Оборотень - Карло Лукарелли

– Что это за спазмы?

Грация смотрит на меня, большие глаза широко распахнуты, посередине лба – крохотная, выражающая озабоченность морщинка, нарушающая четкую линию темных бровей. Она сидит рядом со мной, держит на коленях фотоаппарат; объектив приткнулся к туго натянутой джинсовой ткани, а маленькие пальчики с коротко остриженными ногтями лежат на кнопке пуска, в любой момент готовые на нее нажать.

– Какие спазмы?

– У вас спазмы… Время от времени вы дергаете рукой и сжимаете кулак. Вот уже третий раз… Вам нехорошо?

Я ничего такого не замечал. Смотрю на свои руки: они так долго лежали на руле неподвижно, что совсем затекли. Растираю их, засовываю в карманы.

– Это, наверное, потому, что я не спал ночь, – объясняю я.

– Вас уже давно мучит бессонница, верно? Вы ходили к своему другу-врачу?

Я не отвечаю. Бросаю быстрый взгляд на машину, потом на дом, потом на подъезд. Потом в обратном порядке: подъезд, дом, машина. Темнеет.

– Что у нас есть? – спрашиваю я. – Давай-ка подытожим.

Грация кивает, выпячивает нижнюю губу и снова морщит лоб, на этот раз сосредоточенно, сощурив глаза. Открыв рот, чтобы заговорить, она вздыхает и влажно прищелкивает языком, как это делают дети.

– Итак, лето восемьдесят девятого: Альбертини Фабиана, двадцать два года, наркоманка, время от времени занималась проституцией. Выброшена в ров на одном из перекрестков виа Эмилии, перелом основания черепа. Возможно, от удара камнем. Явные следы жестокого укуса на плече…

Я киваю. Вспоминаю фотографию на столе у комиссара. Скверную черно-белую фотографию, бледную и расплывчатую. Снова обвожу взглядом машину, дом, подъезд… подъезд, дом, машину и делаю Грации знак продолжать.

– Последним, кто видел ее в живых, вернее, предпоследним был клиент, подцепивший девушку на вокзале; он добровольно явился дать показания. И показал, что оставил ее под эстакадой, а когда отъезжал, заметил, как она тут же села в другую машину – в «Мерседес 5000 CЛ», черного цвета, в которой находился мужчина с лысиной. – Грация указала на машину, припаркованную у тротуара.

Я опять киваю. Машина, дом, подъезд. Подъезд, дом, машина. Нигде ни малейшего движения.

– Потом была Санджорджи Франческа, в марте девяносто второго. Излечившаяся наркоманка, занималась проституцией, чтобы содержать жениха. Найдена задушенной почти у самой Болоньи. Один из карабинеров, обнаруживших тело, сообщил, что ноги девушки были покрыты круглыми синяками, похожими на следы укусов, но капитан их принял за следы борьбы. Тогда мы и окрестили убийцу Волком-оборотнем, помните? Потом в управлении отвергли идею монстра-маньяка, карабинеры арестовали жениха девушки, а еще была история с бригадиром, которого по ошибке убил полицейский; наши отношения с карабинерами окончательно испортились, так что о том расследовании мы почти ничего не знаем.

Машина, дом, подъезд; подъезд, дом, машина. Темный силуэт последней уже едва различим в вечерних сумерках.

Огонек домофона то загорается, то гаснет, так что в самом деле возникает впечатление, будто смотришь на экран телевизора.

– Вот опять.

– Что – опять?

– Спазм. У вас так сильно дернулась рука, что я даже испугалась. Знаете, меня это беспокоит… О господи, вот он, вот!

Из дома на ступеньки выходит человек, очерченный рамкой подъезда; там, за открытой дверью, темно, почти как в пещере. Худощавый мужчина, не слишком высокий, с лысиной. Он делает полшага по направлению к «мерседесу», но останавливается на первой ступеньке, взмахнув рукой, в которой зажата сумка, болтающаяся на уровне колен. Свист фотоаппарата Грации, которая молниеносно делает снимок за снимком, скорчившись у окошка, внезапно прерывается.

– Вот дерьмо, этот тип нас засек! – шепчет она, прячет фотоаппарат между бедер, поворачивается ко мне, быстро обнимает, прижимаясь всем телом.

Чувствуя, как ее мягкие губы тычутся мне в подбородок, я застываю, захваченный врасплох, потом кладу руку ей на плечо. Когда она наваливается на меня, приникает плотнее к моей груди, чтобы повернуться к окошку, я не могу сдержать эрекции, стесненной, мучительной, сплюснутой молнией на моих брюках и кобурой ее пистолета.

– Нет, он нас не засек, – шепчет Грация, – он что-то забыл.

