Нешкольный дневник - Антон Французов

Впрочем, я тут же вспомнил, что Марья Петровна прийти не может, так как не далее как вчера — к облегчению ее многострадальных соседей — поехала погостить к снохе, которую подозревала в клептомании и неуважении к жилищно-коммунальным работникам. Так что грозная старуха никак не могла почтить меня визитом.

Я открыл.

Передо мной стоял среднего роста, плотный мужчина с густыми бровями и такими надбровными дугами, что его глаза представляли собой две маленькие, косо и близко посаженные на широком блиновидном лице щелочки. Подбородок, массивный и властный, в сочетании с мясистыми щеками и маленьким, кнопочным носом, делал мужчину чем-то похожим на боксера. Имеется в виду порода собаки. Что же касается боксера-человека, по всей видимости, это в некоторой степени также касалось моего незваного гостя, поскольку его небольшие уши были характерно прижаты к черепу, а в густой заросли левой брови ясно был виден еще довольно свежий внушительный шрам.

С его серой куртки текло, хотя дождь за окном был не очень сильный: вероятно, на подходах к моему подъезду его окатила какая-то машина. На тот же вывод наводила сочная полоса грязи, идущая по левому рукаву куртки и левой штанине.

Мужчина словно не ожидал, что ему откроют. Он сначала повертел круглой головой, потом растерянно посмотрел на меня, заглянул себе за спину, словно ожидал там что-то обнаружить, и, только после того как я сказал: «Вы к кому?» — произнес:

— Это… издатель, это вы?.. — Он назвал мои полные анкетные данные. — Я тут… по делу.

— Да, это я. Если вы по делу, то, может, пройдете?

Человек с лицом боксера шмыгнул носом и после паузы выговорил:

— Я тут трезвонил в дверь, значит. Это по привычке. Мы когда хазы зачищаем, то или сразу дверь выламываем, или вот так звонок терзаем, как я вам сейчас.

— Хорошо еще, что не выломали дверь, — вздохнул я, с некоторым удивлением разглядывая незнакомца.

У него были удивительно беспокойные руки. Это при том, что в лице его не шевелилась ни одна черточка, а глаза были тусклыми и бездумно-светлыми, как начищенные оловянные плошки. А вот руки находились в движении непрестанно: толстые, короткие, похожие на гусеницы пальцы все время сплетались и расплетались во всех мыслимых комбинациях, время от времени, как ветка под ногой, хрустели суставы, что тут же вызвало у меня некоторое раздражение. Снимая ботинки, гость проявил удивительную ловкость в развязывании шнурков: он расправился с ними буквально за пару секунд, а потом с военной четкостью уложил их на полку, где у меня лежали щетки, рожки и кремы для обуви.

Несколько шматов грязи, отлепившись от ботинок, грозно улеглись рядом.

Гость потоптался в прихожей, тут же отдавив мне обе ноги, и сказал, явно затрудняясь в подборе слов:

— Я… значит, это…

Тут он надолго замолчал. Я кивнул:

— Может, все-таки вы пройдете? На кухню, так удобнее. Чай, кофе?

— Это… а покрепче? — тут-же откликнулся он, заметно оживляясь. — ' А то, знаете ли, Владимиров, погода такая убойная — прошел по улице, значит, и ни тебе, значит… этого… ага.

И вот тут я определил, кто по профессии мой занимательный гость: трогательная привычка обращаться без всяких предисловий прямо по фамилии и пестрая, хромая, словно колченогий павлин, манера излагать свои мысли — все это четко выявило в нем питомца органов внутренних дел.

— Вы из милиции? — спросил я.

Ответ был замечательным:

— Да нет, то есть совершенно так. Нет — это в смысле что я не по поводу криминала. То есть как раз по поводу криминала, но в том смысле, что он вас не касается.

Мне тут же вспомнилось бессмертное, родом из милицейского протокола: «Труп потерпевшего гражданина, лицо обращено строго на север, сидит на унитазе в позе сидя по месту прописки».

Начало разговора выдалось столь многообещающим, что я молча плеснул водки продрогшему гостю, а потом, поколебавшись, налил немного и себе.

Он выпил одним коротким, судорожным движением, уткнул широкий нос в рукав, истово втянул воздух, а я спросил:

— А с кем, собственно, имею честь?

— Ну да, — сказал гость, — это да. Только давайте, чтобы потом без этого… ничего чтобы не было.

Эта удивительная манера выражаться — в духе экс-премьера Виктора Степаныча Черномырдина — несколько озадачила меня.

— Моя фамилия Никифоров, — сказал он. — Капитан Никифоров из полиции нравов.

Я не без любопытства взглянул на него. Тот самый, про которого ехидно рассказывал Соловьев и с уважением — майор Голубцов.

