У стен Ленинграда - Иосиф Пилюшин

- Это ваш отец?

- Да... Но я не видел его. Он ушел на войну в четырнадцатом году, я родился через месяц после его ухода. Мне потом говорила мать, что он погиб на берегах этой вот реки в восемнадцатом году. Вы понимаете мое чувство: ни на один шаг отступить отсюда я не могу.

Романов заметно волновался и последние слова произнес довольно громко. Командир роты Круглов лежал поблизости и все слышал.

- А кто вам сказал, что мы отступим от этих берегов? - спросил старший лейтенант.

Романов промолчал.

- Мы будем драться за то, что завоевали для нас на полях гражданской войны наши отцы и братья, за Советскую власть.

Прошло некоторое время, и на том берегу вновь заурчали моторы. Я увидел новую группу мотоциклистов, мчавшихся к берегу реки. На этот раз впереди шла бронемашина.

Немецкий броневик остановился у дома. Из машины не спеша вышли два офицера. Тут же к ним подошел высокий человек, тоже в офицерской форме. Наблюдая в оптический прицел за немцами, я сразу узнал в высоком офицере с лицом, напоминавшим лисью морду, "женщину", измерявшую утром глубину реки.

Показывая рукой на наш берег, разведчик что-то убежденно говорил офицерам, которые часто смотрели в развернутые карты. "Скоро, видимо, подойдут их передовые части", - подумал я.

Сколько прошло времени в таком ожидании - не помню, но вдруг неподалеку от меня прогремел резкий выстрел, и сразу тихую Нарву взбудоражила пулеметная и ружейная стрельба.

Я быстро наметил свою цель - высокого разведчика в группе офицеров. В азарте начавшегося боя торопливо прицелился и произвел первый выстрел.

Немец резко качнулся и медленно опустился на колени, потом, опираясь руками о землю, пытался встать на ноги, но никак не мог поднять отяжелевшую голову. Сделав последнее усилие, он неуклюже упал на бок, раскинув руки в стороны.

Увидев убитого мной немца, я не ощутил душевного удовлетворения, а лишь какую-то тупую жалость к этому человеку. Ведь я стрелял не по мишени, как в школе Осоавиахима, а по живой цели... Все это, как зарница, мелькнуло в моем сознании, но я тут же стал искать новую цель, чтобы повторить то, что уже начал делать.

Когда бой закончился, командир роты Круглов собрал нас всех и с непонятным раздражением крикнул:

- Кто первый стрелял?

Мы радовались успеху, а наш командир неистово ругался:

- Вы понимаете, что наделали?! Мы могли бы куда больше положить их здесь, если бы вы выполнили мой приказ.

Стоявший рядом со мной красноармеец Герасимов, насупив густые русые брови, не глядя на командира, глубоко вздохнул, сделал шаг вперед, пробасил:

- Нервы не выдержали, товарищ командир.

Вражеский десант

Когда вечером мы возвратились из боевого охранения в расположение батальона, здесь уже была вырыта и хорошо замаскирована глубокая траншея. Бойцы ужинали, вполголоса переговаривались о событиях дня, мыли котелки, наполняли свежей водой фляги, проверяли оружие.

Сон на передовой был очень беспокойным: каждый из нас просыпался по нескольку раз и с тревогой прислушивался к отдаленному гулу артиллерийской стрельбы, доносившемуся со стороны Кингисеппа.

В расположении нашей части не было слышно ни единого звука. Все делалось бесшумно, молча. Часовые шагали осторожно, не отводя глаз от противоположного берега, откуда мы ждали врага.

Многие бойцы спали на голой земле, крепко прижав к груди винтовки. Чутким был их сон, они были готовы в любую минуту подняться и вступить в бой. Кто не мог уснуть - сидели группами и вели тихую беседу, вспоминали о своих заводах, колхозах, семьях. Каждый из нас в глубине сердца таил тревогу, хотя мы старались не думать о том, что угрожает нам каждую минуту.

В воздухе загудели моторы. Самолеты шли на восток, - по-видимому, на Ленинград.

- Поползли, гады, - сказал Романов. - Кто знает, может быть, они сбросят бомбу и на мой дом...

У меня до боли сжалось сердце. Чувствуя свое бессилие, я не мог стоять на одном месте. Быстро курил одну папиросу за другой, ходил взад и вперед по траншее. Красота белой ночи поблекла. Все заполнил грохочущий шум самолетов.

Прошло несколько дней. Все это время мы работали лопатами, топорами, укрепляя нашу траншею. На противоположном берегу реки Нарвы происходили мелкие стычки с разведывательными группами войск противника. Враг как бы давал нам возможность попривыкнуть к фронтовой жизни, прежде чем наброситься на нас всей своей силой.

Я внимательно присматривался к товарищам. Мы все по-разному вели себя перед боем: кто без конца проверял исправность личного оружия, кто тщательно подгонял снаряжение, кто, не переставая, курил, а некоторые спали непробудным сном.

Был среди нас студент духовной семинарии Жаворонков, кругленький, с черными усиками и жиденькой бородкой, он только и говорил о смерти. "Смерть пожирает все, что мы видим, кроме неба и земли. Человек постоянно борется со смертью, чтобы продлить свою жизнь". Но его никто из бойцов не слушал, а Жаворонков, словно помешанный, носился по траншее со своими разговорами о смерти, хотя мы еще не вступали в настоящую схватку.

На противоположном берегу Нарвы было тихо, как в первый день нашего прихода сюда.

То и дело посматривая на часы, я ждал, когда вернется со свежей почтой связной командира роты Викторов.

Вдали, за лесом, в направлении города Нарвы, будто прогремел гром. За ним последовали редкие орудийные залпы. Потом все слилось в сплошной грохот.

В траншее возле станкового пулемета стояли два незнакомых мне солдата: один - пожилой, неторопливый, другой - молодой, резкий в движениях. Он заметно нервничал.

Пожилой усмехнулся:

- Что, Гриша, страшновато?

- Еще бы, дядя Вася, впервые в жизни слышу.

- Наслушаешься, надоест...

И дядя Вася лег на бок, натянул на голову шинель и тут же захрапел.

Викторов не принес мне желанной весточки из Ленинграда. С грустью вернулся я на командный пункт роты.

Романов спал у ствола разлапистой ели. Русые пряди волос рассыпались по высокому лбу и закрыли часть смуглого лица. Новенькая защитная гимнастерка молодила его. Рядом с ним лежал политрук роты Васильев. Он не спал: при свете фонарика читал полученное от жены письмо. Я улегся рядом с ним.

До войны я часто встречался с Васильевым - мы работали с ним на одном заводе и были хорошо знакомы. Буквально за несколько дней до войны он женился. И вот сейчас, наблюдая, с какой радостью он читает и перечитывает письмо, нетрудно было понять, как тяжело переносит Васильев разлуку с женой.

Васильев, по натуре своей общительный и отзывчивый, хорошо сживался с людьми. Он быстро завоевал доверие бойцов и командиров, хотя сам был глубоко штатским человеком.