Барочный цикл. Книга 7. Движение - Нил Стивенсон

План был восхитительно прост и, как казалось, неуязвим. Сад — прямоугольник пятьсот на тысячу ярдов — окаймляла дорожка для верховой езды, которую опоясывал канал. София, София-Шарлотта и Каролина должны были выступить из дворца и совершить почти полный обход сада. Лейбницу предстояло поспевать за ними. От ходьбы щёки Каролины, обычно бледные, как будто вылепленные из папье-маше, раскраснелись бы. Как раз перед концом прогулки дамы углубились бы в лабиринт, где случайно встретили бы юного Георга-Августа. Они с Каролиной «отстали» бы и «заблудились», хотя, разумеется, София и София- Шарлотта постоянно вились бы, как осы, по другую сторону тонкой зелёной изгороди, быстро перебегая открытые места. Так или иначе, благодаря хладнокровию Георга и уму Каролины, молодая пара отыскала бы дорогу и рассталась на романтической ноте.

Курфюрстина, королева, принцесса и учёный вышли из дворца точно по расписанию, и София приступила к исполнению плана с той же суровой решимостью, с какой герцог Мальборо врубился во французские ряды под Тирлемоном. По крайней мере так казалось, пока они не прошли три четверти пути и не вступили на уединённую дорожку для верховой езды, укрытую ветвями больших деревьев. Здесь-то их и поджидала засада: сын и наследник Софии, Георг-Людвиг, в сопровождении лихих охотников.

Это произошло рядом с полуразрушенной гондолой.

Покойный супруг Софии, Эрнст-Август, в память о юных распутных днях вывез из Венеции гондолу и гондольера, чтобы кататься по окаймляющей сад полоске воды, которую София называла каналом, а Георг-Людвиг — рвом. Как выяснилось, гондолы плохо переносят северогерманский климат, а гондольеры — ещё хуже.

Ко времени первой прогулки Каролины в Софиином саду Эрнста-Августа не было в живых уже семь лет. София не разделяла любви супруга к плотским радостям Венеции и не чувствовала связи с его вымышленными гвельфскими корнями; при её попустительстве гондола осталась на глинистой отмели добычей ливней и уховёрток. Случайно или по коварному умыслу Георга-Людвига мать со своей свитой и сын со своей встретились как раз возле гондолы, которая стояла криво, изредка роняя перхоть позолоты в канал, почти как если бы её установили здесь в качестве memento mori — напоминать принцам о тщете юношеских страстей. Коли так, Георг-Людвиг намёка не уловил.

— Здравствуйте, матушка, здравствуй, сестрёнка, — обратился он к курфюрстине Ганноверской и королеве Прусской соответственно и после короткого обмена любезностями добавил: — Разве не грустно видеть обломки папиной гондолы среди всех этих цветов?

— Цветы — красота, которая живёт и умирает, — сказала София. — Когда лепестки начнут опадать, должна ли я буду распорядиться, чтобы сад выкорчевали?

Последовала неловкая пауза.

Будь это Версаль и окажись на месте Георга-Людвига кто-нибудь менее толстокожий, слова Софии квалифицировались бы как «предупредительный выстрел в плечо» — несмертельный, но выводящий противника из строя. Однако это была вотчина Георга- Людвига, а он плевать хотел на всякие тонкости — если вообще что-либо заметил. София провела сравнение между увяданием цветов и рушащейся гондолой. Георг-Людвиг не понимал таких словесных конструкций, как некоторые люди не видят зелёного цвета. Более того, к добру или к худу, он обладал инерцией телеги с боеприпасами. В тех редких случаях, когда он трогался с места, его было не остановить предупредительными выстрелами. Уж кто- кто, а София это знала. Зачем же она тратила слова? Ибо, проводя аналогию с цветами, она говорила на тайном языке, непонятном для её сына. Возможно, курфюрстина думала вслух; возможно, слова её адресовались кому-то другому.

Много позже Каролина поняла, что они адресовались ей. София учила юную принцессу, как быть королевой. Или, по крайней мере, как быть матерью.

Один из спутников Георга-Людвига что-то понял и выступил вперёд. О его мотивах можно только гадать. Возможно, он хотел грудью заслонить Георга-Людвига от следующего выстрела, чтобы продемонстрировать свою верность, или повернуть разговор в другую сторону, или просто красовался перед Каролиной, формально ещё не помолвленной. Так или иначе, он отвесил церемонный поклон, обдав всех своим плюмажем.

— С дозволения вашей княжеской светлости, — проговорил он на странно исковерканном французском, — можно поручить садовникам ощипывать увядшие цветы, чтобы сад выглядел красивее.

То был Гарольд Брейтвейт, недавно прибывший из Лондона, чтобы искать милостей при ганноверском дворе, а заодно избегнуть судебного преследования на родине. В битве при Бленхейме он совершил что-то отчаянное и остался жив, так что был теперь графом или кем-то вроде того.

