Пашка из Медвежьего лога - Григорий Федосеев

Слышу, приоткрылась дверь, и в комнату просунулся парнишка, закутанный с ног до головы в дорожную доху. Он сбросил ее у порожка, повернулся, и я увидел конопатое лицо.

-- Копейкин?! Так это ты и есть Пашка? -- Пашка я, из Медвежьего лога. .

-- Почти графский титул! Ну, садись! -- пригласил я.

На нем были та же защитного цвета широченная телогрейка с чужого плеча и большие унты, вероятно, дедушкины обноски. Поверх этого странного костюма, напоминающего водолазный скафандр, торчала на тоненькой шее голова с беспорядочно взбитыми русыми волосами, с острым птичьим носом, обрызганным мелкими веснушками, и с ямочкой на округлом подбородке. Во всей его фигуре было что-то стремительное, как у стрижа в полете.

Серые ястребиные глаза -мгновенно пробежали по всем закоулкам комнаты, по всем предметам, но не выдали любопытства, точно ничто их тут не удивило.

-- У вас тепло, -- сказал он, долго усаживаясь на стуле. -- Вы не торопитесь: пока дедушка добежит до лога, мы лучше тут подождем, в тайге враз продует.

-- Куда же он побежал? -- удивился я.

-- Мы-то поедем прямиком, до седловины, а он по Ясненскому логу пугнет на нас коз.

-- Пешком и побежал?

Пашка улыбнулся, набрав полную грудь воздуха.

-- Дедушка у нас все пешком, сроду такой. До Медвежьего лога, где наше зимовье, двенадцать километров, а за тридцать лет, что живет дедушка там, он на лошади ни разу туда не ездил. Когда Кудряшка была молодой, следом за ней бегал. А теперь она задыхается в хомуте, спотыкаться стала. Так он пустит ее по дороге, а сам вперед рысцой до зимовья. Она не поспевает за ним.

-- А как зовут твоего дедушку?

-- Не могу выговорить правильно, сами спросите. Его все Гурьянычем по отцу величают. Сказывают, он будто был одиннадцатым сыном, родители все имена использовали, ему и досталось самое что ни на есть трудное. Ниподест, что ли!

-- Анемподест?

-- Да, да... Он у вас ничего не просил? -- вдруг осведомился Пашка.

-- Нет.

-- А ведь ехал с намерением. Значит, помешкал... У нас на смолокурке все к краю подходит: зимовье на подпорках, бабушка старенькая, да и Кудряшка тоже. А Жучка совсем на исходе, даже не лает... Так мы с дедушкой хотели щенка раздобыть. Говорят, у вас собаки настоящей породы. -- И паренек испытующе посмотрел мне в глаза.

-- Собаки-то есть, Пашка, но когда будут щенки, не знаю. Да и будут ли?

-- Бу-у-дут, -- убежденно ответил Пашка. -- К примеру, наша Жучка каждый год выводит щенят, да кому они нужны! Хочется породистого. Мы уже и будку ему сделали и имя придумали: Смелый!.. Значит, еще неизвестно?

-- А зачем тебе собака?

-- Как же в тайге без нее?

-- Ты ходишь в тайгу?

-- Каждую осень промышляем белку, когда и колонка добудем, ну и птицу боровую. А в прошлом году росомаха попалась. -- Последнее слово он произнес не без гордости. -- Уж намаялись с ней.

-- А сколько тебе лет?

-- Тринадцать. Я по тайге сызмальства хожу. Пока он рассказывал о своей жизни, я переоделся.

-- Чаю со мной выпьешь?

-- С сахаром? -- оживился он. -- А что это у вас, дядя, за коробка нарядная?

-- С монпансье.

-- Знаю: кисленькие леденцы, -- Он громко прищелкнул языком.

-- Могу тебе подарить.

-- С коробкой?

-- Да.

-- Что вы, ни-ни! -- вдруг спохватился он. -- Дедушка постоянно говорит, что я за конфетку и портки свои продам. Брать не велит. А чаю с монпансье выпью... Какие у вас маленькие чашки! -- заключил он неожиданно.

Пил Пашка из блюдца долго, вольготно, даже вспотел и все время шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали шарить по комнате.

-- У вас, видать, настоящая дробовка? Наверно, тыщу стоит? -- И, покосившись на мое ружье, затяжно вздохнул. -- А дедушка с пистонкой промышляет. Она еще дедом его с турецкой войны привезена, кремневкой была, потом ее на пистонку переделали. Старая она у нас, к тому же еще и грозой ее чесануло: ствол сбоку продырявило и ложу расщепило. И стреляет смешно: сначала пистон треснет, потом захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно отворачивать -- может глаза огнем вышибить... Нашей пистонке трудно запалиться, а уж как стрельнет -- любого зверя сразу сшибает.

-- И ты с ней охотишься?

-- Стреляю, но редко. Я только припасы таскаю, да если где зайца раненого догнать или утку из воды вытащить. Бывает, и белка зависнет на дереве. Дедушка говорит: "Вот уж как ты, Пашка, научишься во всех лесных делах разбираться, тогда пистонка будет твоя".

-- Ну и как же?

-- Стараюсь.