Действительно, мужчина останавливается на ступеньке и хлопает себя по карманам. Коленом прижимает сумку к стене, роется внутри. Грация отстраняется, оправляя на груди футболку. Зардевшись, потупив глаза, она покашливает, прочищая голос. Ей неловко.

– Извините, комиссар, – шепчет она наконец. – Я, наверное, насмотрелась фильмов.

Я не знаю, что и сказать. Надо мной еще витает сильный, немного резкий запах ее рук. Хочется смеяться, но мужчина на ступеньках закрывает сумку, и Грация снова поворачивается к окошку.

– Ничего-ничего, – выдавливаю я, скорчив гримасу, которая могла бы сойти за улыбку.

– Марка машины, номер, лысина, даже размер брюк – так, навскидку, как раз сорок восьмой. По мне, так это он, доктор, и на этот раз в управлении должны выдать ордер на арест.

Мужчина, пыхтя, разворачивается на носках; сумка бьет его по коленям. Вместо того чтобы спускаться, он склоняется к домофону и разглядывает таблички с именами жильцов.

Мигающий огонек внезапно вспыхивает, подсвечивая его лицо снизу, и на какой-то миг глаза тонут в глубоких, темных впадинах; я смотрю под таким углом, что голова эта кажется черепом мертвеца.

– Да, – вырывается у меня, – да, это он!

И на этот раз сам ощущаю явственный, сильный спазм: кулак сжимается, рука подскакивает, с силой ударяя в грудь.

После первого же удара кровь брызнула ему на темные очки с напором и яростью плевка, но он продолжал ее колотить, прижимая к земле коленями, одной рукой вцепившись ей в горло, в другой сжимая камень. Продолжал колотить, пока она не пропала в красном тумане, за плотным покрывалом из капель, застлавшим стекла очков, и даже тогда он продолжал колотить наобум, ориентируясь на хлюпающий звук, с которым острый камень опускался по прямой линии, все чаще и чаще.

Он прекратил лишь тогда, когда руки отяжелели и движения замедлились, когда болезненная судорога свела мышцы от самого плеча; тогда он откинулся назад, сел, опершись обо что-то спиной, и стал брезгливо пинать ногами мертвое тело, отталкивать его от себя. Вытер очки тыльной стороной руки, и туман, состоящий из капель, превратился в густую красную полосу, совершенно непроницаемую: так случается, когда «дворники» работают всухую, размазывая грязь по ветровому стеклу.

Он не представлял, где находится, к чему прислонился, на чем сидит. Так он чувствовал себя, когда ребенком внезапно просыпался среди ночи и оказывался в кромешной тьме, без каких-либо ориентиров, с тоскливым страхом осознавая, что все вокруг: тумбочка, подушка, лампа, изголовье кровати – сместилось, перемешалось и теперь уже не найти, где верх, где низ.

А кто она была такая, эта девушка, которой он только что проломил череп, уже вылетело из памяти.

– Нет, нет, нет, нет, Ромео, нет… Ничего-то у вас нету, никаких оснований.

Не следовало останавливать его во дворе. Не следовало бежать за ним по лестнице и окликать в тот самый момент, когда он собирался сесть в машину вместе с охраной. Следовало засесть в приемной и там дождаться Ландзарини, тем более что тот должен был вернуться через десять минут, самое большее через четверть часа, сказала секретарша. Но я горю от нетерпения, я бегу за ним по коридору суда, нагоняю во дворе, и все идет прахом. И ведь знал же я, что после инфаркта заместитель прокурора Ландзарини стал ценить покой и терпеть не может решать дела наскоком.

– У нас есть имя, фамилия и адрес, даже размер брюк и отпечаток зубов!

– Да, да, да, Ромео… На словах все выглядит гладко, очень гладко. Но если покопаться, что останется? Рассказ коллеги, которому какой-то бродяга, к тому же нелегальный иммигрант, поведал, будто бы разглядел номерной знак…

Перебивать его было ошибкой, но я уже закусил удила.

– Однако если сопоставить эти сведения с теми, что накопились в других аналогичных делах…

– Вот-вот-вот, Ромео… Об этом забудьте. Нет никаких аналогичных дел. Я вам уже высказывал свое мнение об этой вашей теории серийного убийцы. Вдумайтесь, вникните! Мы живем в Италии, не в Америке. Мы таких называем монстрами, нелюдями, у нас это мальчишки, которые кидают камни на автостраду, или, например, калабрийцы, которые убили девочку, изгоняя из нее беса, потому что сочли ее одержимой… Какие уж тут серийные убийцы. Да еще в Модене, в Эмилии! Послушайте, Ромео: самый жуткий маньяк-убийца, какого вы сможете здесь найти, это мясник, забивающий кошек, чтобы делать начинку для пирожков.

Заместитель прокурора смеется, смеется и начальник охраны, который уже сел в машину и берет у Ландзарини портфель.