Спящая красавица - Андрей Гуляшки

Аввакум сыграл свою коронную роль и снова надел маску скучающего человека.

Мне не оставалось ничего другого, как капитулировать. Я вытащил из чемодана ковер и молча бросил его к ногам Аввакума.

Пока в соседней комнате он одевался и варил кофе, я с любопытством осмотрелся. Кроме киноаппарата не было ни одной новой вещи. Множество книг на полках, старый диван с потертой плюшевой обивкой, высокая настольная лампа, просиженное кожаное кресло у камина — все мне было знакомо, все стояло на тех же, раз и навсегда установленных местах. И я подумал, что каждый предмет, как и хозяин, навсегда распростился с надеждой, что когда-нибудь будет обновлен или передвинут хотя бы на один сантиметр. И лишь киноаппарат выглядел оптимистом и вызывающе поблескивал своими линзами на письменный стол Аввакума — единственное место в комнате, где обычный строгий порядок утратил свою власть. Раскрытые книги, вперемешку с журналами, вырезками с подчеркнутыми заглавиями и отмеченными абзацами — весь этот хаос свидетельствовал о том, что хозяин не засиживается подолгу за своим столом, что интересы его сосредоточены на чем-то другом, вне пределов этой комнаты. Было, правда, и другое объяснение — он проводит большую часть времени в своем любимом кожаном кресле. Вытянув к камину ноги и закрыв глаза, он словно прислушивается к каким-то далеким, едва уловимым и одному ему слышным звукам. Таким я видел Аввакума в самые тяжкие для него дни — после окончания «ящурного дела» и самоубийства Ирины. Эта мрачная картина навсегда врезалась в мою память.

Но оказалось, что я ошибся и на этот раз.

— Изучаешь фототеку? — спросил Аввакум, входя в комнату с подносом. На нем был элегантный темно-коричневый костюм.

— Какую фототеку? — удивился я.

Аввакум улыбнулся и, обняв меня, подвел к книжным полкам. Там был пристроен узкий шкафчик с застекленными ящиками. Он достигал уровня самой верхней из полок и поэтому казался их продолжением.

Как-никак я все же трясся в поезде целую ночь, и поэтому некоторые мелочи, естественно, ускользали от меня.

Аввакум принялся выдвигать ящики. Одни из них были набиты карточками, бланками, другие — пленками, и на всем этом стояли сигнатурные буквы и цифры и еще какие-то знаки, напоминавшие буквы греческого алфавита.

Аввакум предложил назвать ему первую попавшуюся букву. Вероятно, в уме промелькнуло слово «фантазия», и поэтому я произнес букву «ф».

«Отлично», — кивнул Аввакум. По всему было видно, что он очень доволен моим случайным выбором.

«На какие только фантазии не тратят время исключительные личности», — подумал я, умиляясь своему характеру. Правда, дома у меня был сачок для ловли бабочек. Но ведь одно дело — ловить крылатые цветы, а совсем другое — заниматься фотофокусами.

— Здесь хранятся снимки лиц, чьи имена начинаются с буквы «ф». Разумеется, у меня к ним «служебный интерес». А вот снимок бесшумного пистолета ГР-59… И черепа, пробитого пулей из него… А эта пленка особенная. Она приносит подлинное наслаждение. Минутку!

И он начал вставлять пленку в киноаппарат. Я крепко стиснул зубы, приготовившись увидеть чью-нибудь пробитую бедренную кость или изрешеченный желудок. Аввакум достал из шкафа магнитофон.

Сначала полились звуки, рождавшиеся в недрах какого-то сказочного лесного царства. На стене, служившей экраном, возникли скалы, деревья-уроды — изогнутые, с растопыренными сучьями, таинственные черные дебри… У тут же появились танцующие черти и ведьмы, а среди них — Ариэль и Оберон, Пук и Очаровательная Фея…

Началась Вальпургиева ночь.

Мне кажется, я мог бы смотреть и слушать целую вечность. Так звучала моя беззаботная юность, когда у ног лежал мир, который я собирался исколесить вдоль и поперек. Первые белокурые локоны, первая улыбка, первая счастливая бессонная ночь.

И — все исчезло.

— Буква «Ф». Фауст. Балетное интермеццо, — раздался холодный голос Аввакума.

Он раздвинул шторы, и по комнате снова разлился тусклый свет дождливого дня.

— Сейчас я покажу тебе «Очаровательную Фаю», — он протянул мне продолговатую карточку. — Из буквы «М», Марианна Максимова. Известно тебе это имя?

Не все знаменитости известны в Триградском крае. Чтобы не распространяться об этом, я воскликнул:

— Ну и красавица!

— Ее юные глаза смотрят и таят в себе опытность зрелой женщины, — авторитетно добавил я.

— Нравится? — снисходительно усмехнулся Аввакум.