— Я не так хорошо знаю английский, чтобы понять ваш французский, — ответила София, — хотя могу заключить, что вы учите меня, как мне следить за моим садом. Извольте запомнить, что я люблю мой сад таким, каков он есть: не только цветущим, но и увядающим. Он не должен создавать иллюзию вечного лета, где ничто не стареет и не умирает. Такой сад некогда существовал, как учит нас Библия, но его погубил притаившийся на дереве змей.

При этих словах она смерила Брейтвейта взглядом — тот сделался пунцовым и отступил на прежнее место.

Георгу-Людвигу стало немного не по себе — не от слов матери (их он всё равно не понял), а от её тона: она говорила как королева-воительница, отвергающая предложенный мир. Другой на его месте почувствовал бы опасность и сдал назад, но только не Георг-Людвиг с его инерцией.

— Цветы мне безразличны, — сказал он, — зато если убрать изо рва гондолу, здесь во время карнавала могли бы пройти галеры.

По старой семейной традиции каждую весну в Ганновере устраивали карнавал на венецианский манер.

— Галеры, — рассеянно повторила София. — Это такие военные корабли, на которых гребут жалкие вонючие рабы?

— Они для нашего рва слишком велики, матушка, — просветил её Георг-Людвиг. — Я имел в виду маленькие.

— Маленькие? С меньшим количеством рабов?

— Нет, нет, матушка. Людовик XIV в Версале устраивает потешные морские бои для забавы знатных господ. Мы могли бы придать нашему карнавалу больший размах…

— Если следующий будет с ещё большим размахом, чем предыдущий, я его не переживу!

— Ну да, матушка, наши карнавалы всегда проходят с размахом, как и пристало такого рода…

— Чему?

— Оригинальной семейной традиции. Может быть, не оцененной по достоинству иностранцами… — Быстрый взгляд в сторону Брейтвейта.

— Может быть, я не хочу, чтобы иностранцы оценивали мои достоинства!

Война за Испанское наследство была в самом разгаре. Мальборо во главе протестантских легионов свободно маршировал по Европе. Виги, заправлявшие в Англии, хотели, чтобы София переехала в Лондон, не дожидаясь, пока Анна испустит последний вздох. Так что, возможно, для чрезмерной озабоченности Георга- Людвига своим местом в мире имелись смягчающие обстоятельства. Коли так, его мать не собиралась принимать их во внимание. Тем не менее он нёсся, не разбирая дороги, как телега с боеприпасами под откос.

— Этот дворец, эти сады скоро будут британским Версалем. Наша семья, матушка, приобретёт огромное влияние. Там, где сейчас прогуливаются дамы, будут вестись важные государственные разговоры.

— Они и без того ведутся, мой маленький принц, — отвечала София. — Точнее, велись, покуда ты не перебил нас и не заговорил сам.

Принцесса Каролина улыбнулась, потому что до встречи с Георгом-Людвигом они обсуждали склонность одной из кузин толстеть, когда её супруг на войне. Однако улыбка быстро сошла с Каролининого лица. Все вдруг поняли, что София разгневана не на шутку. Перегретую тишину пронзили её слова:

— В этих жилах течёт кровь Плантагенетов, — она отогнула перчатку с молочно-белого запястья, — и в твоих тоже. Маленьких принцев убили в Тауэре, Йорки и Ланкастеры соединились, и шесть безупречных дам принесли себя в жертву на ложе нашего предка Генриха VIII, чтобы появились на свет мы. Католическую церковь изгнали из Англии, потому что она мешала продолжению нашего рода. Ради нас Зимняя королева скиталась, как нищенка, во время Тридцатилетней войны. Всё для того, чтобы родилась я, а потом и ты. Теперь моя дочь правит Пруссией и Бранденбургом, ты скоро получишь Британию. Как так получилось? Почему богатейшими землями христианского мира правят мои дети, а не его?

Она указала на садовника, толкавшего тачку с навозом. Тот затряс головой и закатил глаза.

— П-потому что в ваших жилах течёт божественный ихор, матушка? — отвечал принц, опасливо косясь на бледное запястье.

— Догадка смелая, но неверная. Что бы ни внушали тебе льстецы, в наших жилах нет ничего ихороподобного и уж тем более ничего божественного. Наш дом стоит не из-за диковинной примеси в крови и не из-за какого-либо иного врождённого свойства. Он стоит потому, что я каждый день гуляю и беседую в саду с твоей сестрой и с твоей будущей невесткой, как моя мать, Зимняя королева, гуляла и беседовала со мной. Он стоит, потому что даже сейчас, на пятнадцатом году войны, я ежедневно обмениваюсь письмами с моей племянницей Лизелоттой в Версале. Можешь, если тебе угодно, тешиться обольщением, будто гонять по округе дичь — занятие, достойное королей, и поможет тебе в будущем править страной, раскинувшейся от Шахджаханабада до Бостона. Не стану тебя разубеждать. Однако я не позволю тебе покушаться на то, что хранило наш род во времена войн, моровых поветрий и революций. Вон из моего сада! И никогда больше не мешай мне работать!