Оборотень - Карло Лукарелли

– Если бы только ты была самую малость покладистее, – произнес он, обращаясь к скрывающей горизонт чаще леса, сквозь которую лишь кое-где виднелось погруженное в темноту море, – ты бы вышла оттуда и предоставила мне свободу действий. Так бы мы оба сэкономили массу времени.

Он вслушивался, не донесется ли шорох, вздох, рыдание, – и вот пожалуйста, долгожданный звук, сразу за лесом, у деревянной стены какой-то хижины, прорезающей поле обзора четкой горизонталью. Он посмотрел на матерчатую спортивную тапочку и вспомнил, как эта жалкая обувка осталась у него в руках, когда он бросился плашмя на сиденье, пытаясь схватить девчонку, а та выскользнула из машины, и задался вопросом, каким же это образом она умудрилась разглядеть нож. Пожал плечами, бросил тапочку в бревенчатый сруб и ринулся в чащу еще до того, как услыхал глухой удар резины о дерево. Девушка наткнулась на него со всего размаха, на бегу, столкнулась грудью и, наверное, опрокинула бы его, если бы убийца не успел остановить ее ударом в лицо и толкнуть со всей силы к стене хижины. Девушка стукнулась спиной о бревна, и тогда убийца всадил ей нож в живот, царапая лицо ногтями, а почувствовав, как язык вываливается из разбитых губ прямо ему в ладонь, издал хриплое рычание, разинул рот и впился зубами в горло своей жертве.

Я провел бессонную ночь среди простыней, влажных от пота, липких, как промокшие полотенца. Смятая льняная наволочка так натерла под ухом, что болела вся шея.

От валиума, прописанного Бонетти, голова будто набита ватой. Ноги как свинцовые. Первая сигарета еще в постели, вторая в сортире, на унитазе. Желудок не принимает даже рогалики от Бальфио.

На работе – запасная пачка в ящике письменного стола, рядом с пистолетом. Уже пустая.

– Одна – в Каттолике, три – в Римини, одна – в Фаэнце, четыре между Болоньей и Моденой, и еще…

Лорис поднимает очки, прищуривается, то задирает, то опускает голову, вглядываясь в листок бумаги. Бормочет про себя: «Вот черт, мальчишка раскокал хорошие очки», – потом стучит ногтем по бумаге и придвигает листок ко мне.

– Одним словом, то здесь, то там по всей виа Эмилии. Должен сказать, когда вы, комиссар, положили этот запрос мне на стол, я, честное слово, подумал, что у вас с головой не в порядке. Все нераскрытые убийства в Эмилии-Романье с тысяча девятьсот восьмидесятого года и по сегодняшний день… Шутка сказать. Да еще выделить молодых девушек, предположительно наркоманок и проституток с необычными кровоподтеками на теле! Мне пришлось обзвонить все комиссариаты, все казармы карабинеров, заставить людей копаться в рапортах, зачитывать мне выдержки… Мы ведь не в Америке, там поколдуешь немного за компьютером, нажмешь на клавишу – вжик, и готово!

Грация поднимает руку, изображает ножницы двумя пальцами. Лорис кивает с обиженным видом, таращит близорукие глаза.

– Ну ладно, ладно… короче так короче…. Тогда, комиссар, держитесь: знаете, сколько их всего? Двадцать две.

– Вот дерьмо, – бормочет Грация.

Я про себя думаю то же самое. По шее пробегает судорога, мышечный спазм, голова запрокидывается, я стукаюсь затылком о стену, так больно, что ломит виски. Исподтишка окидываю взглядом присутствующих, кажется, никто ничего не заметил.

– Так-то вот, – продолжает Лорис, – дело пахнет скандалом… Самые дальние – в Анконе и Пьяченце, первый случай – в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Девятнадцать лет, маленькая, беленькая, наркоманка; перерезано горло и дико искусан живот, настолько дико, что командир поста карабинеров в том местечке, где ее нашли, до сих пор уверен, как он мне сказал, что девушку загрызли собаки. В местечке заговорили о волке-оборотне. Я попросил от вашего имени, чтобы нам сюда прислали все рапорты и фотографии; рано или поздно мы их получим. Я что-то сделал не так?

– Ты все сделал абсолютно правильно, – говорю я, – а теперь помалкивай, никому не говори об этой истории.

Лорис прикладывает скрещенные пальцы к губам, быстро целует их два раза.

