Вслепую (СИ) - "ViolletSnow"

— Некоторые чистокровные семьи все еще учат детей соблюдать традиции, — Элис старается не смотреть в его сторону.

— Довольно, — Оминис вскакивает, царапая стулом пол, опрокидывая кубок вместе с содержимым на скатерть, но тут же, вспоминая, где находится, натягивает на лицо самую вежливую маску. — Благодарю за ужин.

Поспешные шаги еще долго слышны по коридору, но Элис не бежит следом, а напротив, остается с мистером Мраксом до самого конца вечера. Если она хочет вытащить отсюда Оминиса, нужно хорошо играть свою роль.

***

Она не надеется, что Оминис откроет, просто тихонько стучит, полная решимости простоять тут до самого утра. Длинные проходы с зеленой отделкой не пестрят портретами, можно не бояться, что кто-то увидит и доложит мистеру Мраксу. Но через полчаса Оминис сам не выдерживает, отворяет, впуская во тьму своей комнаты. Ему свет не нужен, и после канделябров из коридора, Элис спотыкается сначала о ковер, затем о какой-то столик. В этой спальне вообще нет окон, глаза не могут привыкнуть к темноте, а просить зажечь лампу кажется самой бессмысленной идеей.

— Перестань скрестись под дверью, — Оминис легко удерживает её за руку, и тут же отдергивает пальцы, словно коснулся зачумленного. — Давно стоило догадаться, что ты ничем не лучше Себастьяна.

Он зол и расстроен куда больше, чем когда-либо, но он позволил ей зайти, он даже разговаривает с ней, значит, не все потеряно.

— Я не хотела, чтобы ты все узнал так.

— Ты вообще не хотела, чтобы я знал, отличное начало для дружбы.

Не отторжения она боялась, а навредить, разрушить еще больше и без того сломленного человека.

— Ты сам говорил, что мы не друзья.

— Но я думал, мы хотя бы попытаемся… да неважно. Завтра ты все равно уедешь, общаться с тобой я больше не намерен. И не пытайся понравиться моему отцу, ты ничего о нем не знаешь, так же, как и обо мне.

— А ты много обо мне знаешь? — внезапно вспыхивает Элис, делая шаг навстречу и снова переворачивая что-то по пути. — Думаешь, я использовала непростительные заклятия ради развлечения? До прошлого года я не умела колдовать простейшее Репаро. Единственный мой талант — способность видеть и использовать древнюю магию — держали в секрете, потому что он куда опаснее того же Империо. Родители запретили мне касаться волшебных палочек, почти не выпускали из дома, но Министерство внезапно посчитало мои навыки полезными, и решило отправить в Хогвартс. И стоило только профессору Фигу забрать меня, как я оказалась втянута в войну с Руквудом, гоблинами и драконами.

Она не понимает, зачем говорит ему это. Похоже на выбросы её силы, которые долго копятся, и в одно мгновение способны снести кому-нибудь голову. И разве не должен Оминис, так ратующий за правду, однажды выслушать её?

— Если твоя сила столь опасна, — все еще не понимает он, — зачем тебе нужны непростительные заклятья? Ради еще большей силы?

— Против десятков опытных магов и сотни вооруженных гоблинов я была вынуждена действовать хитрее, и без Империо давно была бы мертва.

— А как же Авада Кедавра? Скажешь, его ты тоже была вынуждена применять? Будешь оправдываться как Себастьян, что вовсе не этого хотела? Будто, произнося эти слова, ты можешь хотеть чего-то другого.

Словно содранная до мяса кожа — рана, нанесенная поступком Себастьяна, еще не скоро затянется. Все верно, чтобы причинить вред любым непростительным заклятьем, нужно по-настоящему желать этого: наслаждаться чужими смертями, ликовать от причинения боли. Но Элис не нужна Авада, чтобы убить, она делает это с помощью беспрекословного подчинения, мощной Бомбарды и силы древней магии, что способна распылить в прах даже дракона.

— Клянусь, что никогда не использовала это заклинание, даже не знаю его. И я не убивала невинных, все эти люди и гоблины нападали на деревни, терроризировали округу. Я это делала ради…

— Ради блага, да? — перебивает он, почти выплевывая слова. — Мне было десять, когда я впервые применил Круциатус. «Жизнь грязнокровок ничего не стоит, — уверяли меня, — умереть от рук истинных волшебников — вот их благо».

