Так говорил Каганович - Феликс Чуев

Фрунзенская набережная, 50, квартира 384. Девятый подъезд, 6-й этаж. Большущий дом сталинской постройки с высокими потолками. Позвонил, верней, нажал круглую кнопку звонка, дверь открыла дочь, предварительно спросив, кто там. «А то знаете…, — извиняющимся тоном сказала она, открыв дверь, — к нам разные рвутся…»

Небогатая квартира. Старая изношенная мебель, напоминающая казенную. Бедней, чем у Молотова. Тому хоть дачу предоставили. У Кагановича дачи нет. Машины тоже нет.

…Он сидел в кресле у стены перед небольшим металлическим столиком, поворачивающемся на оси. Рядом — костыли, и на стене от их касаний в одном месте отбита штукатурка. Он передвигается на костылях уже, наверно, больше года. А так — выглядит все-таки бодро для своих 93 лет. Седые виски, седые усы.

Темно-коричневая рубаха навыпуск. Раза два во время беседы он расстегивал пуговицу и поправлял лямку майки. Иногда покручивал усы…

На стенах — несколько фотографий. Портрет жены Марии Марковны, сам он в кругу семьи, а также два снимка, сделанных на 50-ти и 60-ти-летие Сталина. Сталин, Ворошилов, Орджоникидзе, Киров и Каганович с бородой — никогда не видел раньше такой фотографии.

Телефон Кагановича записан давно. Я раза два звонил ему, никто не поднимал трубку, но у меня было предчувствие, что увижусь я с ним только после смерти Молотова.

Я разделся в прихожей, вошел в комнату, мы поздоровались за руку. Каганович сказал, что знает мои стихи.

— Вам, наверно, лет около пятидесяти?

— Сорок пять, — ответил я.

— Феликсом назвали в честь Дзержинского? Папа, наверно, был чекистом?

— Нет, летчик. Коммунист.

— Значит, интернационалист, — сделал вывод Каганович.

О Молотове

Заговорили о недавней кончине Молотова.

— Он умер, значит, от воспаления легких? — спросил Каганович.

— Да, — отвечаю, — а крепкий был. Когда он заболел, я звонил Тане и Сарре Михайловне (домработница и племянница жены. — Ф. Ч.), они сказали: «Скоро он вернется из больницы, и вы сразу к нам приедете».

— Несколько неожиданно, — говорит Мая Лазаревна.

— В апреле, год тому назад, больше года, я его видел, — говорит Каганович.

— Еще рюмочку выпивал, — говорю я.

— До закона? — спрашивает Мая Лазаревна.

— Нет, вот день рождения его был 9 марта, он речь произнес. 97-й год ему пошёл.

— Я читал то, что было напечатано о нем в «Московских новостях», — говорит Каганович.

— Ерунда, не верьте, — говорю я.

— Мы верим всему, что в газетах, привыкли так, — замечает дочь.

— Я тоже так привык, — отвечаю, — но мне сказали, что Молотову это даже не показывали, чтоб не расстраивать. Он так и не видел. Четыре года назад Евгений Джугашвили, внук Сталина, привез к нему журналистку, и она написала, что якобы он сказал: «Хочу дожить до ста лет».

— Да, да, «живу счастливо», — подхватывает Каганович. — Не похоже на него.

— На него не похоже, не в его ключе. У него критический ум. Смотрел трезво. Я их понимаю: они хотели показать, что он живой.

— Кто это — они? — спрашивает Каганович.

— Журналисты, — отвечаю.

— Только ли журналисты? Такую вещь не могли печатать без какого-нибудь разрешения.

— Газета, которую мало кто читает, — отвечаю. — Возможно, за границей написали о нем чепуху…

— То решили у нас что-то напечатать, — соглашается Каганович, — что он живой, что он хорошо живет…

— Что у него пенсия большая.

— Возможно, написали за границей, что он плохо живет. Я думаю, что это не без ведома… Политическая штука. Акт политический.

Мы немного помолчали.

— Мы работали вместе, тридцать лет в ЦК, — заговорил Каганович. — Я познакомился с ним в революцию. В июле Семнадцатого года, когда я приехал в Петроград. А он ведал информацией, информационным аппаратом ЦК. И вот я вместе с другими — Аросев, Мальцев… А вы с ним как познакомились?

— Я написал стихи, за которые меня ругали при Хрущеве. Большие неприятности были. До сих пор не напечатаны. Мне сказали, что он прочитал эти стихи, ему они понравились, и меня пригласили к нему.

— Это очень похвально, — говорит Каганович, — что вы в то время написали такое стихотворение.

— Это было время, когда обливали грязью Сталина, потом ломали ему памятники. Я учился в институте энергетическом, на втором курсе. Мне восемнадцать лет было.

— Восемнадцать лет, на втором курсе, — повторяет Каганович.

— А с Молотовым я познакомился позже, когда эти стихи пошли по стране.

