Полукровка (Der Halbblutling) - Сергей Синякин

После этого дядюшка Пауль уже не расставался с Библией - толстенькой черной книгой с тончайшими страницами. Он цитировал Библию по поводу и без повода, и это обязательно должно было отразиться на его судьбе. Так и случилось - в один прекрасный день директор детского дома представил детям нового воспитателя.

А дядюшка Пауль исчез, словно его и не было.

Расспросы о том, куда делся тот или иной человек, не приветствовались. «Судьба другого человека не должна интересовать вас, - сказал новый воспитатель. - Люди приходят и уходят. Вечны только фюрер и рейх».

Взяв в библиотеке Библию, Ганс долго листал ее тоскливым дождливым вечером. Странное дело, Бог пришел из места обитания евреев, поэтому он мог быть только тем же евреем. Но к ним в рейхе относились плохо. Ганс не мог взять в толк, как можно поклоняться тому, кого ненавидишь? Взрослые - странные люди. Фюрер был прав, все в мире подчинено законам Природы и Провидения, все предопределено однажды и уже не изменится. Поэтому вера в Бога теряла всякий смысл.

Но Ганс очень жалел кокетливую русоволосую и голубоглазую Марту и двойняшек Марию и Анну. Хотелось думать, что Рай все-таки есть, и девочки сейчас живут именно там, не зная забот и сомнений.

Гансу хотелось верить, что дела обстоят именно таким образом.

С уходом дядюшки Пауля его жизнь изменилась в худшую сторону. Праздники закончились.

Осень 1957 года

СЕВЕРНАЯ КАЗАКИЯ

И вот теперь дядюшка Пауль стоял перед Гансом - совсем старый, обтесанный со всех сторон жизнью, оборванный и истертый, он просил ун-Леббеля вспомнить и отпустить его.

Ун-Леббель не мог этого сделать.

И дело было не в Фридрихе ун-Битце, который все видел. А в самом Гансе ун-Леббеле, ведь он был воспитан законопослушным гражданином, а сейчас закон представляло гестапо протектората. Ганс искренне жалел дядюшку Пауля. Но он не смел ставить свои чувства выше закона. Те, кому положено, имели право беспристрастно взвешивать грехи и ошибки дядюшки Пауля, именно они могли простить его или воздать по заслугам.

– Так я пойду, Ганс? - сказал оборванец. - Как ты вырос! Отпусти меня, Ганс! Ты ведь видел от меня только добро. Помнишь, как мы стреляли в роще дроздов? Помнишь, как мы ходили в кино?

– Помолчи, дядя Пауль, - оборвал его ун-Леббель.

Ожидание было тягостным, поэтому он даже обрадовался, когда на шуршащую насыпь торопливо вскарабкались двое в черной полевой униформе.

– О-па! - радостно сказал один из черных. - А мы посчитали, что он ушел. Прекрасно! Как твое имя? Ганс ун-Леббель, третий взвод второй роты… Это из подразделения фон Корзига? Мы направим представление о твоем поощрении.

И они ловко потащили задержанного вниз, даже не прилагая к тому особых усилий. Дядюшка Пауль укоризненно смотрел на ун-Леббеля. Выдерживать этот взгляд было неприятно, почти невозможно, и Ганс отвернулся.

У белых домиков Мариновки рычал танк. Неожиданно донесся раскат выстрела, и русскую избу охватило неяркое пламя, которое быстро разгоралось. От домиков послышался женский вопль, какие-то невнятные крики, потом все стихло. Загорелся еще один дом, потом еще один. На памяти ун-Леббеля черные деревню сжигали впервые. Обычно все сводилось к точечной операции - врывались в нужный дом, брали, кого требовалось, и уходили, не встречая особого сопротивления. Но чтобы сжигать всю деревню - такого еще не было. Излишняя жестокость обычно не поощрялась. По всему выходило, что обстановка этого требовала. В детали ун-Леббель не вдавался.

Внизу сухо треснул пистолетный выстрел. Стреляли из офицерского «вальтера».

Ун-Леббель сделал несколько торопливых шагов к краю насыпи, споткнулся о рельс и посмотрел вниз.

Черные фигурки торопливо бежали к поселку. Дядюшка Пауль лежал под насыпью в небольшой, уже поросшей травой воронке, неестественно подвернув руку под себя. Некоторое время ун-Леббель смотрел на неподвижную фигуру старика, потом вернулся к мосту. Спускаться к убитому не имело смысла. Черные свое дело знали. Старику Ганс уже ничем не мог помочь. Да и нужно ли? Никто ведь не знал, чем он занимался последние годы и каких взглядов стал придерживаться.

От деревни тянуло дымом.

Деревянные дома горели очень быстро.

