Мужчины двенадцати лет - Альваро Юнке

А мальчик платил своей собаке за все эти благодеяния бесконечными лакомствами, поцелуями, ласками и самыми что ни на есть нежными словами. Он проводил долгие часы, разговаривая со своим питомцем и неотрывно глядя на его огромную, нелепую голову с выпученными сонными глазами.

По утрам Пончо ходил в школу. Но вечера он целиком посвящал своей собаке: кормил ее, купал, водил на цепи по улице под восхищенными взглядами других ребят. Вот это было счастье! Настоящее счастье! Что ж из того, что он был всего-навсего болезненным, хилым мальчиком, маленьким бедняком, сыном вдовы-прачки, которую день и ночь раздирали приступы кашля? Что ж из того, что он был осужден на жалкую жизнь в грязном доме — пристанище бедняков, в сырой, вонючей комнате? Что ж из того, что он ходил в лохмотьях? Что он не ел ничего, кроме водянистой похлебки? Что он никогда не был ни в кино, ни в цирке и что мяч для игры в футбол ему пришлось сделать самому из газетной бумаги?.. Но разве мальчику, у которого есть такая свирепая собака, нужно что-нибудь еще, для того чтобы быть счастливым, по-настоящему счастливым? Ну конечно же, ему ничего больше не нужно! Пончо чувствовал себя счастливым, он наслаждался своим безмерным счастьем, он был весел, он был горд. Чего еще можно было желать! У него не было других желаний…

II

Но счастье бедняка — непрочное счастье. Не успеешь оглянуться, а горе уже подстерегает из-за угла. И маленького Пончо, вечно голодного сынишку чахоточной прачки, одетого в лохмотья и лишенного всяких других игрушек, кроме бумажного мяча, горе тоже подстерегало из-за угла. Подстерегало, подстерегало… потом вдруг как цапнет… И… где твое мизерное счастье, Пончо?!

Как-то раз утром Пончо прибежал из школы, как всегда сгорая от нетерпения поскорее увидеть свою собаку.

Он вошел в каморку и застал мать дома. Она плакала.

— Что случилось, мамочка? Отчего ты плачешь?

Ей было отчего плакать. Она рассказала сыну: только что ее выгнали с работы. Какая-то дама узнала, что она чахоточная, и забрала назад белье, которое хотела отдать в стирку, а хозяйка прачечной, опасаясь, как бы подобный случай не повторился, рассчитала ее.

Куда теперь? И если бы даже ей удалось устроиться, разве ее опять не уволят, как только догадаются о ее болезни?

Она продолжала плакать.

Пончо — поскольку мать не разрешала ему обнимать и целовать ее, боясь, что он заразится, — удовольствовался тем, что обнял свою собаку, много раз поцеловал ее черный курносый нос и не отвечал ничего.

Потом наступили страшные дни: мать искала работу… безуспешно. Как-то раз сын снова застал ее плачущей, и она, уже совершенно измученная, больше не находя в себе сил, чтобы продолжать эту борьбу одной, не смогла скрыть от мальчика того, что так ее терзало. Она опять рассказала ему все: их жалкие сбережения кончились; лавочники больше не хотят давать в долг; мяснику уже задолжали два песо, одно песо двадцать сентаво — бакалейщику, булочнику девяносто сентаво. Больше уже негде брать в долг продукты и денег просить не у кого. А она все не находит работы. Скоро нечего будет есть…

— Не расстраивайся, я знаю, что делать, — сказал Пончо и вышел вместе со своей собакой.

Он вернулся с хлебом, бисквитами, конфетами, шоколадом, принес даже кусочек мяса. Он объяснил матери:

— Это все мне дали ребята из нашего квартала. Это будем есть мы с тобой. А Пончо пока пусть питается в другом месте. Я его дал на время одному товарищу, и за то, что я ему позволил подержать собаку у себя, он ее кормить будет. У них есть. Отец у них богатый — они даже целые куски мяса выбрасывают, совсем свежие.

Так прошло еще четыре дня. Иногда мать узнавала, что в каком-нибудь доме прачка и ходила туда стирать. В общем, на обед кое-как собирали. Ну а квартирная плата? Срок взноса квартирной платы угрожающе приближался.

Оставалось пять дней, потом четыре, три, два… Мать снова доверила свое горе сыну, словно ища у него защиты:

— Управляющий уже со мной говорил. Ты ведь знаешь, какой он, дон Иеронимо. Он способен в один прекрасный день просто вышвырнуть в окно наши вещи. Ничего не хочет слушать. Кто не платит — на улицу! Ни одного дня обождать не хочет… Что нам делать, Пончо? Подумай ты, сынок, а то у меня уже сил нет. Я так ослабела последнее время, словно вот-вот мне придет конец!

Пончо подумал…. и сказал:

— Я пойду!

— Куда ты, сынок? Что ты хочешь сделать?

