Вульгарность хризантем - Серж Чума

Центр одобрил итоги нашего визита.

Весь день удручал плоть трезвостью, размышляя о судьбах Отечества. Пришел к выводу: интеллигенция в России — те немногие несчастные, кто не ворует. Поразительно, но мы даже не испытываем вместе с Европой и японскими отщепенцами никакого кризиса «конца истории», а просто растаскиваем советский общак. Это очень оптимистический момент! Молодая нация — здоровые инстинкты. Жаль только, для большинства выгода ограничивается мешком картошки с соседского огорода.

Путешествуя из Москвы в Петербург, вдруг обнаружил, что флагман российского туристического флота уже не проходит по Беломоро-Балтийскому каналу ввиду его узости и не знакомит население с красотами Соловков. Явная недоработка…

Во сне очень хотел убить товарища Сталина. Гонялся за тенью вождя и прижигал ее утюгом, но безуспешно. Словом, погряз в каких-то мелких и бесполезных грехах! В который раз не пошел к батюшке покаяться и причаститься, а потом, как водится, опять согрешить. Придумал в свое оправдание, что равенство перед Богом может оказаться для творческой дипломатической личности, «дипломата в законе», не менее разрушительным, чем равенство перед законом. Решено — буду настаивать на личной встрече с Создателем. Верю, светит мне небесный ГУЛАГ.

Загубила мои благие порывы футболизация религии. В наши дни ни один удар по мячу не обходится без многократного крестного знамения и благословения свыше. Пнул — перекрестился; забил — преобразился… Церкви пусты, а орущая толпа на стадионах утверждает новый символ веры: «Ооле, ооле-ооле-ооле-е, ЦСКА, ЦСКА!» Впрочем, в провинциальном варианте эта молитва мячу может звучать и так: «Женщина, которая поет? Нет! Женщина, которая дает? Нет! „Геолог“ Тюмень? Да, да, да!»

…Погрузился в круговерть светской жизни — приемы, коктейли, вернисажи, национальные праздники, кинофестивали, маразматики, слюнтяи, половые демократы, злые шпионы и их невинные жены, немецкий резидент с собачкой, британская аристократическая сволочь, святые грешники и дамы в вечерних платьях с созревшими прыщами на обнаженных спинах…

Вздорный ветерСрывает с ветокЖелтые слезы осени.

В дни культуры Страны восходящего солнца меня сразила неброская японская красота, но ненадолго. «Зацелованно-разочарованный» я намалевал языком на плечике скромницы Ю. иероглиф «женщина», что в переводе на русский означает «хорошая баба», но…! Провалилась еще одна попытка онтологизации отношений с носительницей вселенского женского первоначала…

Созвездие родинокТонет в бездне поцелуя.Вкус разбитого сердца.

Почувствовал себя самураем, испустившим дух верхом на женщине.

Центр указал на необходимость строго выполнять инструкции Басё:

«Западный ветер? Восточный?Нет, раньше послушаю, как шумитВетер над рисовым полем».

Не знаю, какие «вражьи сквозняки» имел в виду Басё в затхлой атмосфере начала эпохи Эдо, но нельзя же ограничивать межкультурный обмен… Пора освободить Япончика как славянофила и организатора русской патриотической якудзы!

В огне косовского конфликта встретился с романтичной эстонской девушкой. Пробивался к ней через сербские баррикады и албанские заслоны. Хотя она была по-эстонски рассеянной, но мне все же удалось присесть с ней на диван в спокойной, располагающей к тесному диалогу обстановке. Неожиданно она встрепенулась и спросила: «Са-ачем Россия не хочет Эсто-ония в НА-АТО?»

На днях я отомстил, намекнув, что русофобия и есть единственная «эсто-онская» национальная идея, представленная в жидком состоянии в бальзаме «Старый Таллин», которым блевала вся интеллигентская Москва. Рожденная для бесконечных выпивонов и революций русская интеллигенция плевала на сухой закон, бражничала и поносила советскую власть, которая, собственно, и научила ее пить и блевать. Где же она, где, родимая, русская правда? «Повесимшись»… или только «напимшись»?

Эстонский посол пригласил на ужин. Не пойду — отравят… русофобией, конечно.

Читая «Три образа Иуды» Борхеса, пришел к странному заключению: Бог не нуждается в оправдании, ибо оправдание Бога есть оправдание Иуды и его греха. Так или иначе, памятники Иудушке-революционеру недолго простояли на Руси. Заменили их истуканы-ленины, застывшие как напоминание о фундаментальных российских бесах.

