Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

Однако скоро стало ясно, что это не китайская армия. Я и олькхе с изумлением и радостью замечали, что кроме нас у дороги стояли и другие люди. В основном это были старики или женщины. Я думала: «Интересно, они тоже не смогли покинуть Сеул из-за какой-нибудь беды в семье? А если нет, почему они добровольно остались в городе?» Они, конечно, могли оказаться самыми ревностными последователями красных, но в это верилось с трудом. В них совершенно не чувствовалось той горячности, страсти и возбуждения, свойственных сторонникам левых взглядов, рьяно приветствовавших этим летом войска оккупантов, когда те входили в город. Но сейчас между жителями города и солдатами, кажется, устанавливалось гораздо более сильное и искреннее чувство — доверие. Когда я поняла это, внутри словно что-то оборвалось. Я напряглась, как будто почувствовала опасность.

Одна женщина средних лет, стоявшая на придорожной полосе, неожиданно ворвалась в ряды северян, громко выкрикивая чье-то имя. Она стала спрашивать солдат, не знают ли они этого человека. «Он ушел добровольцем летом», — повторяла она. Другие женщины, последовав примеру, тоже стали громко выкрикивать имена своих сыновей и мужей, желая узнать, живы ли они. В конце концов из проходившей мимо колонны солдат, до этого не обращавших внимания на крики, послышались возгласы: «Кто сказал, что они мертвы?! Все они живы! Скоро вы встретитесь с ними!» Эти слова, сказанные на хорошем корейском языке, и сочувствие, с которым они произносились, долго витали в воздухе. Женщины при каждом таком ответе, не стесняясь, обнимались, как если бы дружили всю жизнь.

Мы с олькхе, словно убегая, поспешили домой. Настроение у нас было отвратительное. Мы испытывали что-то вроде чувства вины и отчужденности. Мы боялись признаться, что завидуем тем счастливицам, и не произнесли ни слова до тех пор, пока не вернулись домой. У женщин на дороге еще оставалась хотя бы иллюзия надежды, а у нашей семьи не было и этого. Мать, вероятно, собиралась поступить, как они, — отправить в эвакуацию меня, то есть младшую дочь, и остаться в городе. Но до того, как она успела это сделать, вернулся мой брат, выживший вопреки всему, как и подобает почтительному сыну[9]. Я думала, что, ухаживая за ним, мать, возможно, была счастливее нас. Но я не могла разделить ее счастья. Я могла думать только об одном: я осталась в Сеуле. Не в силах смириться с этим, я была зла и обижена на мать.

2

Олькхе сказала, что нам повезло, — и, по сути, это было правдой. Конечно, ведь в этот жуткий холод прямо перед домом у нас стоял колодец с белесой водой, а в сарае лежало вдоволь угля, чтобы протопить комнату и приготовить еду.

Натаскав из колодца воды, мы наполнили до краев чугунные котлы и мельхиоровый котелок. Затем я засыпала корзину для мусора угольной пылью, отнесла ее на кухню и, высыпав угольную крошку прямо на пол, залив ее водой, начала замешивать угольное тесто, чем-то похожее на тесто для судеби[10]. Я впервые делала эту работу, но под чутким руководством олькхе справлялась неплохо. Пока я месила угольное тесто, она собрала веточки и доски от старых ящиков и нарубила их на мелкие щепки размером примерно с палочку для игры в ют[11]. Щепки складывались на железной сетке шалашиком, олькхе просовывала в его центр скрученную бумагу, поджигала ее и осторожно обмахивала маленький костер веером. Огонь разгорался очень быстро. Потом олькхе делала из заготовленного мной теста липкие угольные блинчики и укладывала их поверх горячей кучки щепок. Сразу вспыхивал огонь, весело игравший розовыми язычками пламени. Это было чудесное зрелище. Странно, как нетерпимые по отношению друг к другу язычки пламени и вода, послушные рукам олькхе, объединялись в прекрасный союз. Олькхе, знавшая удивительный секрет разжигания огня, вызывала у меня доверие. Я радовалась нашей дружбе, и это было не похоже на то, что я испытывала к остальным подругам.