– Чтоб мне помереть, доктор. Вам виднее, когда нанести удар. А скандал-то выйдет нешуточный… Серийный убийца в Эмилии-Романье, стране Ламбруско! Хотя на самом деле, если подумать, этот наш регион можно рассматривать как один огромный город, который тянется от Реджо до Каттолики… вроде Лос-Анджелеса: несколько миллионов жителей, обширнейшая площадь, и все – на одной дороге, так сказать, on the road, виа Эмилия, которая…

Он внезапно умолкает, потому что Грация опять делает ему ножницы. Выходит из кабинета. Минутное замешательство. Тишина, звенящая, как целое поле цикад. Перед глазами все расплывается, как строки книги, когда слишком пристально вглядываешься в страницу.

Грация:

– Двадцать две… комиссар, их двадцать две. Что будем делать?

Меня передергивает.

– Двадцать два убийства, и ни единой улики, способной убедить городское управление. Ты проследила, куда подевался сенегалец?

– Да. Семь наводок… Каждый раз, как его задерживают, он называет другое имя. Но я разослала ориентировку во все отделения полиции и во все комиссариаты, которые…

– Ага, привет, с этим можно распрощаться.

Снова растерянность. В голове звенит, будто шмель пролетает от уха к уху. Грация что-то спрашивает у меня, но я не слышу.

– Как будем проводить расследование?

Жадный, внимательный, доверчивый взгляд черных глаз. У меня тоскливо сосет под ложечкой. Никакого опыта в подобных делах. Потом появляется мысль.

– Найди-ка мне один номер в справочнике. Мы с тобой поедем обедать в «Апеннины». Говорят, там такая ветчина…

Церковный двор выложен камнем; зажатый между автострадой и парапетом, выходящим на откос, он своими изгибами напоминает линию позвоночника.

У входа во двор – часовня, давно закрытая, к которой ведет каменная лестница с выщербленными ступенями, а в его конце – обветшавшая, с кирпичами, торчащими из-под облупившейся штукатурки, с оконными ставнями, скрепленными проволокой, стоит недействующая церквушка.

– В этих краях сильна власть дьявола, – сказал нам профессор, как только мы прибыли на маленькую площадь, где была назначена встреча, и с тех пор у меня появилось странное ощущение, будто кто-то пристально смотрит мне в спину. А сейчас, когда мы сидим в траттории, под навесом из виноградных лоз, и над нами нависает приземистая башня, испещренная ликами безносых демонов с козлиными рогами, это тягостное, леденящее ощущение усиливается.

Профессор Дель Гатто держит Грацию за руку и рассказывает ей историю башни, которую построил в девятнадцатом веке один антиклерикал, а потом епископ обязал его отбить носы у всех каменных демонов. Грация улыбается, но, подобно мне, изнывает от нетерпения: достаточно посмотреть, как она вертит в пальцах свой бокал.

Наверное, профессор тоже это замечает и обрывает свой рассказ.

– Дело в том, что в Италии отсутствует такое криминологическое понятие, как серийное убийство, – приступает он вдруг. – Всякое убийство, если только оно не совершено мафией, всегда рассматривается как самостоятельное, и лишь иногда возникает мысль связать его с другими. Во Флоренции мы обнаружили, что речь идет о монстре-маньяке, лишь по прошествии времени и лишь на два последние убийства отреагировали должным образом, применив правильный метод расследования, так сказать, ковровый – например, потребовали, чтобы все дорожные контролеры в зоне записывали все номера всех машин, в которых ехал один мужчина. Поздно, слишком поздно. Ваше здоровье.

Профессор поднимает бокал, чокается с Грацией. Только отпив глоток, вспоминает обо мне и торопливо звякает дном своего бокала о край моего.

– На самом деле нельзя сказать, чтобы у нас их не было, этих монстров… Став консультантом группы по борьбе с убийцами-маньяками, я занялся сбором материала и обнаружил их в достаточном количестве, от Чезаре Сервиатти, который в тридцатые годы убил семь женщин, раскромсал их на куски и разбросал вдоль железной дороги Ла Специя–Рим, до Чианчулли, которая с тридцать девятого по сороковой год убила трех женщин, а тела их сварила в котле, как в старину делали ведьмы. В наши дни – маньяк из Больцано, маньяк из Сан-Ремо; Абель и Фурлан, которые в Венето убивали священников, гомосексуалистов и цыган; Джанкарло Джудиче, который в Турине убил восемь проституток, потому что они были похожи на его мачеху. Ваш тоже ополчился на проституток, верно? Каков его М. О.?

– Извините?

– Его modus operandi…[4] Напомните мне, что он делает с девушками?

– Кусает их. То есть не только… Он их убивает.

– Само собой разумеется. Ну а что вы, комиссар?

Бросив изумленный взгляд на Грацию, я тычу себя пальцем в грудь:

– Я? Я ничего такого не делаю…