Моцарт в джунглях - Блэр Тиндалл

Перед поездкой мама упражнялась в остроумии, нарекая игрушечные кораблики «Атлантик» в честь парохода, на котором нам предстояло ехать, и топя их в ванне. Она показывала мне картинки с пароходом, с пирсом, с учебными тревогами – «Спасать женщин и детей». Все это оказалось правдой, но вот к роскоши на борту ее слова меня никак не подготовили.

На дворе был 1967 год, и на океанских лайнерах принято было переодеваться перед ужином. Играло струнное трио, а мы с моим братом Брюсом пялились на взрослых в длинных платьях и смокингах. Был тут даже один цилиндр, совсем как на карикатурах из «Нью-Йоркера». Капитан в белой форме с эполетами походил на кинозвезду. Огромный араб в вечернем наряде закурил сигару, и я больше не могла отвести глаз от его смуглой кожи и иссиня-черных волос, каких раньше я никогда не видела.

На седьмой день на горизонте показалась земля. Касабланка! Москиты и минареты. Древние здания, фонтаны, мощеные улицы. Я чувствовала странные запахи – специй, наверное – и слышала блеяние коз и крики из лавок. Поскольку мои представления о вкусной еде ограничивались колбасой, я во все глаза таращилась на туши на вертеле. Рядом с баком черепахового супа на марокканской риете – тростниковой флейте заклинателей змей – играл какой-то человек. Звук был, как будто рыдала вдова. Мимо проходили мужчины в белых хлопковых джеллабах, а на фесках у них красовались красные кисточки.

Мы заходили на Майорку, в Ниццу и Геную. В каждом из этих непонятных городов я гуляла, повесив сумочку через грудь, по диагонали – так казалось безопаснее. В последнем порту мы пересели на ночной поезд до Вены. Там мы заняли просторную квартиру с видом на своды старого деревянного рынка, который расположился на шумном перекрестке, так что жить нам пришлось среди рёва сирен и лязганья трамваев.

Папа скоро уехал в Мюнхен – и вернулся с белым «Фольксвагеном-жуком», который там купил. Теперь на выходных мы катались по автобанам в Бухарест, Белград и Будапешт. В Салониках я запомнила аквамариновое Эгейское море, белёные домики и древние руины. На Капри прибой выгрыз Голубой грот, природную пещеру, попасть в которую можно только через крошечный вход со стороны моря, на лодке. На венгерской границе я наступила одной ногой на коммунистическую землю и попыталась осознать, что же такое «железный занавес».

Шестидесятые бушевали, меняя весь мир, но не затрагивая Вену, которая как будто застыла в прошлом. Мы пытались жить как настоящие австрийцы, ели шницели в «Аугуштиненкеллер», сладкие сливочные трубочки в кондитерской и абрикосовый торт «Захер», запивая его какао со взбитыми сливками. На Карнтнерштрассе струнный квартет играл Бетховена, и прохожие кидали в раскрытый футляр от скрипки десятишиллинговые монеты.

От классической музыки было не спрятаться. «Веселую вдову», оперетту Франца Легара, играли в Фольксопере, то есть Народной опере, неподалеку от нашей квартиры, и ее музыка наполняла улицы. Когда мы отправлялись за покупками на крытый рынок девятнадцатого века, свет лился сквозь огромные окна высоко над головой, и мы сразу становились частью повседневной местной жизни. Мясник фальшиво распевал оперные арии, заворачивая мясо в Die Presse. Старуха, продававшая молоко с толстым слоем сливок сверху, мурлыкала знакомую мелодию из «Веселой вдовы».

Даже белые лицципианские жеребцы в Испанской школе верховой езды танцевали под классическую музыку, как заведено было с 1572 года. Их арена походила на бальный или концертный зал, освещенный огромными люстрами. Облаченные в двууголки и фраки наездники заставляли лошадей шагать синхронно.

Мы встречались с другими американцами на вечеринках в посольстве и на домашних ужинах. Как-то на День благодарения я играла с Крампусом, рождественской куклой нашей хозяйки, австрийским врагом святого Ника, и слушала симпатичную учительницу младших классов из Чикаго. Она рассказывала, что выиграла вокальный конкурс и в качестве приза ей досталась поездка в Вену. Она знала всего две песни и не умела говорить по-немецки, но в Венской государственной опере услышали ее голос и уговорили ее спеть в опере Моцарта «Волшебная флейта». Девушку звали Арлин Оже.

Мои родители разговаривали с Арлин о музыке – они оба играли на пианино и любили послушать симфонии по радио. Моя бабушка играла в церкви на органе, а дедушка рассказывал, что во время Первой мировой играл на скрипке. Хотя моему брату Брюсу сравнялось всего одиннадцать, он уже мог исполнить кое-что из Моцарта на пианино.

Я немного знала о Моцарте после визита в его дом в Зальцбурге.

