Так говорил Каганович - Феликс Чуев

Это еще и возможность сравнить прежние и нынешние государственные подходы к решению насущных задач, стоящих перед Отечеством, перед Российской Державой.

Наконец, это памятник такой понятной человеческой верности человеку, с которым работал, которого уважал, Делил нелегкое бремя строительства нового государства. И оставался преданным Учителю до конца.

Подобное ныне встречается, к сожалению, редко. Тридцать иудиных серебреников не дают покоя целому сонму разоблачителей, осквернителей, гробокопателей, с глумливыми воплями выбрасывающих кости не могущих защитить себя предков.

Давайте хранить и обихаживать их могилы…

Можно, что угодно думать и говорить о бывшем местечковом кожевнике Лазаре Кагановиче. Нельзя лишь отрицать того, что он был одним из созидателей Великой Державы. И до конца вековой жизни остался верен Учителю, достойным апостолом которого был всегда.

Каганович не изменил Сталину, Христу и страдальцу Двадцатого века, как сделал это иуда Хрущев, предтеча дьявольской перестройки и лживого нового мышления.

Честный Лазарь оказался достойнейшим учеником Сталина, и его исповедь, которую вы сейчас прочтете, вернет вас к образу Великого Вождя Великой России, ныне униженной и оболганной ничтожными пигмеями, которых неизбежно смахнет в мусорный ящик забвения Ея Величество История.

Станислав Гагарин

От автора

Номер телефона Кагановича мне дал Молотов.

Нашей песне печаль незнакома,С этой песней нам легче идти,Этой песней встречаем наркома,Дорогого наркома пути!Эх, самая залетная,Светлая, высотная,Песня пролетает с ветерком,Эх, солнце разливается,Песне улыбаетсяКаганович — сталинский нарком!

Давно забыта эта песня. И какой бы отзвук: она сегодня ни вызывала, однако, у людей даже моего поколения, послевоенных мальчишек осталась память чувства. Это наша история. Эпоха. Всегда найдутся изображающие ее по-своему. Нередко те, кого история не пощадила. Эпоха шла напролом, «во имя», и потому, по крайней мере тогда, была права. Во всяком случае, для большинства.

Ценой несочтенных жертв, нередко насилия и крови, было создано общество, которое вопреки сторонним утверждениям оказалось жизнеспособным и одержало победу в крупнейшей из войн человечества.

Одним из тех, кто входил в главный штаб страны еще со времен Ленина, был Каганович.

— Не знаю, — как вы руководили железными дорогами, Лазарь Моисеевич, — говорю я, — но при вас поезда не опаздывали. А сейчас приходится ждать по нескольку часов.

— Даже в войну транспорт работал, как следует, — отвечает Каганович. — Ведь мне за годы войны никто не дал ни одной шпалы, ни одного костыля. Но у меня было все! Откуда это взялось? А говорят, мы не готовились! — горячо восклицает он. В темпераменте и твердости ему не откажешь и сейчас. А ведь живет он уже на земле девяносто восьмой год.

…Обычная, весьма скромная московская квартира никак не соответствует былому рангу хозяина. Несколько лет назад он сломал ногу и ходит с трудом. Давно не бывал на воздухе, а в квартире нет даже балкона. Во дворе караулят журналисты, ломятся в дверь, но Каганович никого не принимает, а понаписано о нем столько неправды, разве что чуть поменьше, чем о Сталине. Пишут, что скопил большие богатства, но я-то знаю, как он живет.

У многих в голове не укладывается, что человек, занимавший высшие посты, ничего не взял для себя от государства.

Много лет после вынужденной отставки получал пенсию 115 рублей 20 копеек — не хватило документов до ста двадцати рублей.

Обратился в ЦК партии за справкой о том, что он двенадцать лет работал секретарем ЦК. Отказали. Попросил в Совете Министров бумагу, подтверждающую, что двадцать лет был первым заместителем главы Советского Правительства, Министром путей сообщения — тоже отказ. Когда стал объяснять в собесе, что его должности указаны в энциклопедии, ему ответили: «Энциклопедия для нас не документ».

Это, конечно, верно. Про энциклопедию. Да и сама история для нас тоже не документ и ничему не учит. И пока мы будем так относиться к истории и ее персонажам, какими бы они ни были, — каждое поколение выдвигает достойных себя — так вот, пока мы будем так относиться, такими будем и сами.

И бывший «нарком пути» жил на 115 рублей 20 копеек.

