Глава из вовсе неисторического романа Одиссей - Азамат Козаев

- А-а-а-а!..

- Кричи, вой, шелудивая собака! Так-то ты платишь за гостеприимство?..

Об Одиссееву спину кто-то из женихов разбил скамью. Дубовина разлетелась в щепы, а нищий только покачнулся. Изумленные самозванцы смешались, разинули рты, но быстро опомнились. И Лаэртид кричал и почти не чувствовал побоев...

Одиссей не спал и ждал.

Мерил шагами хижину Эвмея, как вепрь в загоне, не выдержал и выбежал наружу, к морю.

- Прошу, Эвмей, пришли его на берег моря.

Скажи чтобы не пугался, ждет его, мол, друг отца. Так скажи.

Одиссей зашел в море по горло. Ныли ссадины и потревоженные ребра, море приятно охолодило царапины и синяки. Лаэртида трясло. Сейчас, когда Телемах обретет отца, как же он сам жаждал хоть на мгновение припасть к руке батюшки - грозного Лаэрта и спросить, что же ему делать, как же хотелось стать просто растерявшимся от бессилия сыном, погрязшим в злобе и жестокости. В мире не осталось для него тайн в женщинах, стоило ли возвращаться домой, после стольких лет отсутствия, чтобы невыносимые думы этих лет осад, сражений и плаваний, оказались просто-напросто провидением человека, подозревавшего самое мрачное и не могшего все эти годы проверить черные мысли?..

Стоило. Ради того момента когда, кулак грохнет по столу и испуганно поднимут головы самозванцы, когда спина сына гордо распрямится, и... ладно, все черные демоны с нею, жена тоже гордо выпрямится и... Как она посмотрит на того же Антиноя? С сожалением или с торжеством? Чем обернется та, прорвавшаяся сквозь маску равнодушия, улыбка? Одиссей просил у моря прощения и неистовствовал пока не устал, и невидимый Борей, метавшийся от моря к берегу, игравший с волнами, тотчас стих, будто и впрямь унесший слова на Олимп.

Одиссей выбрался на берег, без сил опустился на колени и тотчас услышал шаги на камнях. Сердце заколотилось так, что стало сразу жарко. Холод отступил. Лаэртид замер.

- Эй, странник. Ты ли искал меня? Я - Телемах Одессеид, я пришел слушать.

Звонкий голос, еще не надорванный в хрип в бесчисленных схватках, верное и у самого был когда-то такой же, широченный разворот плеч, гордая голова, синие глаза, что с течением времени прищурятся и укутаются такой же сеточкой морщин. Все это великодушно дали рассмотреть полная луна и факел в Телемаховой руке.

- Подойди ближе, сынок. - последнее слово далось ему необычайно тяжело, на языке привыкшем только материться, кричать, и петь боевые гимны, это слово получилось неуклюжим, как кукла, рубленная топором.

Телемах подошел ближе.

- Мне Эвмей сказал, что ты друг отца, что вы воевали вместе под Троей...

- Да.

- Где сейчас отец? Он жив?

- Д-да. Он... - слова застряли в горле, а глаза сына жгли, жгли требуя ответа. Сын Лаэрта мгновенно забыл, что хотел сказать. -Он... Я... Я Одиссей. Я.

Телемах смотрел и не мог поверить, его лицо переживало бурную смену чувств, от восторга до лютой злобы, Одиссей был готов ко всему и, замолчав, ждал. Телемах приблизил факел и вглядывался в стоящего перед ним мокрого, жалкого, избитого человека - Сволочь! - прошептал сын. Одиссееву щеку свело судорогой. -Сволочь!

Телемах трясся и не мог остановиться, факел в руке задрожал. Одиссей ждал удара факелом в лицо, но даже и не подумал закрыться или отвернуться.

- Сволочь! - шептал Телемах. Волнение пережимало ему гортань, но Одиссей мог продолжить за него сам и угрюмо сверкал глазами. Ты шатался где-то столько лет, что у меня на губах давно обсохло молоко и сейчас вино обсыхает.

Да сын!

- Сволочь! - Наш дом... Твой дом заполонили ублюдки, твою жену, мою мать принуждают к сожительству, как простую пастушку, ее тискают по углам все кому не лень, она молчит, чтобы не распалять выродков, а ты, отец плаваешь неизвестно где!..

Да, сын!

- Сволочь! - И вот наконец ты соизволил вернуться. На пепелище...

Да, сын!

- Сволочь! Подлец! Может быть и ты разорял чей-то двор и принуждал чужих жен...

Одиссей отвесил сыну крепкую затрещину и Телемах покатился с ног по прибрежной гальке.

- Подбери сопли, мальчишка. С отцом говоришь! - проворчал беззлобно Одиссей.

Телемах вскочил, разъяренный, еще ничего не понявший, не слушающий слов, замолотил факелом воздух перед собой, и Одиссею пришлось туго. Сын загнал отца в море, несколько раз Лаэртид вскрикивал, когда факел жалил бока и руки, и оглянувшись назад, и увидев позади только море, Одиссей, стиснул зубы, перехватил руку сына и швырнул мимо себя в море, наддав локтем под дых.

Прости сынок, я виноват. Одиссей подхватил захлебывающегося Телемаха и вытащил на берег. И сам упал рядом. Телемах отфыркивался, отплевывался, выкашливал морскую воду, а отец гладил мокрую голову сына ладонью.

- Мой мальчик,- шептал Одиссей. -хоть сейчас поглажу тебя по голове. Время не вернуть, оно утекает как морская вода сквозь пальцы, и ты не всегда даже чувствуешь его незаметный исход, а потом оказывается, что тебе остается только гладить голову взрослого здоровенного мужчины а не маленького мальчика, но и ты обманываешь время: ведь все равно тот могучий муж - твой сын.

- Отец, отец... - Телемаха трясло.

Одиссей прижимал сына к себе, и сам дрожал, и что-то соленое стекало в бороду. Море наверное.

Эвмей весь извелся, он тоже не сомкнул глаз, все ворочался на соломе, ждал и когда услышал сдвоенный шум шагов по дорожке к хижине, подскочил, будто ужаленный скальной змеей.

Телемах пропустил отца первым. Одиссей, улыбнувшись, впервые за столько лет принял свои царские почести: подданный - сын впустил царя в дом, подданный - свинопас встал с соломенной подстилки и предложил царю трон. Эвмей зажег все лучины, что нашлись в хижине, отец и сын смотрели друг на друга при свете и не могли насмотреться.

Как ты вырос мой мальчик, как возмужал... Но я, наверное, не имею прав так говорить тебе "мой мальчик", ведь я не знал тебя юношей...

Отец, отец, как мне тебя не хватало!

Только боги - вседержители знают, как одиноко я чувствовал себя все эти годы, и не было ни одного сильного плеча, на которое я мог бы опереться, как тоскливо чувствовать свою спину голой...

- Отец, расскажем матери, ну!? Расскажем поскорее!

Одиссей молчал.

- Ну, отец! Я уже бегу!..

Лаэртид схватил Одиссеида за руку.

- Нет сынок. Рано.

- Но почему?

- Она женщина.

- Она твоя жена!

- Да. Сядь Телемах и послушай. Ни одна душа, живущая на Итаке, кроме тебя и Эвмея не должна знать о том, что правитель Итаки, сидит сейчас в хижине свинопаса и ест самый вкусный во всей Элладе хлеб и самый вкусный во всей Элладе козий сыр. Никто не должен об этом знать. Кому еще можно довериться из слуг, а Эвмей?

- Филотию.

- И все?

- Да.

- А Меланфий?