен, а губы плотно поджаты. Одной рукой она придерживала висевшую на плече чёрную дамскую сумочку, другой – крепко сжимала маленькую ладошку сынишки. В свободной руке мальчик нёс бумажный пакет с французской булкой. Он предвкушал. Несмотря на то, что уже съеденное им сердечко было щедро сдобрено горькими слезами, оно вовсе не показалось ему невкусным.

А вечером у них будет французская булка!

Мальчик решил, что непременно поделится ею с мамой.

Именно тогда он впервые понял, почувствовал, а, почувствовав, вывел для себя главное: когда уходят военные и друзья – жизнь меняется в худшую сторону. Подумав, он решил, что когда вырастет, то станет военным, и что у него будет много друзей. Впрочем, друзей можно и нужно завести уже сейчас.

Завтра. Завтра он этим займётся! А то вон как им с мамой плохо…

Мальчик ещё не знал, что бывает хуже. Причём – гораздо хуже.

Он не знал…

Детство, наверное, потому и принято называть счастливым, что оно многого не знает и быстро забывает обиды. Наш мальчик исключением не являлся, к тому же был на редкость доверчив. А ещё он очень хотел, чтобы и у него были друзья. Без друзей ему было неинтересно.

Самые близкие кандидаты на дружбу жили во дворе, и следующим утром он пошёл во двор, и добросовестно попытался с ними подружиться.

Предложение «дружить» было встречено на удивление благосклонно. В первые же минуты дворовые пацаны научили мальчика хорошему и, как они заверили, «нужному для жизни» слову «шалава». Из-за первой шипящей буквы он никак не мог его выговорить, а когда всё же выговорил, то тут же продемонстрировал новообретённым друзьям это умение. Те его похвалили и посоветовали называть этим словом свою мать.

Гордый своими успехами и тем, что у него теперь есть друзья, Валерка вернулся домой, а там, подкравшись к чем-то занятой маме, обнял её за шею, заставил наклониться и зашептал в самое ухо:

– Мамочка, а ты у меня знаешь кто?

– Кто? – ласково улыбнулась женщина.

– Ссс-шалава…* * *

«Шалаву» и многое после неё они пережили.

Переживать и забывать подобные мелочи – дело житейское.

Но однажды в дверь сильно постучали, и в комнату тяжело шагнул незнакомый давно не бритый мужчина, в остро пахнущей потом военной форме. Пересекая комнату, мужчина заметно прихрамывал. По тому, как он волочил левую ногу, с усилием опираясь на деревянную палку, было видно, что травма у него недавняя, и он ещё не успел к ней привыкнуть.

В те времена такие травмы называли ранениями.

Перепуганная мать сначала вскочила, ойкнула, а затем, зажав рот дрожащей ладошкой, без сил опустилась на стул.

«Раненый!» – уважительно подумал Валерка и, бросив рисовать зелёный краснозвёздный истребитель, заинтересованно уставился на погоны незнакомца. Красивых золотистых звездочек, как у папы-военного, мальчик на них не обнаружил, и происходящее стало ему неинтересно. Совершенно.

Незнакомец, без спросу уселся на стоявший у стола свободный стул, достал папиросы и чиркнул стрельнувшей весёлым огоньком спичкой.

Вдохнувший табачного дыма Валерик закашлялся, но, прокашлявшись и наскоро оценив обстановку, решил вести себя независимо и вернулся к рисованию. Он знал, что курить плохо, но мама и неприятный чужой дядька, выпустивший уже третье по счёту облако едкого табачного дыма, так и продолжали молчать.

Во всём происходящем присутствовал явный непорядок. С этим надо было что-то делать.

В их комнате никогда не курили.

– Дяденька, а у нас не курят! – сказал Валерик и нахмурился.

Незнакомец удивленно, будто только сейчас обнаружив, что в комнате он не один, посмотрел сначала на мать, потом на Валерку, затем сощурился, хищно, словно заглядывающий в оптический прицел снайпер, и процедил:

– Молодец… Ничего не скажешь – вырастила умника… – он встал и неторопливо захромал к Валерке. Ухватив мальчика за подбородок, задрал его так высоко, что у того закружилась голова, и он чуть не упал со стула.

Не отрывая тяжёлого взгляда от испуганно вытаращенных глаз ребёнка, незнакомец спокойно и размеренно произнёс:

– Слышь, пацан, тут теперь я буду решать: кому, что и как делать. А не ты. Постарайся это запомнить раз и навсегда, – и, немного помедлив, уточнил: – Ты меня понял?

Чуть не описавшийся Валерка еле выдернул подбородок из цепкой, словно клещи, руки. Сглотнув обильно проступившую слюну, он повернулся к замершей в испуге матери и, шмыгнув носом, спросил:

– М-ма-мочка, эт-то кто ?..

– Это твой папа, Валерик… Папа Саша…

Ребёнок ошалело уставился на взрослых, ничего не понимая…

Он знал, что его папа – военный. Офицер. И что он уехал, но очень скоро вернётся и заберёт их к себе… А этот дядька был совсем другой! Но мама сказала, что он – тоже папа, а маме Валерик привык верить.

Хотя… Два папы сразу – это было многовато для их маленькой комнаты.

Немного подумав, Валерка решил, что из тех военных, у которых на погонах нет звёздочек, папы получаются неправильные. Совсем не такие как надо. Таких пап можно и не любить.

Тем временем «папа Саша» раскурил вторую папиросу и, обращаясь к матери, подытожил:

– Всё знаю… Будем считать, что простил. Завтра приду сюда жить.

Когда новоявленный папаша ушел, Валерка, весь в слезах, бросился к матери и, крепко обхватив её за шею, разрыдался. Мария сидела молча, уставившись в окно остекленевшими глазами. Изредка она касалась макушки сына бледными губами, но делала она это машинально, поскольку мысли её были где-то далеко.

За окном полыхал удивительной красоты закат.