Камни и кости (ЛП) - Роберт Энтони Сальваторе

Пвент подошел ближе и начал отбрасывать тела орков с пути, ворча от напряжения. Дворф был слишком зол, чтобы заметить свою жесткость даже тогда, когда рука одного из павших противников оторвалась от трупа и осталась в его ладони. Он просто отбросил ее вслед за телом, сыпля проклятиями.

Он добрался до первого солдата-дворфа и вздрогнул, узнав Тулиддла Железного Кулака, одного из старейших членов отряда Веселых Мясников.

Пвент сделал паузу, чтобы помолиться за Тулиддла Морадину, но, так и не завершив молитву, остановился, задумавшись над предстоящей задачей. Принести домой тело Джендрея было не трудно, но тогда придется оставить на поле битвы всех остальных.

Как он может так поступить?

Берсерк отступил и пнул мертвого орка в лицо. Уперев руки в бока, он огляделся, прикидывая, сколько придется сделать ходок и со сколькими компаньонами, чтобы вернуть домой всех его парней. Дворф понял, что просто не может оставить товарищей — никого из них — птицам и насекомым.

Тибблдорф Пвент всегда путался в больших цифрах, особенно когда отвлекался на что-то.

Со стороны северо-запада он заметил какое-то движение.

Сначала дворф подумал, что это большая птица или другой пожиратель падали, но тут его осенило, словно ударило камнем по затылку.

Это был орк — одинокий орк, пробирающийся через лабиринт раскуроченного камня и тел погибших и, очевидно, не замечающий Пвента.

Надо было упасть на землю и притворится одним из погибших. Это была одна из уловок, которой пользовались мясники. Засада и последующее стремительное нападение.

Пвент подумал о Джендрее, Тулиддле и всех остальных. Он представил, как птица выклевывает глаза сыну Хонклебарта, представил рой жуков, облепивших его кишки. И снова почуял запах сражения и услышал крики. Перед глазами берсерка снова встала отчаянная битва.

Надо было упасть на землю и притвориться мертвым, но вместо этого сплюнул на землю, взревел и бросился в атаку.

Кто будет помнить тех, кто умер здесь, и что обе стороны получили взамен своим потерям?

Перед близящейся битвой любой дворф будет утверждать, что оно того стоит, ведь для их кланов война — благородное дело. Ничего дворфы не почитают более, чем война и взаимопомощь. Их всех роднят крепчайшие узы верности и совместно пролитой крови.

Итак, для дворфа смерть в бою это способ достойно закончить достойно прожитую жизнь. Или же сделать ее достойной, пожертвовав собственной жизнью.

Гнарк едва поверил своим глазам и ушам, когда увидел одинокого дворфа, бегущего к нему по склону. На лице орка расцвела улыбка.

Груумш послал этого бородача, чтоб его последователю было на ком выместить гнев и избавиться от отчаянья, вызванного гибелью Тингвингей.

Гнарк не уклонился от сражения. Он не боялся дворфа, даже такого, что был больше похож на закованного в броню зверя. Черный искореженный доспех дворфа усыпали шипы, которые могли разорвать шкуру даже громадного зверя. Подобное зрелище испугало бы многих, но Гнарку только это было и нужно.

Ухмыляясь, орк вытащил из-за спины тяжелое копье и оценивающе взвесил в руке. Оно не предназначалось для метания. Гнарк повесил на тупой конец древка железный шар, переместив баланс.

Увидев грозное оружие, дворф и не подумал остановиться. Он дважды споткнулся об орочьи тела, расшвыривая их в стороны, продолжая реветь от ярости и… боли?

Гнарк подумал о Тингвингей и понял причину горечи противника, он ответил столь же воинственным рыком.

Орк держал копье горизонтально перед собой до последней минуты, а затем упер тяжелый конец в землю и прижал его ногой для большей устойчивости.

Гнарк думал, что легко прикончит противника, но этот парень не настолько обезумел, как казалось на первый взгляд. Дворф метнулся в сторону, левой рукой отбросив нацеленное на него копье.

А затем нанес удар по древку.

Но Гнарк уже отступил назад и, развернув копье, направил тупой конец в грудь дворфа. Сила удара остановила воина-дворфа и даже отбросила на целый шаг назад.

Орк зашел слева, ловко орудуя копьем и нанося удары то одним, то другим концом. Завершив серию выпадов, он отскочил в сторону, занося оружие для решающего удара.

— За Тингвингей! — воскликнул он на дворфийском, желая, чтобы враг знал это имя, чтобы оно было последним, что он услышит!

Дворф повалился наземь, и копье пронеслось мимо.

С удивительной ловкостью для закованного в сталь коротышки, дворф подскочил на ноги. В тот миг, когда шип его шлема оказался возле копья, берсерк повернул голову, парируя удар Гнарка.

Дворф продолжил движение, удерживая копье шипом. Он отпрыгнул назад и низко склонился, прижав древко к земле. Невероятно, но он поворачивал копье вспять!

Открыв рот от удивления, Гнарк все же пытался нанести удар во время разворота, надеясь пронзить маленького негодяя.

Но тот только этого и ждал. Стоило орку начать атаковать, берсерк вцепился в древко копья.

— За погибшего друга я вырву твои глаза, — прохрипел он, и Гнарк, несмотря на скромные познания в дворфийском, понял каждое слово.

Дворф был слишком близко для атаки копьем, и его хватка оказалась на удивление сильной. Гнарку никак не удавалось высвободить оружие.

Поэтому орк решил удивить противника. Он сжал покрытую броней ладонь в кулак и, ухмыльнувшись, изо всех сил ударил противника в лицо. Такой удар мог свалить наземь почти любого орка или дворфа.

Я не могу не задаться вопросом, хотя и в более широком смысле: что теперь? Стоила ли победа заплаченной за нее цены? Достиг ли чего-то Обальд ценой гибели сотен, возможно тысяч своих воинов? Получит ли он что-нибудь долговечное? Принесла ли героическая оборона утеса что-то стоящее армии Бренора? Разве не могли они уйти в туннели Мифрил Халла, которые куда легче защищать?

Сто лет спустя, когда на поле брани останутся только кости и камни, будет ли кто помнить о том, что здесь случилось? Любопытно, что же питает пламя жаждущих битвы сердец столь многие разумные расы? Глядя на последствия бойни, что произошла на этом склоне, я словно гляжу в пустоту. Я представляю крики боли. Мысленно слышу в голове крики умирающих воинов, знающих, что пришел их последний миг и потому зовущих своих близких. Вижу рушащуюся башню и моего друга, стоящего на ее вершине. Конечно, обломки оружия, кости, прочие останки едва ли стоят мига сражения. Но есть ли что-то неосязаемое, что-то способное оправдать кровопролитие? Или возможно во всех нас заложено нечто — и этого я боюсь — что снова и снова подталкивает нас к войне?