Полукровка (Der Halbblutling) - Сергей Синякин

И тут старик подал голос.

– Ганс? - сипло спросил он. - Ну, конечно же! - Голос его окреп, и в нем зазвучали радостные нотки: - Ганс, малыш! Разве ты забыл дядю Пауля? Вспомни меня, мальчик! Дядя Пауль! Сорок третий год. Я вез тебя на поезде в фатерлянд. Это же я, дядя Пауль! Ты помнишь меня? Ведь это я назвал тебя Гансом! Помнишь дом, в котором ты жил? Помнишь дядюшку Паульхена?

– Молчать! - приказал Ганс.

– Малыш, отпусти меня, - облизывая синие старческие губы, сказал задержанный. - Ты ведь не отдашь дядю Пауля этим псам? Малыш, я знаю, кто ты! Я могу сказать, кем были твои родители и как тебя звали раньше… Малыш! Отпусти меня! Ведь ты вспомнил? Вспомнил?

Осень 1943 - лето 1945 г.

ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ

Детство свое Ганс ун-Леббель помнил смутно.

Оно начиналось с путешествия в поезде - огромном пассажирском вагоне, где царила чистота, были никелированные умывальники, а рядом с ними висело белоснежное бумажное полотенце.

Ребята одного с ним возраста занимали весь плацкартный вагон. На каждые десять мальчишек приходился дядька - пожилой немецкий солдат в форме ваффен СС, с кокардой в виде черепа на полевой пилотке и сдвоенными молниями в петлицах кителя, все пуговицы которых были неизменно аккуратно застегнуты.

– Это хорошо, - говорил Гансу пожилой фельдфебель с нашивками за ранения на рукаве, умело нарезая длинным острым кинжалом копченую украинскую колбасу и непривычный хлеб, маленькие буханки которого были аккуратно упакованы в шуршащий целлофан. - Ты будешь учиться в Великой Германии, тебе предстоит стать защитником рейха, молодой человек. Этой чести удостаиваются немногие.

Колбаса была вкусной. Но хлеб фельдфебель нарезал чересчур тонко и намазывал не менее тонкими слоями маргарина и повидла. Все это он предлагал запить крепким и сладким кофе. Сам он толстыми ломтями нарезал розово-белое, с мясными прожилками сало. Почему-то он сразу выделил Ганса из числа остальных. Именно он и назвал мальчика Гансом. Память ун-Леббеля сохранила лишь смутное воспоминание, что когда-то его звали иначе, но как, он не помнил.

– Еда солдата! - говорил фельдфебель и поднимал вверх указательный палец единственной руки. - Хочешь попробовать?

На третий день следы бомбежек и развалины исчезли, в окна поезда стали виды зеленые поля, на которых паслись тучные коровы, аккуратные домики и не менее аккуратные рощицы, которые словно сошли в мир со страниц какой-то детской книжки.

– Рейх! - сказал фельдфебель. - Дядюшка Пауль привез тебя в рай!

После голодных и холодных развалин детский дом действительно показался Гансу настоящим раем. Немецкие солдаты, которые доставили мальчишек в детдом, стали воспитателями - строгими, но нельзя сказать, что несправедливыми. Обижал детвору только директор, которого взрослые за глаза звали Толстым Клаусом. Воспитанники его сразу невзлюбили и дали кличку «Боров». Честно говоря, Толстый Клаус и в самом деле немного напоминал разъевшуюся свинью из их свинарника. За свиньями обычно ухаживали воспитанники, получившие более пяти предупреждений за день. Клаус на предупреждения не скупился, и ухаживать за свиньями приходилось почти всем.

– Не грусти, - утешал Ганса дядюшка Пауль. - Свинья - великолепное животное. Она дает человеку мясо и сало. А какой айсбайн готовят из задних ножек! Ты не поверишь, дружище Ганс, но свинью можно сделать сыщиком. Она лучше всех находит трюфели и гашиш. И ее можно научить охранять дом, более злого сторожа нельзя себе представить. Очень глупо, когда человека сравнивают со свиньей - ее чистота зависит от хозяина. Надо взять щетку и потереть щетину. Слышишь, как она хрюкает? Любому существу нравится ласка.

– Интересно, - сказал Ганс, - а директора Клауса можно научить искать трюфели? Паульхен, он бы здорово смотрелся на цепи, охраняющим дом.

– Не смейся, - строго сказал дядюшка Пауль. - Камрада Клауса надо понять - он потерял трех сыновей на Восточном фронте. От этого поневоле станешь злым.

– А мой отец? - спросил Ганс.

– Наверное, он тоже погиб, - решил старый солдат. - Тебя нашли в развалинах одного далекого города.

– Значит, я тоже воевал вместе с отцом? - задумался Ганс. Дядюшка Пауль потрепал его по белобрысой голове.

– Это была страшная война, - строго сказал он. - В ней все воевали. Не дай Бог такое повторится… Второй раз люди этого не перенесут. Но теперь Германия сильнее всех, и она не допустит такого.

