Казанова. Последняя любовь - Паскаль Лене

Новые приключения больше не прельщали его, да и возраст уже давал о себе знать. Он чувствовал: его жизненный путь заканчивается в этом огромном замке, лучше которого и придумать нельзя для того, кто избрал полное одиночество. Он смирился, ожидая конца с большей мудростью, чем та, которая была ему присуща в жизни.

Самому себе рассказывал он о своем прошлом, пытаясь прожить заново каждый его миг. Ничего не ожидая от завтрашнего дня, он весь ушел в былое: рукописных тетрадей с воспоминаниями становилось все больше, но они никому не были нужны, и он предназначал их если уж не забвению, то огню.

Полтора месяца назад ему стукнуло семьдесят три, а он все еще обладал пылким сердцем и богатым воображением. При одном виде красотки Демаре старый обольститель воспламенился, как воспламеняются вдруг тлеющие угли. Очаровательная Полина спугнула привидения, населяющие ледяное одиночество замка, и заполнила все его альковы своим изяществом и прелестью.

Казанова уснул глубоким, но беспокойным сном, во время которого преследовал сотни дев, похожих на Полину и переносящих его в разные места и времена его долгой жизни: в приемные монастырей, в трактиры, в оперные ложи… за одну ночь перед ним пронеслись все страны, в которых он побывал, и все связанные с ними события.

Любовь не утомляла этого подвижника ни во сне, ни наяву, и каждый новый подвиг придавал ему сил. Проснулся он с рассветом, и сочтя, что еще рано идти на поклон к старой даме в чепце, а заодно полюбоваться кружевным дезабилье юной девы, отправился в парк — выгулять свое воображение по примеру графа Вальдштейна, выгуливающего по утрам своих лошадок.

Завтракали в покоях, отведенных г-же де Фонколомб. Полина передала свои извинения за плохое самочувствие и не появилась.

— Физическое состояние вашей республиканки гораздо более деликатное, чем ее взгляды, — заметил Джакомо.

— Четыре или пять дней она останется под влиянием луны и дурного настроения, — пояснила пожилая дама.

— Бог одарил женщин столькими милостями, не беда, если порой чего-то их и лишает.

— Возможность зачать и дать жизнь, напротив, — величайшая милость, которой Господь пожелал наделить женщин, — запротестовал аббат.

— Здесь есть о чем поспорить и даже построить кое-какие теории, — пошутил шевалье.

— Не вам об этом судить, раз у вас самого нет детей, — наставительно произнес служитель культа.

— В таком случае кому, как не мне, судить об этом? — рассмеялся Казанова.

— Разве у вас есть дети? — поинтересовалась г-жа де Фонколомб.

— О да, я отец, дед и даже и то и другое вместе, по крайней мере уж раз точно.

Гостья от души рассмеялась, приняв это за бахвальство, в то время как престарелый вертопрах склонил голову и опустил очи долу, показывая, как он раскаивается в кровосмесительном грехе.

Аббату приспичило тут же встать и откланяться, лишь бы не быть свидетелем столь скандальных признаний, но г-жа де Фонколомб его удержала, заверив, что шевалье говорит так шутки ради, и добавив, что больше ума выказывает тот, кто пропускает иное мимо ушей, чем тот, кто берется судить.

Г-н Розье, которому удавалось решительно все, за что бы он ни брался, привел в порядок прическу своей госпожи, и все отправились на прогулку.

Казанова подхватил г-жу де Фонколомб под одну руку, г-н Розье под другую и помогли ей спуститься по лестнице с двойным маршем, ведущей в парк. У подножия лестницы была устроена ниша в виде раковины, в которой стояло мраморное изваяние: старик, вся почтенность которого свелась к бороде патриарха, держал в мускулистых руках юную деву. Как и полагается, нимфа плакала — оттого ли, что ею овладели, или же оттого, что этого не свершилось.

Г-жа де Фонколомб попросила описать ей скульптурную группу, что Казанова и исполнил с присущими ему красноречием и живостью. Произведение называлось «Время, похищающее красоту».

— Увы, нет ничего более верного, — заметила гостья.

— Сатурн пожирал своих младенцев мужского пола, но художник, ваявший эту скульптуру, кажется, считал, что с девицами он поступал иначе, — произнес венецианец, вернувшись к теме инцеста, чтобы позлить аббата. Но тот последовал данному ему совету и сделал вид, что ничего не слышал.

