Вульгарность хризантем - Серж Чума

Мрак под аккорды канонады разрывали вспышки взрывов. Огонь полыхал над несколькими домами в разных частях города как знамение чего-то таинственного и враждебного. Белград на глазах ожил и в конвульсиях заорал сиренами «зашто»[9], осветился фейерверком трассирующих пуль, расстреливавших иссиня-черное небо. Над городом волнами разливался гул самолетов. Крылатые ракеты выводили фуги; гнусаво пели падающие фугасы; трещали установки ПВО. Во всей этой дьявольской музыке слышались вагнеровские нотки вперемешку с «арийскими» песнопениями Карла Орфа. Невидимый враг продолжал измываться над полуживым городом. Четыре авианалета… Одна за другой атаки с неба сотрясали сербскую землю. Заключительный аккорд жестокой симфонии прозвучал около пяти утра. На рассвете все стихло столь же внезапно, как началось. После короткого антракта робко запели птицы.

К утру стало душно. Парило, запах майской ночи смешался с дымным смрадом.

Никита почувствовал усталость и осознал, что всю ночь напролет простоял у окна, вглядываясь в глаза войны. Он попытался уснуть, лег, но в голове застряли «кошмары наяву», похожие на догорающие иллюзии европейского гуманизма. Какое-то чувство брезгливости перед богомерзким зрелищем войны не давало ему успокоиться. Наверное, это же чувство господствует в западных обществах, восстанавливающих культ насилия, но страшащихся вида смерти.

Никита так и не заснул, прошептал себе «подъем» и пошел наконец в душ. Он приоделся в модный пиджак в крупную клетку и спустился в холл гостиницы завтракать, даже не взглянув в окно. Знакомый со вчерашнего ужина серб Горан, немного говоривший по-русски, с особой ненавистью в глазах и какой-то надеждой на прекращение бойни, тут же сообщил, что этой ночью американцы разбомбили китайское посольство всего в километре от гостиницы. Горан уже вернулся с пепелища и увидел там множество зевак, среди которых сновали иностранцы.

— Я не боюсь, а ты? — поинтересовался серб, показывая на прошитый ракетой небоскреб белградского телецентра.

— Нет, а что? — с улыбкой ответил Никита.

— Когда вы летите в Москву?

— Сегодня, часа в два-три.

— Можно с вами?

— Не знаю, надо спросить у министра.

Горан понимающе закивал головой и молча отошел в сторону. «Хороший парень, только воевать не хочет», — подумал Никита.

С пепелища неба пошел дождь, словно оплакивая погибших на Западе китайцев. Хотя что для китайцев Запад и Восток? Звуки и географические условности вне «срединной империи». Умерли они красиво, выполнив заветы марксиста Мао Цзэдуна и гегельянца Лао-Цзы. Спасенные китайцы организованно сгрудились в холле гостиницы и молча ожидали дальнейших приказаний судьбы. Почти все дико улыбались и благодарно кивали сердобольным служительницам гостиницы, принесшим им чая в красочных пакетиках «Липтон». Через день и живых и мертвых китайцев вывезли специальным рейсом в Пекин.

Главная новость — он принимает — всех застала врасплох. Не мешкая выехали из гостиницы, прокатились с ветерком и единственной машиной сопровождения в неизвестном направлении, мимо развалин, пожарищ, эдема пригородов Белграда и прибыли на виллу в глубине сада. Их встретило рыдающее небо и очень внимательная охрана. Обстановка в «логове тирана» Никите показалась торжественно-забавной. Но комнатам сновали министры, прислуга суетилась, и наиболее приближенные «к телу» журналисты готовили срочный репортаж. Никита почувствовал не только историческую важность этой встречи и собственной миссии, но и некую искусственность всего происходящего.

Президент тепло приветствовал гостей, крепко пожал министру руку и предложил всем садиться. Руки «последнего европейского диктатора» не дрожали; его спокойное и красивое лицо озаряла немного «протокольная», но вполне понятная скорбь. Перед ним на изящном столике лежала пачка «Marlboro», но он не закурил. Принесли стакан апельсинового сока — он к нему не притронулся. Приятный мужчина…

Он не был похож на лидера-самоубийцу, который бы поверил в великую национальную идею Белграда как четвертого Рима. Скорее сами сербы восторженно играли эту незавидную роль, избранную ими в тяжелое время перемен. Беседа продолжалась пятнадцать минут, после чего все пожелали друг другу удачи и успехов во всех начинаниях…