— Я защитила Хогвартс, когда напал Ранрок. Это было нужно всем нам.

— Да. Но попробуй сказать, что ни разу не причиняла вреда случайно, просто не подумав или заигравшись собственным превосходством. Скажи это, и я забуду все, что наговорил тебе.

Элис не знает наверняка. Она уничтожала логова браконьеров, даже не задумываясь, кто мог в них быть, виновны ли они были. А Руквуд мог шантажировать людей, так что в его банде вполне могли оказаться и простые жертвы. И почему перед человеком, который даже никогда не увидит её, она не может соврать?

— Не знаю.

— Как я и полагал. Но хоть в этом ты лучше Себастиана: не придумываешь глупых оправданий своим поступкам. А теперь оставь меня.

Она близка к тому, чтобы его послушать, не вмешиваться в его жизнь и убеждения. Но представляя, как наощупь будет искать выход из этой мрачной спальни, Элис понимает, что не может уйти, не сейчас. Как не смогла уйти в Крипте, как не позволила игнорировать его письмо. Ведь мир Оминиса точь-в-точь как эта комната — заполнен тьмой. Абсолютной. Беспросветной.

— Я уеду утром, если ты пожелаешь. И у вас с отцом даже останется время, чтобы провести его со старшими братьями в Лондоне. Уверен, что хочешь потратить остатки каникул на тех, кто пытал тебя в детстве?

Грязный прием, который Элис не стесняется использовать. Если она уйдет сейчас, Оминис вновь останется один. В этот раз действительно один. Анна не вернется в этом учебном году, она уже пошла на поправку, но на лечение уйдет время. Себастьяна он не простит, и зная, как «легко» Оминис сходится с людьми, Элис не сомневается — он не подпустит к себе никого.

— Как… ты узнала? — вихрящийся комок внутри Оминиса в темноте отчетливо пульсирует, подтверждая утренние догадки: как бы он ни боялся отца, братьев он боится куда сильнее.

— При единственном упоминании о них, твоя палочка погасла. Ты можешь ненавидеть меня, но я действительно хочу помочь.

— И как же ты собираешься помочь мне выжить в собственной семье? Я даже не могу сбежать от них…

— Так перестань бегать, — она подходит ближе, чувствуя его дрожь, и делает то, что не может объяснить даже самой себе — обнимает за шею, легко привстав на цыпочки, замирает на его плече.

— Если хочешь выжить, — шепчет Элис ему в самое ухо, дивясь собственной дерзости и тому, что Оминис не пытается ее оттолкнуть, — стань частью своего наследия. Будь хитрее, будь изворотливее. В логове змей выживают только змеи. Ты ведь потомок самого Слизерина, так стань, наконец, настоящей змеей.

========== Слабость ==========

Мелкий дождь стучит по стеклу, напоминая о начале осени. Элис впервые в Хогвартс-экспресс, в этом году ее появление, к счастью, станет самым обычным, без драконов, Гринготтса и чужих смертей. Оминис, сидящий напротив, весьма правдоподобно изображает зрячего — повернул голову к окну, сосредоточился на пейзаже. Он повторяет этот трюк каждый раз, когда Элис пытается наблюдать за ним. Теперь она часто этим занимается: смотрит, как он двигается, как разговаривает, как пытается её презирать. Простить не может, смириться тоже, но больше не отталкивает.

Не сказать, что у них было много непринужденных бесед за четыре дня в замке. Едва ли они вообще разговаривали, коротая часы по разные стороны обширной библиотеки Мраксов. Зато она узнала, как ему вообще удается читать — его поистине уникальная палочка показывала слова, а в дополнение отец приобрел перо, способное при некотором ментальном усилии записывать все, что Оминис пожелает. Различает ли он цвета, или ему вообще неведомо такое понятие? Как он целится заклинаниями, как ориентируется в пространстве? У Элис еще тысяча вопросов, о том, как он воспринимает мир, будучи лишен зрения, но когда она рядом с ним, задать их кажется почти бестактным.

Вагоны постепенно начинают заполняться оживленными голосами и топотом, каждый толкает свои и чужие чемоданы, хлопают крыльями совы в клетках. Они с Оминисом избежали этой суматохи, прибыв на полчаса раньше и забравшись в вагон первыми. Обычно на перрон не пускают сразу по прибытию поезда. Если ты, конечно, не Мракс.