Сразу после полудня состоялся обед. Г-н Розье представил такое изобилие блюд, которое и мертвого подняло бы с его одра; аббат великодушно отпустил грехи куропаткам и форели. Полина вновь отсутствовала, и потому все помыслы Казановы были о ней. Лишенный возможности ухаживать за нею, он подумывал о способах добиться благосклонности свирепой амазонки: ее безразличие и репутация неприступной цитадели лишь увеличивали притягательность. Он тщательно готовился к наступлению, оценивал шансы лобовой атаки и сравнивал их с попыткой захода с тыла, измеряя трудности, сопряженные с долговременной осадой, и рассудил, что красноречие и дипломатия, так часто служившие ему подспорьем, не подведут его и на сей раз.

Ясное дело, он не забывал о том, что почти полвека отделяло его от прекрасной антагонистки и что дистанция подобного размера образует труднопреодолимый склон, пусть даже лишь на словах. Но никакая самая неприступная цитадель не бывает таковой на все сто процентов. Казанова понимал, что его победе предстоит стать последней. И смирился с этим. После Полины больше ни-ни. Ради своей последней любви он пожертвует даже толпой пленительных нимф, населяющих его память. Он много любил, повинуясь странному любопытству, без конца влекущему его ко все новым открытиям. Каждая женщина или дева была для него волнующим вопросом, в ответе на который он не нуждался, без сожалений и угрызений покидая их одну за другой, дабы устремить далее полет своего собственного вечно загадочного желания. Всякая женщина, которой он обладал, была для него первой и обнаруживала в нем удивление своей собственной победе, преклонение перед совершенством женских форм и упоение счастьем, которым он одаривал, равно как и тем, которое получал. Каждая чувствовала себя в его объятиях единственной. Тут не было места лжи, неискренности. Ни одна, догадываясь, что она, пусть всего на одну ночь, станет Евой, в которой сошлись все красоты Сотворенного мира, не была в силах долго оставаться глухой к непреодолимому зову своего собственного тщеславия, которое Казанова разжигал в ней голосом и нежными словами.

Утром, когда он заявлял, что предстоит расстаться навсегда, счастливая жертва не смела отрицать, что ей приснился прекраснейший из снов и утешалась тем, что сохранит на всю жизнь, даже в объятиях других мужчин воспоминание о том, как однажды ночью стала единственной для единственного настоящего любовника, которого когда-либо носила земля.

Полина должна была стать его последней возлюбленной. И оттого единственной в большей мере, чем любая другая. В какой-то степени это была ее миссия, роль, предназначенная ей в судьбе великого человека. Последнее и упоительнейшее увлечение призвано было увенчать жизненный путь этого почти сверхъестественного любовника, придать смысл всему его существованию. Таково было решение, принятое Казановой за десертом, на который г-н Розье подал отменную землянику.

Однако Полина не появилась и во всю вторую половину дня. Джакомо был готов послать за доктором, дабы поставить на ноги свою будущую возлюбленную. Но г-жа де Фонколомб почла за лучшее не вмешиваться в природу, к тому же Полина обычно быстро справлялась с недомоганием. Г-н Розье причесывал ее госпожу, повсюду водил ее и даже укладывал спать; отличаясь необыкновенной деликатностью, он мог во всем заменить горничную. Казанове было трудно принять это, но еще труднее осознать, почему.

Ему пришла в голову мысль поинтересоваться у пожилой дамы, составлялся ли для нее когда-либо гороскоп. Он по опыту знал, что женщины в гораздо большей степени, чем мужчины, всеми силами стремятся узнать будущее, а также не прочь посетить прошлое, дабы побеседовать с почившими в бозе. И он часто пользовался этой слабостью, предсказывая немедленную любовь тем, кого хотел уложить в свою постель, и достойного жениха тем, кого хотел изгнать оттуда. Он надеялся, что, развлекая ее госпожу всякими чудесами, которые он якобы черпает из расположения созвездий, он и Полину подвигнет на желание узнать свое будущее. Тогда уж он расстарается достать для нее алмазы с неба, как в прошлые, более счастливые времена предлагал иным возлюбленным подлинные.

Полина вышла под вечер, в платье из тончайшей белой кисеи с короткими рукавами. Красная лента вокруг талии, завязанная сзади, служила ей пояском. Волосы свободно падали на плечи. Под складками платья, сшитого на манер античной туники, легко угадывались все ее формы. Казанове пришло в голову: красавица так долго не покидала свою комнату нарочно, чтобы появиться в лучах заходящего солнца, которые раздевали ее со всей нежностью умелого любовника.