Российский самолет вновь взлетел с опозданием — ждали, пока натовская авиация завершит свое черное дело. «Никита, слезай, это мое кресло! Обратно полетишь без привилегий!» — заявил министр. «Извините, пожалуйста, Сергей Ахмедович. Благодарю за терпение!» — дипломатично ответил Никита и сел рядом. Можно сказать, отделался легким испугом. Опять выпили — теперь за удачное завершение миссии и русско-швейцарское мужское братство. Потом трижды поднимали бокалы за министра в целом и за его отдельные человеческие качества. Затем выпили за мужество всех членов делегации, включая Никиту, и особо — за взаимопонимание между народами. И все это за тридцать минут полета. Пили бы еще, но спиртное на борту закончилось… В хвосте самолета Никита приметил виновато улыбавшегося Горана.

Приземлились в Будапеште, где швейцарцы, попрощавшись с министром, который спешил на доклад к высшему начальству, взяли Никиту на свой кошт и немедленно вылетели через Вену в Женеву. Состояние их можно было определить как «позитивный коллективный психоз». По итогам командировки, как ни крути, и российский полевой госпиталь был развернут на юге Сербии, и швейцарский шоколад скрасил будни раненых детей. В тот же вечер Никита гулял в толпе обреченных на мир женевцев — каждому своя война и свой мир…

В день, когда через пару лет сербы предали своего вождя, у памятника на Косовом поле собралась горстка призраков Великой Сербии. К тому времени многие из участников той дипломатической миссии уже работали в Косово и Метохии. Война на Балканах, как наваждение или наркотик, привязала к себе, подчинила, заставила поверить в чудо примирения и полюбить судьбу воинов-скитальцев.

Никита жил и работал в Митровице, до драки играл в футбол с обитателями этого православного гетто и, слегка подвыпив, любил рассказывать им о встрече с главным сербским патриотом.

ПАРИЖ — ГРОЗНЫЙ, ДАЛЕЕ СО ВСЕМИ ОСТАНОВКАМИ

С наступлением непогоды сорокалетний Анри чувствовал себя стариком. Донимали болячки и воспоминания о тринадцати месяцах кавказского плена. Родившийся в провинциальном городе француз, брюнет небольшого роста с уже укоренившейся лысиной, страдал историческими реминисценциями очередной чеченской войны.

До момента похищения он отработал на Северном Кавказе почти полтора года. Раздавал жертвам конфликта международную помощь, которая по большей части перепродавалась ими на местных рынках. Ходил в горы, где спасался от странного одиночества в толпе участников и жертв новейшей кавказской истории. Он поминутно вспоминал семью. Иногда хотелось все бросить, заказать такси и уехать в родной город, но он оставался, чтобы продолжать ежедневные азартные игры с судьбой. Анри часто напивался в компании таких же, как он, любителей приключений. Поначалу падал лицом в салат, а с приобретенным опытом — уже в десерт. В конечном счете, француз выделялся из массы «циников-гуманитарщиков» особым взглядом на мир — требовательным оптимизмом, который, наверное, и уберег его от катастрофы.

В то время похищение иностранцев превратилось в доходный бизнес и предмет политических махинаций. Анри боялся стать легкой добычей, поэтому не доверял своим коллегам-аборигенам, часто менял место жительства и никогда не возвращался домой одним и тем же путем. Все это спасало до определенного момента, но в условиях всеобщего страха никто не может обеспечить себе безопасность. Похищения стали частью каждодневной жизни, бесчеловечной банальностью… Помимо «самогонных аппаратов» для кустарной обработки нефти многие чеченские семьи обзавелись специальными ямами для содержания похищенного «живого товара».

Чечня и прилегающие регионы стали ареной не только охоты на людей, но и «политического туризма». Разномастные переговорщики, парламентарии, специалисты по миротворчеству охотно зарабатывали политический капитал на горе русских и чеченцев. Они толпами приезжали в Ингушетию в лагеря беженцев. Их встречали заранее подготовленные агитбригады «жертв массовых и грубых нарушений прав человека» с плакатами на английском. Многие из этих «невинных жертв» скрывались здесь от кровной мести, а их родственники-боевики время от времени навещали эту «зону безопасности», чтобы отдохнуть и залечить раны. Анри тоже встречался и беседовал с ними, интересовался обстановкой в Грозном, не подозревая, что вскоре сам окажется в тех краях и не по своей воле будет колесить в багажнике автомобиля по кругам земного ада.