Сокровища Королевского замка - Мария Шиповская

Они никогда не расспрашивали друг друга о судьбе родителей. И поэтому неизвестно, откуда узнал Станислав, что пани Вернер умерла от сердечного приступа, получив из Освенцима урну с прахом мужа, а Петр о том, что отец Станислава Ковальского погиб под Кутно, а мать застрелили охранники на железной дороге, когда она, возвращаясь в Варшаву с продуктами для своих детей, Станислава и Кшиси, попыталась спастись от облавы, выпрыгнув из вагона поезда, чуть замедлившего ход.

Снова они встретились еще через полгода.

Станислав, показав документы стражникам у ворот, ведущих на территорию Варшавского университета, подъехал с телегой кирпича к зданию университетской библиотеки. И тут увидел какого-то мастера — перепачканный в пыли и известке, он тихо, но очень сердито ругал каменщиков за скверную работу. Сам голос и, главное, звучавшая в нем страстность показались Станиславу знакомыми. Да, это был Петр. Однако поговорить им тогда не удалось. Петр пошел в библиотеку, посмотреть, как идет работа, а Станислав, разгрузив подводу, тут же отправился в новый рейс.

И вот сегодня они встретились на сборе, на котором неожиданно для Станислава появился Петр, правда, теперь уже не Петр, а подпоручик «Лесной».

Командир утвердил предложенную еще ранее Станиславом «одиночную операцию Замок». А когда встал вопрос, кому Станислав передаст полученные материалы, связным вызвался Петр. После некоторых колебаний командир согласился и на это.

А потом Петр проводил Станислава и, казалось, хотел что-то ему рассказать. Однако они молча прошли по Новому Святу, вступили на Краковское предместье. Также молча миновали памятник Копернику, на гранитном цоколе которого виднелась надпись: «Николаю Копернику — соотечественники»; четыре глубоких отверстия, высверленные в четырех углах надписи, напоминали о том, что с начала оккупации она была закрыта доской, гласившей: Dem grossen deutschen Astronomen,[7] сорванной в феврале именно этого, сорок второго года. Многозначительная улыбка, появившаяся на их лицах, свидетельствовала о том, что обоим им небезызвестно, кто снял эту доску. А был это их общий знакомый, прекрасный парень Алек Давидовский, целиком занятый деятельностью движения Малого саботажа и харцерских отрядов. Эта его операция рассматривалась подпольной и эмигрантской печатью как протест против германизации польских исторических культурных ценностей. Правда, губернатор Фишер велел распространить распоряжение, что в ответ на эти «бандитские действия» в Варшаве будет уничтожен памятник Килинскому,[8] но бронзовый Килинский нашел прибежище в запасниках Национального музея, а немецкие власти временно забыли о сооружении новой мемориальной доски.

На другой стороне Краковского предместья, у здания Главной полицейской комендатуры, стоял бдительно глядевший часовой. Он подозрительно всматривался то ли в них, то ли в фигуру Христа, которая чуть ли не сто лет возвышалась у входа в костел. Христос нес свой крест и указывал пальцем в небо, словно бы напоминая слова написанного там по-латыни изречения: Sursum corda![9]

Они прошли мимо университетских ворот, возле которых стояли две полосатые, ярко выкрашенные сторожевые будки. Двое часовых, в надвинутых на лоб касках, с автоматами на груди, охраняли вход. При виде их Станиславу, вспомнившему недавнюю свою встречу с Петром возле университетской библиотеки, захотелось спросить, что его туда привело, но он сдержал неуместное любопытство.

Молча они добрались до памятника Мицкевичу и здесь увидели гестаповца, похожего на Рудольфа (а может быть, и Рудольфа?), идущего по другой стороне улицы, словно по другой стороне пропасти, которая образовалась между их судьбами и жизнью «сверхчеловека».

Только что Петр сказал Станиславу:

— Я участвовал во многих вооруженных операциях. Но то, что предстоит тебе, я бы сделать не сумел.

ГЛАВА II

Они поднимались по деревянным, стертым шагами многих поколений ступенькам. Рука касалась тех же поручней, что и в годы детства.

Кто-то догонял их, кому-то не терпелось их обойти, но они делали вид, что не обращают на это внимания.

— Извините, я очень тороплюсь! — раздался за ними звонкий голос.

Они посторонились, перед ними мелькнули длинные ноги в импозантных широких бриджах и в высоких, начищенных до блеска сапогах. Под курткой бегущего обозначался прямой твердый предмет. У двери на третьем этаже послышался резкий звонок. В тишине лестничного проема легко было различить его эхо: три раза, два раза, один раз. И снова: три раза, два раза… Дверь отворилась, донесся шум, как в ущелье, пришелец вошел внутрь.

— Конспираторы, черт их побери! — буркнул Петр. — Щенки!

— Чего ты хочешь, недавно и мы такими были! — пробормотал в ответ Станислав.

Когда они вошли в квартиру Ковальских, уже погруженную в полумрак, Станислав негромко затянул шутливую песенку, которую Петр сразу же подхватил:

Ах, конспирация, ах, конспирация,Начало тайных встреч.Встречают нас овации,Сам генерал толкает речь…

И вдруг оба, словно по команде, умолкли. Быть может, вспомнили, что лучше и веселее всех пел «Конспирацию» Камиль, которого как раз возле улицы Милосной ранило в бедро. Его, истекающего кровью, на руках вынесли из окружения, перевязали, а после полицейского часа каким-то чудом доставили в уяздовскую больницу. Но началась гангрена. Они не смогли даже пойти на похороны Камиля, третьего из их школьной компании. Это было время непрерывных облав. За гробом шло всего лишь несколько женщин. Кшися тоже была на кладбище. Маленькая, худенькая, она казалась моложе своих лет. И у нее редко проверяли документы.

Прежде чем начать разговор, Станислав машинально проверил, нет ли кого в квартире. Из передней он заглянул в кладовую, служившую ванной, затем на кухню. Никого. Наверно, Кристина, как всегда в эту пору, возится с малышами. Всюду тишина и порядок, только на кухне в полумраке он разглядел раскладушку сестры, а на ней какой-то большой сверток, похоже, с тряпьем. Этот беспорядок немного раздосадовал его, но он тут же о нем забыл.

Сверху доносился отчетливый, мерный топот, сменявшийся стуком каблуков, от которого вздрагивал потолок.

Топот тяжелых сапог. Постукивание каблуков. Ясно, что там шла строевая подготовка.

Потом все стихло, но вскоре, словно бы невольным откликом на тихий напев, раздалась громкая песня о конспираторе, несущем через всю Варшаву пистолет…

Иду как на свиданье,В руках букет.Да только в том букетеЗапрятан пистолет.

Друзья переглянулись. Перед ними горестным воспоминанием снова предстал Камиль — большой, добродушный. Вот он шагает на условленную встречу по расцвеченной боярышником Фильтровой и, посмеиваясь, напевает только что выученную песенку…