Степная барышня - Авдотья Панаева

Их гостеприимство я нашел неестественным. Чем объяснить их хлопоты и заботливость об мне? Попромотались на ярмарке и рассчитывают, что я заплачу за комнаты, в которых они жили? Это предположение показалось мне еще более вероятным, особенно когда я вспомнил небрежное обхождение с ними Архипа, перебранки его с сердитой горничной и жалобы старушки, что им насилу дали номер.

Только под утро заснул я крепко, как спят люди, здоровые телом и душою, притом три дня и три ночи скакавшие на телеге. Проснувшись очень поздно и не заметив никакого движения в соседней комнате, я вспомнил свои предположения и позвал Архипа.

– - Ну, что, уехали? -- спросил я его не без улыбки.

– - Чуть свет. Приказали вам кланяться.

Я велел подать счет, но Архип отвечал мне:

– - Уплачено все! А если будет милость, так на чай прислуге.

Я устыдился собственных заключений. Семейство Зябликовых сделалось снова для меня привлекательным и оригинальным по своей простоте.

Через час я уже ехал в село Уткино, и образ Феклуши с ее добродушными родителями ни на минуту не оставлял меня. Мне смешно было, что я так сильно заинтересовался степной барышней, но в то же время мне очень хотелось узнать поскорее от владетеля села Уткино, что это за люди. Его поступок с ними меня не беспокоил, потому что я очень хорошо знал странный характер моего приятеля… вернее сказать, бывшего приятеля, потому что уже несколько лет мы не видались с ним.

Позвольте мне сделать маленькое отступление, чтоб познакомить вас с владетелем Уткина. Физиономию его я очерчу в нескольких словах. Когда мы с ним расстались, а этому прошло шесть лет, он был строен, с розовыми щеками, с голубыми глазами и очень густыми белокурыми волосами. Характер его вовсе не соответствовал его кроткой наружности. Он был недоверчив, упрям и так самоуверен, что, пустившись в спор о предмете, совершенно ему незнакомом, не уступал самым очевидным доказательствам и упорно поддерживал нелепость, раз слетевшую с его языка. Может быть, не годилось бы так откровенно говорить о приятеле. Но в наше время каждый сознает и наивно расписывает не только недостатки своих ближних, даже и свои собственные. Мой приятель чуть ли не с детства имел слабость к разгадыванию человеческого сердца. И никто так часто не ошибался, как он, в выборе друзей, даже не исключая меня, которого он признал в самую мизантропическую минуту своей жизни единственным человеком, достойным его дружбы. Он имел хорошее состояние и половину его потратил в коммерческих оборотах, где познал гибельные последствия честного слова людей. Легко понять, как подействовало это на характер, недоверчивый от природы. Убегая общества, Иван Андреич стал впадать в дикие умозрения и по упрямству и самоуверенности не слушал возражений, повторяя одно: "Я горжусь тем, что никогда не изменяю своего мнения". Если б он был умен и деятелен, то упрямство его, может быть, принесло бы ему пользу. Но он учился с грехом пополам, ума особенного не имел, деятелен был только на словах. Итак, я оставил моего приятеля самым отчаянным мизантропом и теперь соображал, какое превращение должна была совершить с ним уединенная деревенская жизнь. Он, вероятно, похудел, одичал; чуждается людей, постоянно молчит и бродит по лесам, оплакивая слабости человечества.

Ямщик объявил, что скоро должно показаться Уткино. Дорога пошла между полями и такая узкая, что канавы, выкопанные по бокам, препятствовали разъехаться двум встречным. А между тем навстречу моего экипажа ехали беговые дрожки; ими правил какой-то господин, а сзади его сидел кучер и басил:

– - Правей, правей!

Мой ямщик, оглядясь на обе стороны, сердито крикнул:

– - Куда правей? Не видишь, что ль, канава! Ну, держи сам правей!

И он придержал телегу. Беговые дрожки подъехали близко, кучер продолжал кричать:

– - Правей!

– - Ну что же у вас будет? -- сказал я.

– - Да не валить же вашу милость в канаву! Проезжай! -- сказал сердито мой ямщик.

Тогда сам барин крикнул:

– - Держи левей!

Беговые дрожки едва могли проехать шагом мимо меня. Я имел время рассмотреть господина, правившего чуть ли не столетним рысаком. Рост его был средний, но полнота скрадывала его. Полная его фигура была облечена в белый парусиновый балахон в виде пальто-сак и из той же материи широкие панталоны. На голове пестрый картуз затейливого фасона. Полные его щеки и двойной подбородок слегка обросли бурыми иглами, а усы были желтовато-пепельные. Господин в балахоне, страшась, верно, очутиться в канаве, все внимание свое обратил на вожжи.

– - Уткинский барин! -- сказал мне ямщик.