Иногда в свинарник приходил сам Толстый Клаус.

– Что ты копаешься? - брюзжал он. - Нет, в тебе никогда не проснется исполнительность. Хозяйство любит исполнительность и порядок. Почему ты до сих пор не выгреб из хлева дерьмо? Тебе хочется, чтобы я оставил тебя здесь ночевать?

Ганс ненавидел Толстого Клауса. Впрочем, можно ли было найти воспитанника, который этого человека, если не любил, так хотя бы уважал? К счастью, его быстро убрали из детского дома. Иногда слишком провинившихся воспитанников наказывали розгами. Клаус любил этот вид наказания больше всего. Если остальные воспитатели, когда им доводилось наказывать воспитанника, делали это, скорее, для вида и поддержания порядка, то Толстый Клаус вкладывал в наказание всю свою поганую душу. Однажды он наказывал воспитанника. Мальчик тоненько визжал, потом стал хрипеть, а Толстый Клаус все бил и бил его розгами, пока к нему не подошел один из воспитателей и не вырвал розги из рук. Мальчика увезли в больницу, и в детдом он больше не вернулся. Сказали, что его отправили в другой воспитательный дом. А Толстого Клауса тоже убрали, и этому радовались все, даже воспитатели и обслуживающий персонал, состоящий из нянечек и поварих.

Иногда Гансу становилось тоскливо, ему снился странный сон, в котором он видел незнакомую женщину. У нее были пышные светлые волосы и печальное тонкое лицо. Женщина сидела рядом с постелью и ласково смотрела на него.

– Это фея, - сказал дядюшка Пауль. - У каждого человека есть своя фея-хранительница. Ты видел ее во сне.

Начались занятия. Ганс очень уставал и чаще всего засыпал без всяких снов - словно падал в черную бездну, чтобы открыть глаза при хриплом звуке походной трубы, которая во дворе играла побудку.

– Физическая подготовка, - делал строгое лицо дядюшка Пауль. - Это главное для будущего солдата. Ты должен уметь все - пробежать на последнем издыхании пять километров, а потом еще три, если этого требует учитель. От твоей выносливости будет зависеть жизнь. Слабый солдат - легкая добыча противника. Делай над собой постоянное усилие, Ганс, возможно, когда-нибудь от этого усилия будет зависеть - останешься ты жить или умрешь.

– Я не хочу быть солдатом, - сказал Ганс.

– Это не зависит от твоего желания, - вздохнул бывший солдат. - Ты мне нравишься, мальчик, но ты должен понять, что быть солдатом - твое призвание и обязанность.

– Почему? - спросил Ганс.

– Потому что этого требует рейх.

В семь лет Ганс знал, что интересы государства выше интересов простого человека. Рейх и фюрер. Фюрер и рейх. Фюрер был смешным старым человеком с щепоткой усиков под орлиным носом и знаменитой челкой, которую знал весь мир. Однажды их возили на стадион в Нюрнберге, где проходило торжественное шествие, посвященное какой-то знаменательной дате. В этот день маленький Ганс узнал, что такое армия. Был военный парад. Сначала над трибунами с ревом пронеслись реактивные «мессершмитты» и юркие «хейнкели». Потом поплыли бесконечные эскадрильи бомбардировщиков. Бомбардировщики в полете образовывали фигуры и буквы. Сначала над трибунами с басовитым гудением проплыло имя вождя, потом пролетела удивительно ровная гигантская свастика, а после этого несколько перехватчиков выпустили огненные стрелы ракет, которые унеслись куда-то вдаль, чтобы поразить невидимую цель.

После этого мимо трибун прошли сухопутные войска. Солдаты шли ровными шеренгами, звонко впечатывая в бетон начищенные сапоги, и эхо отзывалось этому единому удару где-то в закоулках стадиона. Медленно проехали бронетранспортеры, в которых сидели солдаты в рогатых касках.

А потом пошли ветераны Великой войны - усталые, но полные достоинства, они прошествовали вдоль трибун в своей старой, видавшей виды униформе и с букетами красных гвоздик в руках. С центральной трибуны их приветствовал фюрер. Едва он начал речь, как площадь взорвалась рукоплесканиями и восторженными криками. Фюрер сошел с трибуны и отдал дань ветеранам, пожимая им руки, а с некоторыми даже обнимался, приветливо похлопывал ветеранов по плечу и держался среди них как равный с равными - старший товарищ, великий вождь приветствовал соратников, которые выиграли страшную и жестокую войну.

Почему-то вначале душа Ганса не принимала этого торжества, но ликование окружающих было таким искренним и заразительным, что волна восторга подхватила мальчика, превратила в быстро уползающие тени все сомнения, и вскоре он уже сам восторженно кричал и вопил, крепко держась за единственную руку дядюшки Пауля, и с замирающим сердцем наблюдал, как, лязгая траками и покачивая длинными хоботами пушек, мимо трибун ползут «королевские тигры» и «полевые охотники».