Поиск - 92. Приключения. Фантастика - Александр Крашенинников

Он побежал обратно к универмагу, издали стараясь отыскать взглядом жену. В голове горело, ворочалось, он не мог сосредоточиться. Точно бы не до конца понимая, куда и зачем надо спешить, у перехода опять вдруг, остановился.

Облако за универмагом выросло уже в четверть неба, его нижняя часть потемнела, налилась фиолетовым. В недвижном воздухе что-то как бы натянулось, звенело.

Из-за соседнего здания выбежала Люба. Лицо ее было безумным, невидящим, и он понял, что она вряд ли сознает даже, куда вышла. Он не ждал ее с этой стороны. Видимо, обогнула универмаг сквером.

— Люба! — крикнул он.

Она повернулась к нему, вглядываясь, и перешла на шаг. Сиреневая кофточка висела у нее в руке, волочась по тротуару.

— Что ты здесь стоишь?! — тонко закричала она. — Ну чего ты уставился на меня? Ведь говорила, не надо было оставлять его тут, говорила же!

Игорь хорошо помнил, что ни о чем таком и речи не бы то, но смолчал, понимая жену.

Мгновение они стояли друг против друга, точно обессилев.

— Пойдем! — сказал он резко, еще сам не совсем зная, что собирается делать.

И только когда они пересекли тротуар и оказались на одной из боковых дорожек сквера, он понял, что решил правильно. Какого черта было с самого начала бегать по улице, тем более, что прошло уже столько времени после похищения. Так она и будет их поджидать, та, которая увезла Диму.

Он почти бежал, Люба задыхалась, не поспевала.

— Куда мы идем? — сказала она наконец, останавливаясь и глядя на него больными температурными глазами.

— Слушай, — Игорь взял ее за плечи, осторожно встряхивая — чтобы пришла в себя. — Посиди вот здесь на скамейке. Я быстро, десять минут.

Она покорно села на краешек скамьи, слегка забрызганной — после вчерашнего дождя — мелким сором. Полуобморочно посмотрела на него и отвернулась.

Игорь понимал, что эта покорность всего лишь оболочка сотрясающей ее внутри лихорадки, что она и двух—трех минут здесь не высидит. Но куда ж ее тащить — она и саму-то себя теперь не осознает.

— Вот что, — сказал он, как мог властно. — Если разминемся, жди меня возле универмага. Ты поняла?

Она кивнула, теперь уже почти с надеждой глядя на него.

Игорь побежал через сквер.

Не может быть, чтобы они потеряли Диму, не может этого быть… Безумный взгляд жены вдруг вернул ему недавнее озлобление и вместе с ним странную уверенность, что он сможет разыскать сына.

Он миновал сквер и, выскочив на горку, где начинались кварталы новых домов, огляделся. Жены на скамейке уже не было. Он пробежал с полсотни метров вдоль по склону, просматривая сквер с высоты. Двое помятых бродяг, у одного в руке сетка с пустыми бутылками, дед с газетой в кармане, мама с карапузом возле цветника. Коляска лишь одна — бежевая Низенькая гражданочка возле нее в розовом платье, едва удерживающем сдобное тело. Он кинулся наверх, к новостройкам.

Вряд ли Диму увезли на автобусе — здесь они ходят редко. За дорогой, напротив универмага — завод. Идти вдоль улицы, открытым местом, с чужой коляской — тоже вряд ли. Сразу надо было ему сюда, к новым кварталам, сразу!

Через арку в огромном подковообразном доме он вбежал во двор. Двое — даже не разобрал, мамы, бабушки? — с колясками: шоколадная, серая. За спортплощадкой он бросился направо, решив сначала вкруговую, против часовой стрелки. Во дворах шла обычная жизнь: выбивали ковры, разгружали мебель, всегдашний экскаватор терзал только что заасфальтированный проезд. За трансформаторной будкой вдруг открылся пустырь, усеянный валунами, поросший лебедой и крапивой. Игорь повернул назад.

Он огибал яму, вырытую экскаватором, когда в просвете меж дальних домов мелькнули два красных пятна. Он, задыхаясь, кинулся туда. За углом подъезда стояли сразу три: синяя, две красных. Еще не добежав до них и двадцати метров, он увидел, что крайняя — их коляска: резиновая шина на левом заднем колесе светлее, чем на других, месяц назад он поставил новую. Казалось, грудь разрывается, он едва мог дышать.

Но Димы в коляске не было. Разорванный полор свисал вовнутрь, держась лишь на одной кнопке. Должно быть не могли отстегнуть, разодрали. Он с ненавистью глянул па черный раскрытый зев подъезда.

За несколько дней до новолуния Отец решил, что самое время для мессы на Михайловском кладбище.

Дьякон не любил кладбищ, а покойников ненавидел. Нет ничего хуже лежащего человека, если он к тому же еще и неподвижен. Поэтому-то он и возразил, когда сказали, что попадью в случае чего можно убрать. «Никаких случаев, — ответил он, может быть и не по чину дерзко. — Если так, я сделаю сам, вдвоем с Игуменьей». Он только попросил Отца достать ему человеческую руку, да настоящую, не муляж, и лучше от повесившегося — иначе может не подействовать.

Рука была нужна, чтобы выключить попадью на несколько минут, пока Игуменья возьмет деньги. Он обмазал пальцы этого не слишком, конечно, приятного обрубка специальным составом и, когда вошли к попадье во двор, поджег их.

«Не только попадья, но, по-моему, весь переулок окаменел, пока мы там были», — сказал он на другой день, передавая Отцу деньги. Не очень-то Дьякон верил во всякую такую магию, но «славная рука» штука беспроигрышная, не подвела и на этот раз.

Теперь, когда его дело было сделано, — друзу аметиста, атлас, коричное, померанцевое масло и прочее достанут другие, — ему особенно не хотелось на кладбище. Но слово Отца — закон.

К кладбищенским воротам все до одного прилетели на такси — таксисты, чмохи повернутые, за лишний червонец готовы хоть в преисподнюю. На севере мягко, сонно голубело, легкое крыло перистого облака опускалось к горизонту. Точно подраненная, крича и нелепо болтаясь в воздухе, промелькнула черная ночная птица и упала за деревья.

— Привет, — сказал Отец, вальяжно-добродушный, огромный в своей белоснежной рясе, и по-домашнему расстегнулся. Под рясой у него была черная рубашка и черные же выглаженные в стрелку брюки.

Дьякон огляделся. Все были свои, из клана. Остальные, еще не принадлежащие к числу Братьев, видимо, будут позже, их встретит Котис или Пан. Последний таксомотор, набросив прозрачное облачко пыли на придорожный клевер, ускользал за поворот. Пел кузнечик, радостно и тревожно.

Отец, оперевшись рукой о плечо Подруги и приподняв ногу, поправил язычок лакового, немодного, но чрезвычайно дорогого полуботинка.

Подругу не любили. Откуда она появилась, оторва? Поговаривали, что она из учительниц. Это было особенно противно. Кто из них не помнил школы, тошнотворного бубнения про «объективные законы истории» и «победивший пролетариат», безысходную петлю красного галстука да душераздирающие «линейки» с их директорской моралью. Падшая учительница — это было даже пикантно, аристократично — разве они сами не аристократы тьмы и распада? — но она никого не подпускала к Отцу, и тут все ее бывшее учительство проступало совершенно определенно…