Уголь был идеальным топливом — тепла от нескольких блинчиков хватило, чтобы обогреть кухню и кудури[12] и моментально вскипятить воду в мельхиоровом котелке. Довольная результатом, я натаскала горячей воды в примыкающую к кухне комнату, чтобы брат и племянники смогли помыться, а затем снова наполнила котел водой из колодца. Олькхе тем временем, переложив догоравший угольный блинчик в жаровню с поддувалом, успела сварить кашу и ким-чхи-цигэ — мясо, потушенное с кимчхи[13]. Горячая вода холодной зимой была для нас настоящим счастьем. Мы наслаждались этой роскошью, но обратной стороной медали было то, что мы с олькхе весь день напролет лепили угольные блинчики, отчего стали похожи на шахтеров. Иногда, взглянув на черные лица друг друга, на которых можно было различить лишь моргающие глаза, мы хохотали, схватившись за животы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Хотя после той ночи мы больше никого не встречали — ни солдат, ни мирных жителей, у нас больше не было чувства, что мы единственные жители города. Что касается армии северян, я подозревала, что отряды и дальше буду проникать в город под покровом ночи. В Сеуле осталось еще много хороших домов и крепких строений, поэтому у оккупантов вряд ли была причина останавливаться в нашей бедной деревне. В любом случае армия северян должна была пройти через город, а значит, линия фронта, вероятно, находилась намного южнее, чем я предполагала. У нас не было возможности читать газеты, слушать радиопередачи или обмениваться слухами с соседями, мы знали лишь то, что сегодня мы живы, а о том, что могло случиться завтра, мы не могли даже догадываться.

Войска северян, проходившие через нашу деревню, были красноречивым доказательством того, что линия фронта пролегала совсем рядом с нашим домом. Но если власть и сменилась, мы этого не заметили. Невозможно было представить, что северяне настолько отличались бы от созданного официальной пропагандой образа зверя. Мысль о том, что в городе остались не только мы, вера в то, что рядом, как и мы, с трудом сводя концы с концами, живут люди, была для нас большим утешением и придавала нам сил.

К счастью, как только брат осознал, что мир бесповоротно изменился, он перестал заикаться. Но это вовсе не значило, что он успокоился. Определить его отношение к новому миру было невозможно. Мне казалось, что он был взбудоражен новой надеждой. Он сказал, что, когда Сеул вновь займут войска национальной армии, мы вернемся в свой второй дом, в районе Донамдон. Загоревшись этой идеей, брат начал тщательно продумывать свой план.

Мы знали, что, когда национальная армия вновь займет Сеул, нам нельзя будет сразу возвращаться домой. Нам надо будет переждать какое-то время, пока район не заселит хотя бы треть жильцов. А потом придется притворяться, что мы вернулись после эвакуации на юг. Нам ни в коем случае нельзя будет говорить, что семья оставалась в Сеуле. Для того чтобы нас не раскусили, прежде всего придется разузнать, что наши соседи пережили в эвакуации. Для этого надо будет близко сойтись с людьми, вернувшимися с юга. Ни в коем случае нельзя будет допустить, чтобы они узнали, что мы все это время скрывались здесь. По легенде, мы бежали из города Кэсон. Чтобы не вызывать подозрений, все члены семьи должны были придерживаться этой истории. Приходилось врать, чтобы выжить, такое тогда было время.

Мать продумала все это, возможно, даже раньше, чем брат. Мне было немного стыдно, но я покорно согласилась следовать их плану. Усадив меня перед собой, брат утомительно долго и дотошно учил меня тому, что и как надо говорить. Я чувствовала себя преступницей, которой предстояло скрывать свое темное прошлое. Мое лицо горело от стыда, мне не хотелось слушать брата. Но нам действительно было что скрывать. Одно время мы сотрудничали с представителями северян. Нам пришлось следовать левой идеологии, чтобы выжить. Естественно, теперь нам нужно было избежать преследования за сотрудничество с красными, потому что за это карали самым жестоким образом. Мы видели, как не самые последние люди в городе пострадали только за то, что остались в Сеуле во время правления коммунистического режима, хотя они и не сотрудничали с властью красных. Никто и не вспоминал теперь о страданиях, которые они перенесли. Мы тоже не ушли на юг, поэтому единственный способ, который мог избавить нас от подозрений в симпатии к левым был прост — нам нужно было солгать. Если говорить честно, то мне очень хотелось эвакуироваться на юг, но я не смогла сделать этого из-за раненого брата. Может быть, поэтому мне было трудно молчать, когда брат постоянно говорил о том, что надо эвакуироваться. Мать внимательно слушала его и, видимо, желая успокоить, то и дело соглашалась: «Да-да, конечно, ты прав, надо эвакуироваться».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})