Родители Моцарта возили его по Европе как какую-то диковинку. Он умел играть на нескольких инструментах и мог повторить пьесу на память, услышав ее всего один раз. Его «Волшебная флейта», написанная перед самой смертью, в возрасте тридцати пяти лет – это история о колдовстве и зачарованных животных, захватившая почти детское воображение композитора. Музыка – отдельный герой в этой опере. Принц Тамино проходит огонь и воду при помощи волшебной флейты.

Мы отправились слушать Арлин в «Волшебной флейте» в Государственную оперу, величественный храм музыки, построенный в 1869 году. В фойе висели портреты дирижеров, которые выступали здесь: Густава Малера, Рихарда Штрауса, Герберта фон Караяна. Я радовалась, что мы не пошли в Музиферайн, где я уже отсидела три или четыре скучнейших концерта. Там старики часами играли симфонии, не рассказывая при этом никаких историй, и мне оставалось только разглядывать голых золотых женщин, поддерживающих балкон.

Я уже бывала в этой опере, смотрела «Лебединое озеро». Я пыталась подражать невероятно гибким рукам балерины Марго Фонтейн и воображала себя в сверкающей тиаре и белоснежной пачке, украшенной драгоценностями. Сегодняшнее представление было совсем другим. Стоило нам войти в фойе, как мама принялась показывать сцены из «Волшебной флейты», вытканные на огромных гобеленах. Там был Папагено, одетый как птица, с замком на губах, повешенным фрейлинами Царицы Ночи. Была Памина, жрица солнца в храме Исиды. И, наконец, героиня Арлин, злобная Царица Ночи.

Служитель усадил нас, и я тщательно разгладила юбку австрийского дирндля, который купила мне мама. Он был розово-коричневый, со шнуровкой на корсаже, пышной блузкой, узорчатой юбкой и шарфом с бахромой, которым полагалось прикрывать вырез. Это был первый раз, когда я его надела. В этом платье я очень походила на австрийскую девочку.

Я беспокойно ерзала, слушая увертюру, но вот наконец на сцене появилась наша знакомая. В вышитом бархатном платье, с высокой прической, она совершенно преобразилась. Она приказала Памине убить жреца Исиды:

Ужасной мести жаждет моё сердце!Я беспощадна!Я беспощадна…Жажду мести я!Должен узнать Зарастро ужас смерти,Зарастро ужас смерти,А если нет, так ты не дочь моя!Не дочь моя!

И вдруг мой дирндль показался мне совершенно обыденным. Такое все носят. Если бы я только могла щелкнуть пальцами и превратиться в Царицу Ночи, как Арлин! Если бы на меня смотрели все эти люди! Я жаждала признания. Я хотела быть царицей сцены, как она. Я мечтала о ее волшебном платье!

Сопрано Арлин Оже в своем «волшебном платье» в роли Констанцы в «Похищении из сераля» Моцарта, Венская государственная опера, 1970 год (фотография печатается с разрешения Мемориального фонда Арлин Оже).

Годом позже, в 1968, мы отправились домой на пароходе «Микеланджело». Панорама Нью-Йорка успела измениться: началось строительство Всемирного торгового центра на Манхэттене. В городе появилось что-то европейское, на улицах вокруг отеля «Тафт», где мы остановились, открылось множество французских и итальянских ресторанов. На причалы Вест-Сайда сходили путешественники. Чудные машины и еще более чудные люди стремились к Линкольн-центру, белому дворцу искусств, который был больше и новее любого театра в Вене.

И Северная Каролина изменилась. Мне исполнилось восемь, и мои бывшие одноклассники учились теперь в третьем классе. Они спросили меня, где я была в прошлом году. «В Австрии? И кенгуру видела?» Они все слушали песни «Битлс», которых я не знала, так что я тайно мурлыкала себе под нос мелодии из «Волшебной флейты», которые напоминали о чудесном преображении Арлин.

Вена начала выцветать в моей памяти, как только я вернулась в старую розовую спальню. Мама пыталась воссоздать нашу утонченную европейскую жизнь, разбросав по дому альбомы с репродукциями из австрийских музеев; на стену она повесила мою любимую картину Дюрера. По субботам мама включала трансляцию концерта из Метрополитен-опера`. Она покупала марципановых кроликов и традиционные пирожные в маленьком магазинчике на Франклин-стрит, который держали австрийские евреи, бежавшие в 1939 году.

Впрочем, здесь была своя культурная жизнь. Оркестр Северной Каролины мотался на раздолбанном автобусе от Мантео до Мерфи, занимаясь музыкальным образованием населения. Созданный в 1932 году как проект Управления общественных работ, он до сих пор получал финансирование по «Закону о горнах». На один из их концертов мы ездили всей начальной школой. Сначала мы слушали «Петю и волка» Прокофьева, а потом устроили дикую какофонию, пытаясь играть на пластиковых дудочках, выданных в школе.