— Я как-то не очень, — начал капитан Никифоров, — тут дело такое… я понимаю, что вы, издатели, всякое уже поначитывали и понаписывали, но тут такое дело, что… в общем, мне как-то недавно присоветовали… В общем, у меня для вас материал.

Я подпер подбородок кулаком и терпеливо смотрел на Никифорова. Его корявые обороты довольно плохо укладывались у меня в голове. Впрочем, мне приходилось выдерживать и не такое. Издательское дело, которым я занимаюсь уже достаточно долгое время, предполагает массу контактов с разного рода «гениями». Они приносят свои эпохальные опусы и пытаются убедить меня в том, что мировая литература будет обеднена и обесценена, если мир не узнает вышеупомянутого шедевра. Претендовали не только на право именоваться вторыми Акуниными или Пелевиными, а — берите выше — Булгаковыми, Чеховыми и Набоковыми. Один почтенный господин, работавший оператором на киностудии, принес мне не более и не менее как ремейк бессмертной набоковской «Лолиты». Правда, этот претендент на роль гения писал свой опус применительно к веяниям времени и потому назвал его то ли «Лолит», то ли «Лол». Соответственно не о хрупкой девочке-нимфетке, а о мальчике. А один толстый, пышноусый армянин — майор ГИБДД — приволок компьютерную распечатку с сочной титульной шапкой: «Варданян и три «Ландкруизера» (так было написано). Текст представлял собой ни больше ни меньше как антихудожественное перемалывание романа Дюма-отца «Три мушкетера», в котором красочно живописались приключения храброго гаишника капитана Варданяна, боровшегося с главарем автомобильной мафии по кличке Кардинал.

Разумеется, после таких прецедентов я смотрел на пришедших ко мне «по не совсем обычному делу» — то есть с намерением впарить мне рукопись собственного изготовления — работников милиции с некоторым опасением. По всей видимости, и мой посетитель явился именно с такой целью. Он долго копался в коричневой папке из кожзаменителя, потом глубоко и громко вздохнул. Мне почему-то представилось, что примерно так вздыхает бегемот в вольере, хотя я никогда не слышал, как он это делает. Капитан Никифоров вынул довольно толстую стопку листов формата А4 и сказал:

— Вот это. Я только надеюсь, что вы, если вам это не подойдет, вернете мне… обратно.

— Это что, рукопись?

— Да нет, почему? На принтере забабахали. В конторе. То есть на ксероксе. Честно говоря, я всю эту технику путаю постоянно. Она для меня вся одинаковая. У меня, когда еще при коммунистах, дома машинка стояла пишущая, так я в ней-то толком разобраться не мог. У меня на этой машинке мама печатала. Она вроде как дневник вела. Блажь, в общем.

Я взял у него из рук эту стопку листов. Сразу выяснилось, что она неоднородна — часть листов, края которых выглядывали снизу, была отличного качества, распечатана на превосходном лазерном принтере. Те же, что были сверху, сложно было назвать распечаткой — это была ксерокопия рукописного текста. Почерк хоть и каллиграфический, приятный и явно женский, но во многих местах «съеденный» при копировании на давно отслужившем свой срок ксероксе.

— Вот, — сказал он, — посмотрите… это… я хотел вам рассказать. На самом деле все это, что я вам принес, у меня года два уже лежит. Точнее, у меня оригинал лежит, а на ксероксе я скопировал только вчера. Когда один в кабинете остался. В общем… вам приходилось слышать о такой банде — «Ромео и Джульетта»? В Подмосковье и Москве года два-три назад орудовала.

— «Ромео и Джульетта»? — Я пожал плечами. — Если честно, я о них только в книжке читал. У Шекспира. А насчет банды — не буду врать, не слыхал.

— Да, книг про них много понаписано, — с трогательной непосредственностью согласился Никифоров, — аж пятьдесят четыре тома уголовного дела подшили. Просто это… как его… полное собрание сочинений.

— Академическое, — сказал я.

— Я тогда в московском РУБОПе работал, — начал капитан Никифоров, не обратив никакого внимания на мое в самом деле малосущественное замечание, претендующее на какую-то иронию, — потом перевелся, правда. Уволился. Я сейчас здесь, в Саратове, живу. Из Москвы съехал. Но ладно. Не обо мне речь, значит. Три года назад в городе такая банда объявилась — «Ромео и Джульетта». Ее братки, которые по понятиям примериваются, конечно, сразу на непонятки поставили… откуда, дескать, такая пидорасня всплыла? Только те, кто наезжал, быстро поменяли место прописки. На кладбище их поселили. Ребята те, которые такую банду… в общем, они были, как сейчас это модно, и вашим и нашим. Короче, по-нашему, по-русски, чтобы грубо и понятно: и в пизду, и в жопу, и в Красную Армию. Непонятно?