-- Знаешь, Пашка, с таким ружьем недолго и беды нажить! Новое нужно купить.

-- Край как нужно! -- оживился парнишка. -- Да что поделаешь с бабушкой: она не согласна насчет покупки ружья, денег не дает, а то бы мы с дедушкой давно купили. В магазин часто заходим, дедушка все ружья пересмотрит, выберет и скажет: "Ну хороша же, Пашка, дробовка!". С тем и уйдем.

-- Почему бабушка против покупки?

-- Говорит, что я тогда из тайги вылезать не буду, школу брошу.

Лицо его вдруг стало грустным. Он смотрел в угол, где стояла моя двустволка, а воображение, вероятно, рисовало заманчивую картину, как он с настоящим ружьем бродит по тайге, стреляет рябчиков, косачей и как, нагрузившись дичью, возвращается к бабушке в зимовье... Кажется, я своими расспросами коснулся больного места. Он наскоро допил чай, отблагодарил Акимовну и смолк.

Вернулся Василий Николаевич в полном охотничьем обмундировании: в унтах, шерстью наружу, в телогрейке из плащ-палатки, подбитой беличьим мехом, в легких шерстяных варежках.

-- Акимовна! -- окликнул он хозяйку. -- Ты говорила, что козлятину хорошо нашпиговать свиным салом с чесноком? Приготовься!

-- Как же, вкусней нет блюда. Только надо сначала добыть козла, а потом шпиговать. Ни пуха ни пера вам!

Мы распрощались.

За воротами дремала тощая грязно-серой масти старенькая лошаденка, запряженная в розвальни.

-- Ну-ка, Кудряшка, прокати! -- ласково крикнул Пашка. Он отвязал вожжи, усадил нас в задок на пахучее сено, а сам занял кучерское место.

Кудряшка качнулась влево, взмахнула облезлым хвостом и, сдвинув примерзшие к земле розвальни, лениво потащила их по незнакомым нам переулкам.

-- Надо бы торопиться, солнце низко, -- посоветовал Василий Николаевич.

-- Да ее не раскачать, а собаки на улице попадутся -- совсем станет. Только уж не беспокойтесь, я дедушку не подведу: вовремя приедем. Ну ты, Кудряшка, шевелись!

За поселком лошаденка будто пробудилась, сама, без понуканий, побежала мелкой рысцой. В животе у нее все время екало в такт бегу.

-- Селезенка играет, -- пояснил Пашка. -- Кудряшка у нас подслеповатая, думает, что впереди дед бежит, вот и торопится. Иной раз даже заржет, только голос у нее тонкий стал, как у жеребенка. Колхоз давно друго коня давал, да дедушка говорит: нам торопиться некуда. У нас с ним все ведь распланировано: в это лето зимовье новое сложим, осенью ловушки в тайге подновим, а Кудряшка с нами останется до самой смерти... И правда, верни ее в колхоз -- там в первый же день ей хана. А тут она, вишь, как трусит ногами? Мыто ее не обижаем...

-- А как твои дела в школе? -- спросил его вдруг Василий Николаевич.

Пашка бросил на него недобрый взгляд, дернул вожжой и, продув громко нос, заерзал ногами по сену.

-- Вон в тех колках, ну и косачей -- тьма! --сказал он, показывая кнутом вправо на залесенные холмы. -- У нас там с дедушкой шалаш налажен. Скоро птица играть начнет, слетится да как зачуфыкает, закурлыкает, аж дух захватывает. А дерутся по-настоящему, Иную в кровь заклюют...

-- Со школой, спрашиваю, у тебя как?

-- Со школой?.. -- Пашкино лицо вдруг вытянулось, помрачнело. -- С математикой не ладится, -- процедил он сквозь зубы чуть слышно. -- Пока примеры были, понимал что к чему, а как пошли задачи -- вот тут-то и прижало меня. Дедушка сказывает, что у нас во всем потомстве считать сроду не умели, вся надежда, мол, на тебя, внучек! Сам, говорит, видишь, что делается на этом свете: всякие машины, самолеты, спутники, в космос люди летают, без математики теперь жить нельзя, сзади окажемся. Видите, куда он клонит! Значит, я должен за весь свой род ответ держать?!

-- Дед правильно говорит. А ты как думаешь?

-- Конечно, жалко мне свой род, -- снисходительным тоном ответил Пашка. -Придется подналечь...

За рекою дорога свернула влево, прорезала степь и глубокой бороздою, виляя по береговым перелескам, вывела нас на водораздельный перевал. Дальше узкой прорезью начиналась лощина. Она, раздвинув холмы, уходила в глубину лиственничной тайги широкой падью. Необозримый простор, завороженный тишиною, ожидал нас там.

По синеющему небу плыли легкие облака, облитые золотистыми лучами заходящего солнца. Навстречу лениво летели вереницы ворон.

Вечерело.

У холмов Пашка подъехал к стогу сена, остановился.

-- Тут мне велено дожидаться. Дедушка теперь в ельничке у ключа передохнет и до заката солнца стукнет. Коза сразу пойдет, не задержится -чуткая она, далеко хватает. А вам на этих седловинах ждать; ее ход тут, -- с серьезностью опытного егеря объяснил нам Пашка.