Трали-вали - Владислав Вишневский

– Стекло разбили, машину обнесли, – дрогнувшим голосом признался Завьялов.

– Что? – в голос ахнули слушатели. – Полный мажор! Твою? «Ауди»? Когда? Где?..

В оркестровке наступила тишина. Музыканты не только прекратили дудеть, клапанами перестали щёлкать. Собрались вокруг пострадавшего, окружили. Все понимали горесть и тяжесть проблемы товарища, но ещё не верили. С таким всегда сразу трудно смириться. Даже с чужим.

– Вчера, – горестно поведал Завьялов.

– Где? Кто?

– За МКАДом. Напротив Реутово. Из рогатки. Пацан. Рыжий. Пока я за ним бегал – чуть не поймал – из салона и вытащили…

– Ты машину не закрыл?

– Нет. А что закрывать, когда я один там был, да и некогда было. Я же за ним бросился… Поймал бы, голову бы оторвал стервецу. А вот…

– Ни хрена себе сыр-бор, дым коромыслом!.. – воскликнул Владимир Трубников, баритонист, и уточнил. – Деньги там, документы… страховка?.. Всё?!

– Нет, только деньги и страховка… – Угрюмо подтвердил пострадавший. – Я же в форме был, документы в кармане остались… – Завьялов всплеснул руками, в сердцах добавил. – А я ещё в машине китель снять хотел… Вообще бы тогда…

– И много денег?

– Да… – сокрушённо махнул рукой пострадавший, что можно было понять двояко. От сотен миллионов, если бы они водились, до пары-тройки сотен рублей, что более реально… Не в этом дело! Пусть и мелкие, но всё равно жалко. Потому что свои и ущерб же.

– И что? В милиции был? Заявил?

– Да заехал к ним в Реутово, в отдел… – бесцветным голосом признался Завьялов.

– Ну? Что менты говорят? – придвинувшись, спросил Трубкин, то есть Владимир Трубников.

– Бесполезно, говорят, – вздохнул Валентин. – Дохлое дело. Им, для «работы», нужен не только я, пострадавший, а сам преступник, ещё и свидетели… А так… Ждите, говорят. Не вы один. Документы – такое часто бывает, подбрасывают… в почтовый ящик. Может, и вам подбросят… Или позвонят… Ждите!..

– Вот, уроды!

– Ага, защитнички! Сам, значит, поймай, сам к ним преступника приведи, ещё и свидетелей предоставь. А они на что? Тунеядцы! Оборотни!

– Форму носить, да вопросы пострадавшим тупиковые задавать, типа, «и что же это вы так, понимаешь, сами, граждане, сплоховали, а? Надо было…»

– Ага! Почти так! – Валентин Завьялов хоть и не хотел, но вновь сильно расстроился, как и тогда, там, на шоссе. За ночь вроде и свыкся уже, переступил, а теперь, слыша сочувствие, негодование и поддержку товарищей снова раскис, расчувствовался. Даже шмыгнул носом. Что не вызвало возможной усмешки – в мужской-то среде, – наоборот, подчеркнуло трагичность ситуации. Минор. Совсем голый минор!

– Валёк, но заявление-то хоть они приняли, нет?

– Написал заявление… Обрисовал.

– Правильно… Хотя, зря… Не могут у нас стражи порядка частника защитить. Ни дома, ни на улице. На дороге, тем более. Я давно говорил, ружья нужно всем покупать. Ружья, мужики, ружья. Помповые, коль разрешили… Как в Америке, чтоб.

– Автомат лучше. С подствольником.

– Да вы что, шутите? Договоритесь ещё до тяжёлых пулемётов «ДШК» и магазинных гранатомётов «ГМ-94». Вообще на шоссе тогда выезжать нельзя будет…

– Ага, и в танке не спрячешься.

– Это точно.

– Итак-то…

– Да погодите, вы, трепаться. Валька, не слушай их. Скажи, ты пацана-то этого запомнил, нет?

– Запомнил. А чего его запоминать? Бестолку.

– Ты что! Этого так оставлять нельзя. Пацана найти надо.

– Найти, правильно. Изрисовать нещадно задницу ремнём… Уши оборвать…

– Вместе с башкой.

– Да.

– Этого мало. Машина-то почти новая…

– Жалко…

– Надо бы… Но, как его найдёшь? – обречённо развёл руками пострадавший.

– Найдёшь. Ты не один. Найдём его. – Уверенно заявил Кобзев. – Пацан не иголка в стоге сена. Да и Реутов, это не вся, извините, Москва, а район только. – Рубил рукой решительный Кобзев.