В театре зимыИдет снег.Малахитовые одежды озими.

…Коренные народы мира устроили шабаш во Дворце наций — храме моей любви. В целях идеологической поддержки они вызвали духов предков прямо в Зал ассамблеи, выбрали индейцев пожирнее и объявили голодовку в знак протеста против позиции Российской Федерации… Я ждал этого мгновения полжизни, наверное, с того самого момента, когда стал чемпионом Ханты-Мансийского автономного округа по толканию ядра. Да и вопрос, стоящий на повестке дня, был подходящий — территориальная целостность некогда великой, единой и неделимой. Взял слово, потребовал прекратить осквернение святынь и немедленно пригласить попа, чтобы тот очистил помещение от чертей, появившихся стараниями уважаемых представителей коренных народов. Потом настоятельно призвал свернуть презентацию диет и других способов похудания… Давно не испытывал такого неземного наслаждения!

Должны же быть, наконец, в культуре хоть какие-то константы! К примеру, конь, остановленный на скаку женщиной из русских селений; банный лист, прилипший, извиняюсь, к заднице; заповедное место зимовки раков; стоимость фунта изюма и, конечно, телефоны ближайших борделей… Иначе получается совсем как в русском пророческом четверостишии:

В сапог нассала,И в другой — нассала.И сижу, любуюся,Во что же я обуюся?

Познакомился в баре с двумя финскими лингвистками. Поначалу они произвели впечатление мимолетных дур из Хельсинки — хихикали, разглядывая мой псевдославянский профиль. Однако потом, приняв немного на грудь, стали приставать с измышлениями о пределах финской цивилизации. Оказывается, рубеж между нами проходит по глубинному восприятию медвежьей сути. Для жителей Суоми косолапый есть воплощение мифологического зла, хаоса и «большого брата». Для русских же, напротив, как считают финны, медведь — отец родной, прародитель и собутыльник. Резюмируя дискуссию, можно сделать вывод, что римская цивилизация не блистала далее района произрастания виноградной лозы, а финская — укрылась в лесах и болотах от русского медведя. На что они вообще намекали, зачем завели этот разговор? Неужели им сразу не бросилось в глаза, что я уже был не в состоянии расширить границы финской цивилизации. Боялся ненароком придавить лингвисток в экстазе. Ведь это они довели меня от машины до кровати, повозились с полчаса между собой, поохали и захрапели. Так мы и пролежали трогательно рядом…

Наутро ретировался, оставив в постели записку: «Please, have your breakfast without me. I left for a walk in the mountains. You may leave the door open»[1] Позавтракали, ушли и ничего не взяли. «Конкретные» девчата… Да стоит ли горевать? Они бы все равно не вышли за меня замуж… как честные девушки. К тому же столько неудобств! Пришлось бы заказывать в Центре трехспальную кровать.

Центр отметил умение расставлять приоритеты.

…В Женеву прибыл посол А.А., автор масштабных дипломатических мемуаров и бывший близкий родственник бывшего министра. В ходе переговоров, переходя с хренового английского на убитый старческим маразмом французский, он элегантно застегнул ширинку и передал собравшимся горячий привет от бывшего во всех отношениях, который торгует теперь не то рыбой, не то колбасой. Посол рыбы посол не уточнил.

Посетил замок Коппэ, что на Женевщине. Почтил вниманием, так сказать, родовое гнездо, что свил банкир Жак Некер, купивший, пусть ненадолго, французский трон.

Мамзель Некер, миловидная любвеобильная толстушка, вышла замуж за нашего брата-дипломата — нищего барона-алкоголика, картежника и буяна из возвышенно-знатного рода де Сталей-Холштейнов. Потом бросила беднягу, всю жизнь гуляла, скрывалась от Наполеона с Бонапартом, фланировала с Бенжаменом Констаном в парке Коппэ: туда — по «аллее ссор», обратно — по «аллее примирения», и писала, как могла, философические трактаты. В Россию вошла одновременно с армиями корсиканца — «кумира дворянской молодежи».

Завела было платонический роман с Александром I, но как-то неудачно рассуждала об абсолютной монархии, «ограниченной удавкой». Умерла в Париже… почти праведницей. Внучка, швейцарская мещанка, еще долго маялась прижизненными грехами бабушки-вольтерьянки.