Ибн Баттута - Игорь Тимофеев

Толпа беззлобно хохочет. В палатке жарко, пот струится между лопатками, но никому не хочется уходить.

У ящика с песком и астролябии веселый прорицатель Хиляль аль-Мунаджим.

— По велению аллаха, — объявляет он тонким голосом, — в этот год засверкают молнии и прольются дожди. Счастье тому, кто хранит золото и серебро! Горе тому, у кого все состояние умещается в кулаке! Радуйся, чье имя начинается на «каф»! Берегись, чье имя начинается на «син» и на «кяф»!

Толпа заинтригована. Протиснувшись сквозь кольцо зевак, в круг выходит чернявый долговязый купец из Сеуты в синем джиллабе, подпоясанном широким кушаком. Ему не терпится узнать свою судьбу — ведь имя его начинается на «син», а в мешке у него золотые поделки.

Прорицатель склоняется над астролябией, покачивает головой, бормочет что-то и наконец объявляет свое заключение:

— Ты средоточие всех несчастий, ибо не способен держать язык за зубами. Зато не проронишь и слова, получив тысячу затрещин…

Взрыв хохота. Обескураженный торговец, почесывая шею, словно и впрямь получил оплеуху, покидает круг. На его место протискивается другой.

— В этом году аллах повелит облакам столкнуться, волнам морей сшибиться, ветрам дуть, земным тварям ползать. Наверное, изменятся цены, и некоторые торговцы получат прибыток…

Толпа настораживается, затаив дыхание ждет. И снова смех, й вновь люди видят перед собой не степенного астролога, а лукавое, улыбающееся лицо рыночного мошенника, неудачника и прощелыги, который вышел на праздничную площадь, надеясь, что ему повезет, и куда больше рассчитывал на природный юмор и острый язык, чем на благоприятное расположение звезд…

Кого только не увидишь на ярмарке! Вот торговец амулетами. На расстеленной мешковине лежат завернутые в кусочки красной кожи талисманы. На них шафраном или ляпис-лазурью начертаны чудодейственные слова заклинаний, оберегающие от дурного глаза, козней шайтана и власти злых джиннов… А рядом вовсю торгует заезжий фармацевт.

— Одно зернышко моего лекарства, — обещает он, — превращает ненависть в любовь, малая толика его стоит жемчуга. Подходи, кого покинула возлюбленная, на кого гневается султан или покушается шайтан!

А вокруг, как разбуженный муравейник, гудит ярмарка. Собравшиеся в кружок дервиши шевелят онемевшими губами, повторяют имя аллаха. Их глаза полуприкрыты воспаленными веками, на обветренных шеях вздулись синие жилы…

Шумно и весело в Танжере в сезон праздников.

Но и в будни у мальчишек хватает забот. Чем не развлечение глядеть, как у гостиного двора собирается в далекий путь торговый караван! В такие дни мальчишки прибегают к караван-сараю задолго до рассвета.

Приглашая правоверных к молитве, высоко и пронзительно поет невидимый в темноте муэдзин.

— Аллах велик! — Множимые эхом, летят слова азана над плоскими крышами и садами, дремлющими в белых хлопьях предрассветного тумана. Хрустит под босыми ногами набухший ночною влагою песок, от моря тянет сыростью и запахом соли. В лавках по обеим сторонам улицы хлопают двери, загораются яркие светляки масляных ламп. На влажных ступеньках мечети, позевывая и кутаясь в лохмотья, поднимаются, недовольно таращат глаза нищие.

Во дворе караван-сарая давно уже суета. Громко кричат погонщики-бедуины, постукивают по верблюжьим коленям гибкими прутиками, и животные, нехотя подгибая передние ноги, опускаются потертыми брюхами на песок, напрягаются под тяжестью перехваченных шелковыми веревками вьюков, пузатых кувшинов в соломенных оплетках, кожаных мехов с водой.

Первым из ворот постоялого двора показывается крытый парчовой накидкой верблюд караванвожатого, за ним, позвякивая нашейными бубенцами, выходят связанные по семь верховые и тягловые верблюды, следом вырываются на площадь, гарцуют, кося головы набок, стройные ухоженные скакуны конвоя. Паломники идут пешком, раскланиваются направо и налево, отвечают на приветствия.

Вот они скрываются в горловине мощеного, сползающего вниз, к морю, проулка, а мальчишки глядят как зачарованные в сторону крепостной стены, где в прорезях зубчатки угадывается чуть розовеющий горизонт…

С того времени, как мальчик начинает помнить себя, главным человеком в его жизни становится отец. Еще раньше, когда, подражая голосам взрослых, малыш учится складывать слова, отец добивается, чтобы первой произнесенной им фразой была формула единобожия, символ веры: «Нет бога, кроме аллаха…» Понимание смысла этих слов придет потом, гораздо позднее той неоспоримой истины, что до поры до времени в мире нет иного бога, кроме отца.

По утрам мальчик проходит на мужскую половину, целует отцову руку и, положив свою худенькую правую ручонку на левую, прижатую к груди, застывает в почтительной позе, ждет его указаний или разрешения удалиться.

Пройдет еще немало лет, прежде чем отец разрешит ему сидеть в своем присутствии, но никогда не осмелится сын перебить отца в разговоре или повысить голос.

Отец учит сына всему, что должен знать правоверный. В шестилетнем возрасте сын уже понимает, что еду берут с общего блюда только правой рукой, едят не торопясь и не тянутся к лакомству через головы сотрапезников, довольствуясь тем, что лежит рядом. Еще через год мальчик получает в подарок маленький молитвенный коврик и наравне со взрослыми пять раз в день совершает ракаты, моля всевышнего о ниспослании благодати и прощении грехов.

«Приказывай ребенку молиться с семи лет, а с десяти бей за пренебрежение к молитве», — предписывает мусульманская традиция.

Постепенно в жизнь мальчика входит Коран, тяжелая, перетянутая золотыми застежками книга, что покоится на пюпитре из сандалового дерева в комнате отца. И вот наступает день, когда отец отводит сына в мечеть и вверяет его попечительству шейха.

Медленно, мучительно медленно тянутся эти утренние часы, когда, дрожа от холода и украдкой позевывая, тянут мальчишки тонкими голосами вслед за учителем диковинные малопонятные слова.

Изучение Корана начинают с конца: там суры покороче и усваиваются быстрей, постепенно переходят к середине, и вот уже каждый из маленьких учеников способен читать на память огромные куски, зачастую не понимая до конца их смысла. Зубрежка шлифует память, развивает терпение, учит повиноваться.

Для малышей учитель при мечети — непререкаемый авторитет, но в обществе его положение вызывает сострадание и жалость. Учитель беден и перебивается главным образом подношениями родителей своих питомцев. Круг его знаний ограничен Кораном, и слова «глуп, как школьный учитель» с удовольствием произносят за его спиной и пузатый лавочник, и погонщик ослов.