Обсуждение на этом в принципе и закончилось. Не само собой, а с приходом дирижёра. Лейтенант прервал разговор, неожиданно на целых десять минут почему-то раньше пришёл. К такому в оркестре не привыкли. Нонсенс! Прежний дирижёр, подполковник Запорожец, никогда себе такого не позволял. В класс входил ровно в девять ноль-ноль. Часы можно было по нему проверять. К этому привыкли. Хорошо было, – успевали приготовиться… Старшина оркестра и докладывал. Новый дирижёр ломал навыки. Как атомный ледокол Арктические льды, так же, похоже, не задумываясь. Даже сам старшина оркестра, старший прапорщик Хайченко, из-за этого порой попадал впросак. Как сегодня, например. Дирижёр вошёл, а старшины нет. Опоздал Константин Александрович – страж дисциплины и порядка. Хотя «воздух» у него есть: десять минут. Что делать? Кому из музыкантов лейтенанту докладывать, когда почти все из них прапорщики? Не успели музыканты и сообразить, как ввалился запыхавшийся старшина, старший прапорщик. И прямо с порога, ещё там, за спиной дирижёра, скомандовал: «Оркестр, смирно! Товарищ лейтенант…» Будто не опоздал, а в туалете был. Ну, хитрец, старшина, выкрутился. Вернее, молодец, выручил.

Кстати, не у одного Завьялова в оркестре собственные машины. Многие музыканты тоже обзавелись. Более того, конечно, импортными. Чтоб под капот годами не заглядывать. И не потому, что зарплату военным музыкантам прибавили, это хорошо бы, а потому, что конкурс международный полгода назад выиграли. Не верите? Это понятно. И сейчас даже многие не верят, считают, что хохма. Об этом долго рассказывать. Хоть и недавняя, а история. Ещё все телеканалы тогда, вся пресса трубили, помните? «Русские музыканты пришли, и победили», «Русские снова впереди», «Русский солдат-композитор-победитель», «Солдат Александр Смирнов национальная гордость, национальное достояние», и тому подобное. Так получилось.

Случайно, можно сказать прославились. Так вышло. Их срочник, музыкант Санька Смирнов, пианист, он в военном духовом оркестре на тарелках играл – и сейчас тоже, – одну свою тему американке Гейл Маккинли показал на фортепиано. Случайно, можно сказать, к месту, сыграл ей в американском посольстве. Именно там. Не верите? Хорошо-хорошо, это понятно, можете не верить, но это зафиксированный исторический факт. Более того, к общему удивлению, точнее к общему удовольствию даже в Стокгольм пришлось всем оркестром из-за этого слетать, показать Европе мастерство российских военно-духовых музыкантов… Хоть особо и не готовились. И не собирались. Там Санькина тема первый приз тогда получила, выиграла. Не просто грамоту, а по-европейски, денежный приз… Такие бабки!! Ни в сказке сказать, в руках подержать… Из армии можно было увольняться. Правда, никто не уволился. И Санька Смирнов тоже, пока. Он срочник, уже почти год прослужил, по местным меркам скоро на дембель. А жаль… Классный парень, и композитор, и пианист, да вообще. Сказал всем, вот уволюсь, сразу же начну гастролировать со своей прежней группой «Горячие русские пальчики». «Хот раша фингерз» по-американски. В пику, вроде, известным перцам «чили» которые. Что ещё? А… Дирижёр Запорожец, получив генерала, тут же ушёл на повышение. Перевели. Зам начальника оркестровой службы округа он теперь. Шишка. Начальник. Начальник-то начальник, но часто приезжает в свой бывший оркестр, сидит, слушает, грустит… Понятно, ностальгия у генерала, годы… Женька Тимофеев…

Да, главное, Женька Тимофеев, трубач, на своей Гейл женился, на американке. Ну, не женился, правильнее сказать обручился. Свадьба впереди. Ещё, значит, разок придётся за границу музыкантам слетать, к Женьке на официальную свадьбу. Так решили. Правда, никак с подарком молодожёнам не разобрались. Консенсус не получается… Женьке, товарищу, музыканты знают что подарить, а вот красавице Гейл… Тут вопрос. Тут проблема. Большая причём. Она ведь, как тот «Форбс» пишет – миллиардерша. В том смысле, что из семьи американских миллиардеров. Что ей подаришь? Вопрос! Но ничего, время есть, должны придумать. Женька к ней собрался. В этом году, осенью, в октябре, кажется, у него заканчивается подписка, решил, говорит, в Америке немного пожить, для начала. С тестем с тёщей познакомиться, к стране присмотреться, английский постараться выучить, потом и обратно… Что ещё? Всё вроде. Документы для МИДа он уже собрал, сдал, теперь ждёт. И ещё одно событие произошло в оркестре, вернее – два.