Умерла жена — не выдержала его исключения из партии. Хоронить, заказать надгробие было не на что, пришлось продать книги и единственную ценную вещь — красивый ковер, некогда подаренный китайцами…

«Внуки не должны на меня обижаться, что я им ничего не оставлю», — сказал он.

В последние годы ему платят триста рублей пенсии, из коих 180 он отдает домработнице. Как ветеран и Герой Социалистического Труда никакими льготами не пользуется. Даже справки нет, что во время войны был ранен… Мог ли тогда подумать, что понадобится такая?

Он работал в ЦК еще при Ленине, десятки лет был членом Политбюро при Сталине. Выходец из беднейшей семьи, рабочий-кожевник, ставший революционером…

Большевик с 1911 года, он через пятьдесят лет был исключен из партии за то, что вместе с Молотовым, Маленковым, Ворошиловым и другими наиболее видными деятелями — большинством Президиума ЦК — выступил против тогдашнего лидера партии Хрущева.

Я много читал о Кагановиче и немало слышал разговоров о нем. Существует мнение, что Каганович — грубый и даже неотесанный человек. Не знаю, может, он был таким когда-то. Но вот уже несколько лет я общаюсь с весьма интересным, мыслящим и начитанным собеседником. Он знает литературу, особенно, русскую и украинскую, обладает чувством юмора.

— Как говорят в Одессе — слушай сюда! — Каганович доверительно прикладывает ладонь к груди. — Я вам даю самый цимис, то, что никому, кроме вас, о себе не говорю!

Крупный, могучий, он сидит передо мной в застегнутой на все пуговицы плотной рубахе, напоминающей «наркомовский» френч 30-х годов. Разговаривая, иногда поглаживает крупные седые брови, покручивает усы, улыбается. Изредка отрывисто смеется. После эпохи своих портретов внешне, конечно, изменился, но память великолепная, реакция быстрая. Не теряет нить разговора, упорно, до конца старается высветить ее. По-прежнему масштабно, по-государственному мыслит. Остро воспринимает все, что происходит в стране. Тех, кому не дает покоя тень Сталина, называет «сталиноедами».

Плохо стало со зрением, однако, до трех часов ночи смотрит, а, вернее, слушает телевизор, переживает.

— Сейчас появились новые слова: «конверсия», «конвергенция», «ротация», — говорит он, — зато почти исчезли «марксизм», «социализм», а про «коммунизм» вообще не слышно.

Таким же остался у меня в памяти и Молотов. Это особые люди, и я им не судья. Да и судить их можно, наверно, только законами их времени. Ни личные блага, ни семья не могли им стать помехой для достижения избранной цели. Но я всегда уважал людей убежденных и не меняющих убеждений, как многие, у которых чего нет, того нет. В этом смысле мной почитаемы Николай Островский и Иван Бунин, неприемлемы маршал Тухачевский и генерал Власов…

Каганович остался верен главным идеалам собственной жизни.

«Да, были люди…» Не мы.

Пять лет я встречаюсь с ним и постоянно веду дневник, подробно записывая наши беседы и телефонные разговоры. Для этой книги я старался исключить из дневника повторы, ибо один и тот же эпизод бывало, рассказывался не однажды. Я выбрал то, что, как мне кажется, может представить интерес для читателя — по крайней мере, мне самому это было интересно. Думается, интересно еще и потому, что это устные рассказы, ибо так, как говоришь, не напишешь.

Итак, прочтите то, о чем говорил мне верный сталинский апостол, несгибаемый коммунист Каганович.

— Слушайте сюда, — как любит шутливо приговаривать Лазарь Моисеевич.

Знакомство

Сегодня впервые был у Лазаря Моисеевича Кагановича. Давно собирался к нему, еще Молотову говорил об этом. Несколько раз на даче Вячеслава Михайловича был свидетелем, как они перезванивались по телефону. И вот недавно, полтора месяца тому, похоронили Молотова. На похоронах, верней, на поминках в молотовской квартире на улице Грановского, я познакомился с дочерью Кагановича, Маей Лазаревной. Она сказала, что отец знает про меня Со слов Молотова и пригласила в гости. И вот примерно неделю назад я ей позвонил, и мы договорились, что я приеду в пятницу, в 17 часов.

Фрунзенская набережная, 50, квартира 384. Девятый подъезд, 6-й этаж. Большущий дом сталинской постройки с высокими потолками. Позвонил, верней, нажал круглую кнопку звонка, дверь открыла дочь, предварительно спросив, кто там. «А то знаете…, — извиняющимся тоном сказала она, открыв дверь, — к нам разные рвутся…»