— Периодическая печать вас не печатает?

— Печатает. «Правда», «Комсомолка», «Советская Россия». К сожалению, печатают не то, что хочется. Хотелось бы острые вещи напечатать, то, что наболело.

— В общем-то вы поэт не лирический.

— Наверно, такой и такой.

— Нет, я хочу сказать, что вы поэт социально-политический.

— Первый раз слышу.

Писатели о рабочем классе

— Такой терминологии нет нигде в определении поэзии. Я употребляю. Говорят: гражданская поэзия. Но это не выражает суть. Это во Франции, в буржуазной республике. А есть социально-классово-политические поэты, так, по-моему. Мне очень понравилось ваше стихотворение о памятнике в Берлине. Очень сильные, патриотические стихи! В конце книжечки есть стихотворение завещательное.

Такие стихотворения именно социально-политического характера. Я бы сказал еще, экологические. Я не специалист по литературе, тем более по поэзии, я заранее вам это говорю, но кое-что читал. Некоторые поэты очень увлекаются природой, девяносто девять процентов — о природе, и один — оценка человеку. А у вас — соединение природы и общественности, что ли. Человековедение.

— Я видел много интересных людей. Мне авиация многое дала. Летчики — удивительный народ.

— Но если уж быть критиком в поэзии, — замечает Каганович, — то можно кое-что посоветовать. Я считаю, что у нас очень мало поэзии о рабочем классе. О крестьянстве еще есть, а о рабочем классе очень мало. То ли потому, что машина с романтикой мало вяжется, то ли потому, что просто недоперло. Девятьсот пятый год. Героизм рабочего класса пятого года. У нас и прозы сильной нет на эту тему. Если строго говорить, то, кроме «Матери» Горького, ну, еще…

— Кочетов, «Журбины»…

— «Журбины» о рабочем классе, да. Но его смазали сильно, Кочетова. И до сих пор не вспоминают, а, между тем, это единственный хороший роман о революционном рабочем классе.

— А я вам скажу, почему не вспоминают: он сталинист был.

— Я с ним познакомился у Охлопкова в театре, — говорит Каганович.

— Он с женой был, — добавляет; Мая Лазаревна.

— Кое-что еще есть, — говорит Каганович, — а между тем, до революции искали и всегда находили. Был писатель Бибик, не большевик, но социал-демократ. «К широкой дороге» — его сочинение. Популярный был писатель. Он плехановец, кажется, был. И мы его читали, рабочие ребята, большевики, хотя знали, что Бибик не большевик. И другие были еще. У меня есть список, в библиотеке Ленина я взял — писатели о рабочей жизни. Сделали мне, когда я был у власти. Полный, я его весь прочитал. Много книг было, а сейчас у нас не пишут почему-то.

— Сейчас диктатура крестьянствующих писателей. Кулацкая идеология наружу выходит.

— Жалость к прежней романтике, деревенской. Писатели с именами довольно увлеклись. Я бы лично боялся так формулировать, я, так сказать, более политик, а вы правильно сказали.

— Люди, которые пишут о рабочем классе, или не проявили себя, либо их смазали, как Кочетова.

— Очень плохо, — констатирует Каганович.

— Это отражает общее настроение.

— И даже если взять современную литературу о молодежи, — во-первых, молодежь молодежи рознь, надо дифференцированно брать, — говорит Лазарь Моисеевич. — У нас сто тридцать миллионов членов профсоюзов. Ленин, когда писал о рабочем классе, он дифференцировал: металлургов — отдельно, шахтеров — отдельно. И мы все так привыкли, что в каждой прослойке рабочего класса есть разные элементы, есть мелкобуржуазные элементы. Хоть он и рабочий, а все-таки в нем нечто мелкобуржуазное.

Так вот, о молодежи — больше всего пишут об элементах чужих. Рабочий класс мало освещается. А если освещают его, то все-таки до психологии мало допирают. «Он пришел, он ушел, он взял, он принял. Они увиделись, понравились друг другу, пошли вместе туда-то и туда-то». Не добираются до психологии людей, в чем сила Толстого, Горького, Чехова. У них меньше действия, глаголов, чем психологического изыскания…

Солдатская конференция

Знакомство с Лениным

— Хотел я вас спросить, как вы с Лениным познакомились…

— С Лениным — пожалуйста. С Лениным я познакомился в семнадцатом году, в июне. Была российская конференция военных организаций большевиков, солдаты и несколько офицеров было. Я — делегат от грузинской армии. Во дворце Кшесинской это было шестнадцатого июня. Мы участвовали, все делегаты, на демонстрации восемнадцатого, и не то что участвовали, ленинградский[1] комитет отобрал лучших ораторов. У нас была небольшая группа солдат, выступали на заводах. Я выступал, например, на заводе Айвазова вместе с Антоновым-Овсеенко, он еще тогда большевиком не был. Видите, теперь все нивелируют. Он храбрый человек был, знал военное дело.