В оркестр пришёл Гарик Мнацакян. По конкурсу. На ставку кларнетиста-гобоиста. Точно кавказец. Вернее армянин. Один в один. Сам худой, невысокий, жилистый, весь чёрный, глаза и волосы чёрные, волосы на руках, груди, видимо везде чёрные, лицо бреет два раза в день, причёску – два раза в месяц; оркестранты его сразу проверили на юмор – всё в порядке, правда нервный, но только по делу. Кобзев его всё время цепляет, подначивает. У Сашки характер такой. Хохмит и хохмит. Но всё в рамках дружественной пикировки. В крайнем случае, Генка Мальцев их усмиряет. Смеясь, легко растаскивает в разные стороны. Лёва Трушкин – русский-армянин – над Гариком сразу «шефство» взял. Как над родственником по крови. Тоже темноглазый. Правда большой, носатый и объёмный, как танк. Говорит, кровь у них с Гариком одна. Да причём здесь они оба, когда у всех она одна – музыканты же, к тому же военные. Кто он там – армянин, дагестанец или ещё какой лезгинец уточнять не стали, в пивбаре показал себя с «правильной» стороны, это важно, с дудкой не расстаётся, это очень важно, женат – уже? ещё? – и сын, говорит есть, зимой живёт с мамой у подножья горы – в школе учится, а летом у Гарикиного деда Захария, в горах. Там у деда большая отара. Дед в своём родовом селенье так и живёт, прямо с рождения, и отец деда там жил и до Великой Отечественной, и потом тоже… Все орлы, в общем. И Гарик тоже. В его походке это читалось… Широко раскинув руки, он восхищённо тряс ими перед слушателями, сверкал глазами… «Летом у нас в горах так здорово, и зимой такая красота, такие просторы, такой воздух, а чача, а мясо…», взахлёб рассказывал Гарик, слов ему явно не хватало, но музыканты хорошо всё это представляли, даже пообещали как-нибудь с Гариком съездить. А почему нет? Тем более, что и сын Гарика тоже будет музыкантом. Вот, смотрите, какой он у меня джигит, видите? И мой дед тоже! – Гарик по сто раз в день показывал музыкантам фотографию мальчишки в огромной папахе и длинной бурке, часть которой легко прикрывала круп лошади. Рядом с конём стоял дед Гарика. Подбоченясь, отставив ногу, стройный, с бородой, в папахе и бурке, в черкеске с газырями, кинжалом на поясе… Красиво всё, по киношному здорово. Сашка Кобзев так и сказал: «Ух, ты, красиво! Как в кино!». На что Гарик сразу взвился, видя такой же отзвук в глазах музыкантов, подчеркнул: «Нет, вы что! Здесь всё настоящее и конь, и горы и кинжал… и сын, конечно, Таймураз, Таймуразик, значит, и дед мой, батоне Тимур. Ему уже восемьдесят шесть лет. Это два года назад было. А Таймуразику шесть тогда». Разглядывая, музыканты восхищались. Дед с внуком и правда здорово смотрелись на фоне коня и гор, красиво. Такими фольклорно-экзотическими фотографиями музыканты похвастать не могли. «А вот моя Армине, жена!». Доставая следующую фотографию, хвастал Гарик. Эту фотографию музыканты рассматривали с интересом. Черноокое, под широкими бровями, большеглазое, очень молодое девичье лицо, с двумя толстыми косами, пухлыми губами, прямым носом, огромными глазами, чуть кокетливо, из-подлобья глядящее в объектив. Да… Нежный образ, притягивающие глаза… Или взгляд… Армине. Тоже красивая, очень. «Украл?», глядя на фотографию, поинтересовался Сашка Кобзев. «Нет, сама пошла. Сказала, любит», особенным каким-то голосом ответил Гарик, и рассердился. – Ты что, почему украл, зачем сразу украл!». Генка Мальцев звонко шлёпнул Кобзева по затылку. «Уймись, калмык, сын степей». «Я не калмык, – в ответ огрызнулся Сашка, – я русский». «Все мы русские», ответил Мальцев, придерживая и Гарика. В общем, вписался Гарик в коллектив. Свой потому что. Хороший парень. И музыкант.