Не я уже подавил в себе первоначальный восторг, засунул руки в карманы и, пожав плечами, небрежно ответил:

— Интересное лицо…

Аввакум повел меня в музей, где продолжал работать внештатным реставратором. Никогда раньше не видел я здесь столько обломков — разбитых амфор, ваз и античных гидрий, статуэток, раздробленных на куски, мраморных плит со стершимися надписями.

— У тебя так много работы?

Аввакум улыбнулся. Он показал мне безрукую и безголовую статуэтку женщины из белого мрамора, сантиметров тридцать высотой и произнес: «Артемида!»

Я кивнул, хотя мог бы возразить. Ведь можно было считать, что это Афродита, или Афина, или какая-нибудь стройная древнегреческая гетера. У нее не было ни головы, ни рук, а в остальном женщины похожи.

— Это видно по тунике и позе, — объяснил Аввакум. — Вот в этом месте, на левом бедре, на тунике нет складок и мрамор шероховатый. Очевидно, здесь был колчан со стрелами. Туника короткая, выше колен, а правое плечо и правая нога слегка выставлены вперед, как у человека, который бежит или преследует кого-то. Правая рука, несомненно, держала копье, а левая была согнута в локте… «Законсервированный» как работник Госбезопасности, Аввакум временно оторвался от «живой» жизни и поэтому сейчас парил на крыльях старой профессии, строя догадки и восстанавливая останки мертвого мира.

Когда я уходил, Аввакум сказал мне:

— Вечером, дорогой Анастасий, мы пойдем в гости к милым, симпатичным людям. Там ты увидишь и Фею. Она очаровательна, и ты непременно влюбишься в нее. Но не очень-то безумствуй, ибо она помолвлена, и жених ее — человек весьма ревнивый.

Так сказал мне Аввакум, и я поспешил купить новый галстук: старый был слишком светлым для моего черного костюма.

3

Вот как я попал в дом профессора Найдена Найденова, доктора физико-математических наук.

Если бы я знал, что судьба готовит мне роль безмолвного свидетеля ужасной драмы, если бы обладал даром предвидения, то, конечно, остался бы в Триграде и ходил бы охотиться на волков — это спорт мужественных людей и требует сообразительности.

…Итак, доктор математических наук был бездетным вдовцом лет шестидесяти и уже пенсионером. Из-за частичного паралича ног он почти не покидал своего дома и жил отшельником.

Его особняк выходил фасадом на улицу, по другую сторону которой тянулся лес. На первом этаже находились кухня, столовая и большой холл, откуда лестница вела наверх, в кабинет профессора — обширную комнату с застекленным фонарем, и на мансарду из двух каморок, глядевших в лес через круглые, окованные жестью слуховые окна.

В кухне жил дальний родственник доктора — бывший кок пассажирского парохода, курсировавшего по Дунаю, когда-то балагур и гуляка, а сейчас старый холостяк с лысой головой и мешочками под глазами. Он был чем-то вроде сиделки и повара при докторе, а кроме того получал кое-что с жильцов унаследованного им в провинции дома. Этот краснощекий толстяк и сейчас жил беззаботно, дни напролет мурлыкая романсы и шлягеры тридцатых годов.

Племянник профессора — Харалампи Найденов или просто Гарри — закончил декоративно-прикладной факультет Академии художеств и славился как оформитель витрин и выставочных стендов. Высокого роста, подвижный и гибкий, он кипел энергией. Всегда что-то делал, даже когда это выглядело смешным и неуместным: то стул передвинет, то скатерть на столе поправит или начнет приводить в порядок книги. И никогда не сидит впустую. Рисует в блокноте или выкладывает у себя на колене всевозможные фигурки из золотой цепочки. В ресторане официанты дивились на петушков и человечков из хлебного мякиша, машинально вылепленных его пальцами.

Зарабатывал он хорошо, но карты были его злым роком. Не потому, что азартно играл, а потому, что мошенничал. Когда эти махинации обнаруживались, игра заканчивалась скандалом.

Впрочем, навязчивые странности водились и за его дядей, почтенным доктором наук. В свободное от статей или учебников время он разгадывал математические ребусы. Даже из-за границы ему присылали специальные журналы, и он переписывался с их редакциями. Иногда профессор сам составлял ребусы с интегральными и линейными уравнениями, которые и Аввакуму не всегда удавалось разгадать.

Словом, семейство с причудами. Покойный отец Герри — ихтиолог — считался серьезным ученым, ной он во время отпуска или в праздники надевал ранец, однако отправлялся не к берегу моря, а бродил по монастырям и заброшенным часовням, выискивая бронзовые подсвечники, ржавые замки и полусгнившие фрагменты иконостасов. Во время таких скитаний по горам Странджи его смертельно укусила гадюка. Допускаю, что участковый ветеринарный врач ловит разноцветных бабочек, но ихтиолог, собирающий старые замки…