Высоко в небе, но уже с востока на запад вновь прошла пара «хейнкелей», а потом вдруг где-то совсем уже высоко послышалось плескание, словно половником били по густой жиже - очередной «зенгер», выбравшись в стратосферу, направлялся бомбить зауральскую территорию русских. В Южном Китае на японском аэродроме он приземлится, заправится и возьмет новый груз бомб, чтобы опять освободиться от них над Сибирью.

– Быстро они его, - послышался в наушниках голос ун-Битца. - Я смотрел, они его до воронки довели и щелкнули в затылок.

– Разговорчики! - ворвался в эфир голос цугфюрера. - Камрад ун-Битц, делаю вам замечание!

Справедливо. Связь существует не для того, чтобы забивать эфир ненужными разговорами.

Ганс посмотрел в небо. «Зенгер» шел на такой высоте, что увидеть его было невозможно. И все-таки Гансу ун-Леббелю показалось, что он видит в высоте маленькую сверкающую звездочку.

Во второй половине дня, когда подразделение вернулось в казармы, ун-Леббеля вызвали к командиру роты.

– Садись, Ганс, - махнул рукой штурмфюрер Заукель. - Давай поговорим как товарищи. Ты подавал рапорт о направлении в авиационную школу?

– Так точно! - вытянулся ун-Леббель.

– Я же сказал - садись, - повторил штурмфюрер. - Скажи откровенно, тебе не нравится служить в ваффен СС? Или у тебя возник конфликт, о котором я ничего не знаю?

– Никак нет, - отчеканил ун-Леббель. - У меня со всеми прекрасные отношения. И служба мне нравится. Дело в другом.

– Вот как? - удивился старший товарищ. Острый взгляд его словно ощупывал молодого солдата. - Значит, ты просто хочешь летать?

Выслушав путаные объяснения Ганса, штурмфюрер качнул головой.

– Что ж, поступила команда откомандировать тебя в распоряжение кадров люфтваффе. Жаль, Ганс, очень жаль. Ты хороший и исполнительный солдат. Нам будет тебя не хватать. Думаю, твои товарищи думают так же.

Командир встал, протягивая через стол руку. Ун-Леббель крепко и от души пожал ее.

– Желаю удачи в небесах, солдат, - улыбаясь, сказал штурмфюрер.

В казарму ун-Леббель летел на крыльях.

– Ты весь сияешь, Ганс, - крикнул ему встретившийся у столовой замкомвзода ун-Хоффман. - Получил отпуск?

– Лучше! - захохотал ун-Леббель.

– Получил письмо от женщины? - не унимался ун-Хоффман.

– Еще лучше! - признался Ганс. - Кажется, сбывается моя мечта, Дитрих! Представляешь, меня откомандировали в распоряжение люфтваффе!

– Станешь летчиком? - товарищ покачал головой. - Не забудь нас, когда будешь знаменитым, как Хартман. Говорят, ты и сегодня отличился?

– Всего лишь задержал бродягу, - рассеянно сказал Ганс.

– Не скромничай, - похлопал его по плечу ун-Хоффман. - Ходят слухи, что этого бродягу почти три года искали все службы СД. Я краем уха слышал, что тебя представили к медали.

Оставшись один, ун-Леббель покачал головой. Надо же, дядюшку Пауля разыскивало гестапо и разведка. Интересно, что он натворил? Шпионил на Сибирь? Или участвовал в Сопротивлении? На территории протекторатов все еще действовали разрозненные группы Сопротивления, которые устраивали диверсии, в ночное время расстреливали загулявших офицеров или просто клеили на стенах воззвания к местным жителям. Правда, покушений и диверсий с каждым годом становилось все меньше - военное командование и гражданские власти действовали жестко и на каждый акт террора отвечали расстрелом заложников или высылали группу славянской молодежи в распоряжение Министерства трудовых ресурсов.

Ганс ун-Леббель и представить себе не мог, что в это время человек, которого он называл дядюшкой Паулем, пил горячий кофе в тесном кабинете гестапо города со странным названием Калач-на-Дону. Ничто, кроме пустого рукава добротного шевиотового пиджака, не напоминало утреннего бродягу, которого задержал ун-Леббель.

– Прекрасный спектакль, - поощрительно сказал доктор Мейзель, руководивший отделением гестапо. - И он даже не выразил сочувствия, геноссе Дитман?

– Ни малейшего, - самодовольно сказал старик. - Я занимался его ранним воспитанием, могу ручаться, что знаю этого мальчишку лучше, чем кто-либо из его окружения. Я вырастил волка, геноссе Мейзель!

– Хотелось бы думать, что дело обстоит именно так, - пробормотал собеседник. - Ведь нам с вами предстоит писать отзыв.

– Я ручаюсь за этого сопляка, - самодовольно объявил старик. - Конечно, в нем течет и славянская кровь, а это большой минус, но - натура! - Он отхлебнул кофе. - У вас превосходный кофе, геноссе Мейзель.

– Еще бы, - отозвался начальник гестапо. - Мне его присылает каждый месяц дядя из Колумбии. Он уже второй год живет там.