— Я знаю, что надо делать, мамочка. Через полчаса у нас будет чем заплатить за комнату.

Он вышел.

Он решился на героический поступок: продать свою собаку, свое счастье. Он вспомнил, что как-то раз, когда они прогуливались по улице, какой-то прохожий собирался ее купить. Пончо тогда даже не удостоил ответом этого человека. Продать собаку? Да за какие же деньги можно отдать такую собаку! Тогда Пончо думал, что ни за какие. Теперь он думал иначе.

«Теперь, — размышлял Пончо, — если мне предложат сто песо, я его отдам. Но, разумеется, с условием, что мне разрешат с ним видеться…»

И вот Пончо уже стоит перед человеком, который когда-то торговал у него собаку.

— Что тебе надо?

— Я пришел продать вам мою собаку.

Человек презрительно поморщился и подошел поближе.

— Осторожнее! Он, знаете, очень злой.

— О, для меня нет злых собак! Я их мигом укрощаю.

И уверенным движением он открыл собаке пасть, осмотрел нёбо, пощупал зубы. Пончо-пес не протестовал. Пончо-маль-чик, удивленный такой странной податливостью своего питомца, смотрел на покупателя — огромного, со зверским лицом, с толстой шеей, с презрительно сжатыми губами. Такой может оглушить одним ударом, а возьми он в руки хлыст — так и быка убьет. Собака, вероятно, это понимала, поэтому она так покорно, ни разу даже не заворчав, позволяла осматривать себя.

Наконец великан выпрямился:

— Ладно. А сколько ты за него хочешь?

— Я?.. Да не знаю… вы сами скажите… — забормотал Пончо.

— Ну сколько ж я могу тебе дать?.. Два песо хочешь?

Мальчик почувствовал, что сейчас упадет. Два песо?!

А он-то думал запросить сто, да еще свои условия поставить!

— Два… два песо… два, вы говорите? — спросил он.

— Ну да, два песо. А что, мало?

— Но ведь он же злющий!

— Пуф! — презрительно бросил великан. — И это, по-твоему, злая собака?

И он с силой хлопнул собаку по морде, а она, вместо того чтобы броситься на него, как обычно в таких случаях поступала, вся как-то съежилась, словно, еще не начав сражения, была уже побеждена, околдована какой-то странной силой, исходящей от этого человека.

Мальчик, чувствуя себя глубоко униженным, попытался все же взять под защиту своего друга:

— Это он с вами так. А с другими… вы бы только посмотрели!

— Ну ладно, хватит болтовни! Я дам тебе пять песо. Согласен?

— Нет.

— Ну тогда ступай. Забирай свою шавку!

Пончо чуть не плача — сам не зная почему, может быть, потому, что не мог спокойно смотреть, как унижают его собаку, — взмолился:

— Дайте мне двадцать песо!

— Уходи!

— Я его продаю, потому что матери нужны деньги, чтоб заплатить за комнату, потому что, если мы завтра не заплатим, нас на улицу выбросят. А так бы я его ни за что не продал!..

— А сколько вы платите за комнату?

Пончо был так расстроен и растерян, что ему даже не пришло в голову соврать. Он ответил:

— Мы платим двенадцать песо.

— Хорошо. Вот тебе двенадцать песо. Давай собаку. Великан протянул мальчику деньги и взял собаку за цепь. Пончо-мальчик снова принялся умолять:

— Вы ведь позволите мне навещать его, правда? Приходить к нему в гости?

— Да.

— Ну хорошо… Прощай, Пончо, прощай, Пончито, мой дорогой! Завтра я к тебе приду. Пожалуйста, не плачь! Не скучай без меня!

И он целовал собаку прямо в морду, обнимал ее и все время повторял, повторял ей все тот же совет, в котором в эту минуту больше всего нуждался сам: «Не плачь!»

Великан резко потянул собаку за цепь и вошел с нею в дом. Мальчик остался стоять на коленях, глядя им вслед. Перед тем как подняться и уйти, он еще раз крикнул:

— Завтра я приду, Пончо, завтра я приду!

Больше он ничего не сказал и заплакал.

Он вошел в свою каморку с красными, распухшими глазами, но спокойный. Мать была дома и что-то чинила.

— На, возьми. Здесь хватит, чтобы заплатить за комнату… Сосчитай-ка.

Двенадцать песо, ровно.

— Да где ж ты их взял? — спросила было мать, но, взглянув на заплаканные глаза и печальное лицо мальчика, сразу все поняла: — Собака-то где? Ты что ж, продал собаку?

— Да, мамочка! — вскричал мальчик, обнимая мать и разражаясь безудержными рыданиями. — Да, мамочка, да! — повторил он, целуя ее в лицо.

— Пончо, отойди — ты заразишься! Разве ты забыл, что у меня чахотка? Ты ведь заразишься! Отойди, слышишь?