– - Как? Не может быть! Иван Андреич?! -- воскликнул я.

– - Да-с, они-с! Я не признал их сначала.

– - Стой, стой! -- закричал я, повернувшись назад и махая руками к дрожкам.

Чему я так обрадовался, сам не знаю. Впрочем, в юности дружба так пылка и снисходительна, так проста и горяча, что нет места в уме для анализа. Любишь человека сам не знаешь за что; иногда по привычке. Как часто я видел ужасно суровых стариков, делавшихся мягкими и веселыми при одном воспоминании молодости!..

Подбежав к дрожкам и взглянув на толстого господина с красным лицом, смотревшего на меня вопросительно, я сконфузился. Хоть бы одна черта прежнего моего приятеля; даже ноги, висевшие на воздухе, имели вид копыт, так они были толсты. Я попросил извинения, сказав, что ошибся.

– - Вы к кому едете? -- спросил меня господин в балахоне.

– - В село Уткино,-- отвечал я.

– - Значит, вы желаете видеть Ивана Андреича? -- спросил господин в балахоне.

– - Да.

– - Позвольте узнать вашу фамилию? Я потому спрашиваю, что я сам Иван Андреич,-- улыбаясь и приподнимая картуз, сказал господин в балахоне.

В ответ на это я назвал мою фамилию.

Крик радости вырвался из груди господина в балахоне, и он кинулся меня обнимать. Только в эту минуту по звуку голоса я окончательно убедился, что это точно мой приятель. Как бы ни изменился человек в зрелые годы, но голос у него в минуты сильного волнения является прежний.

Мы поцеловались и, надо сознаться, слегка прослезились: потом стали разглядывать друг друга, делая обоюдно не слишком лестные комплименты, чего, впрочем, не замечали.

– - Возможно ли так растолстеть, измениться? -- говорил я.

– - А ты как состарился! Я тебя, право, чуть не за старика принял: сколько морщин на лбу! -- вторил мой приятель.

– - Право, ни одной морщинки нет путной. Понабрал я их от пустоты жизни,--сказал я.

– - Полно, полно! Ведь ты все над книгами коптел.

– - Право, не от книг.

– - Так небось от жизни! Я помню хорошо тебя. Ты, брат, имел счастливейший характер, все тебе казались добрыми и честными людьми.

Я рассмеялся и ужасно обрадовался, что хоть взгляд на людей не изменился в моем друге.

– - А тебе по-прежнему добрые люди кажутся злыми? -- сказал я.

– - Бог с ними! -- оставим их. Садись ко мне на дрожки, я тебя довезу домой,-- отвечал мой приятель.

Долго бился кучер, чтоб поворотить лошадь, не опрокинув дрожки. Я невольно сказал:

– - Какой дурак придумал сделать такую дорожку?

– - Я,-- ответил мне мой приятель.

– - Извини! Но по старой дружбе я повторю, что глупее ничего нельзя было придумать.

Иван Андреич с жаром принялся доказывать пользу такой дороги. Поместившись за его спиной, я прервал его неожиданным голосом:

– - Ты женат? Дети есть?

– - Что ты, с ума сошел? Кто это тебе наврал? Я не одурел еще! -- возразил он, разгорячась.

– - Чем же ты обиделся? Как будто я спросил тебя, не обокрал ли ты кого? И что это значит? Уж ты не влюблен ли безнадежно, а?

– - Это что за глупости! -- так строго вскрикнул мой приятель, что столетний конь его вздрогнул и прибавил рыси.

Я и сам, глядя на жирный затылок моего приятеля, едва не расхохотался при мысли, что он влюблен. А впрочем, почему мы привыкли думать, что только худощавые имеют право быть влюбленными?

Я кротко сказал:

– - Отчего же ты рассердился, когда я коснулся любви и женщин?

– - Ты очень хорошо знаешь, что я никогда не любил говорить об этом пустом предмете.

– - Ты мог измениться.

– - Ошибся, я тверд, если раз в чем убедился.

– - Неужели ты стал даже ненавистником женщин?

– - Не сделаться же мне селадоном2. А ты почему не женат? Я живу в глуши, не вижу никого, а ты в обществе. Почему ты не женат?? а?? -- пристал ко мне мой приятель.

– - Потому, братец, что еще не нашел женщины.

– - И не найдешь, пока не одуреешь или, лучше сказать, если не наскочишь на ловкую. Как раз обвенчаешься, так все скоро сделается, что только будешь дивиться своей глупости!

– - Неужели нет женщин, достойных нас? Что мы за перлы такие между мужчинами,-- сказал я, смеясь.

– - Перлы? Да, мы перлы! -- горячо возразил он.

– - Однако ты таки высокого мнения о себе!

– - Ничуть. Я знаю одно, что, если мы будем мужьями, нас славно и ловко будут обманывать.