Сезон для самоубийства - Татьяна Моспан

Нина Федоровна шагнула следом и опешила. Посреди громадного, прохладного даже в это южное августовское утро помещения стоял гроб, обитый чем-то бордовым. Чужое мертвое лицо с закрытыми глазами было спокойным и холодным. Нина Федоровна открыла от испуга рот, она не могла отвести от покойника взгляда. Мертвец в гробу словно притягивал ее к себе.

Внезапно сбоку открылась маленькая, незаметная в этом огромном помещении дверца, и оттуда вынырнул невысокий, кругленький человечек.

— Ваш? — кивнув на покойника, деловито спросил он.

Кое-как объяснив, что требуется, Нина Федоровна выбралась на воздух.

— С другой стороны вход, здесь хоронить выдают, — она старалась не раздражаться и говорить без злобы. Господи, ну что за человек ее зять, ничего толком не умеет. Не зря его покойник не любил.

Покойник? Она даже споткнулась от этой мысли. Что-то слишком быстро она привыкла к этому…

Но дурацкий случай с чужим мертвецом не шел ни в какое сравнение с тем, что случилось потом.

Здоровенный рыжий молодец, который открыл дверь, после того как Дмитрий минут десять непрерывно нажимал на кнопку, услышав фамилию Потапенко, хмыкнул и, не говоря ни слова, исчез. Вместо него вышел уже знакомый маленький кругленький мужчина и острыми глазками уставился на Нину Федоровну. И от этого взгляда ей почему-то стало не по себе.

— Справку, дорогуша, я выдам вам к обеду, — толстячок обращался к одной только Нине Федоровне, словно Дмитрия здесь и вовсе не было.

— А мне сказали — сразу с утра… — женщина беспомощно сжимала в руках сумочку. — А что такое? — встрепенулась она. — Ведь вскрытие ему делать не надо, вчера и врач «Скорой помощи» так сказала.

— Ну, врач «Скорой» — это одно, а мы другое… — неопределенно пробубнил мужчина, не сводя немигающего взгляда с Нины Федоровны.

— Как же так, ведь похороны завтра… — растерянно проговорила она.

— Завтра? — маленькие глазки моргнули, он хотел еще что-то сказать, но вовремя спохватился. — В общем так, за справкой часикам к двенадцати подходите, — резиновым голосом протянул он.

А вечером того же дня Нину Федоровну вызвали в прокуратуру. Так она оказалась в кабинете с золотистыми шторками.

— Нина Федоровна, — Ковалюк старался говорить мягко, не повышая голоса, — ваш бывший муж, Потапенко Иван Семенович, умер в результате внутримышечной инъекции наркотика — промедола. Вот заключение, можете ознакомиться, — следователь протянул бумагу через стол и внимательно посмотрел на сидевшую напротив женщину, пытаясь определить, поняла она его или нет.

А она широко раскрытыми глазами смотрела на следователя, окончательно одуревшая и измученная от сегодняшних хлопот. То, что она сейчас услышала, ошеломило ее.

— Послушайте, но ведь ему же нельзя промедол. Ему кололи кордиамин, — машинально повторила Нина Федоровна и тихо ахнула: — Глупость какая, да для него любой наркотик, как… — Она испуганно замолчала. Опять вспомнился кругленький мужичонка из морга, и особенно его сверлящий взгляд. «Так вот оно что, и справку не сразу дали, и в прокуратуру…» — запоздало поняла она и даже подалась вперед от этих мыслей.

Ага, наконец-то до нее дошло! Ковалюк выжидательно молчал.

— Может, здесь какая-то ошибка? Случайно… или не та ампула? — она молящими глазами смотрела на следователя. — Да нет, не может быть… — оборвала себя на полуслове, а в следующую секунду буквально задохнулась: — Он что, специально?

— А вы сами можете делать уколы? — не давая ей опомниться, быстро спросил Ковалюк.

— Да, внутримышечные, — медленно выговорила она, пытаясь понять, куда он клонит. — Однажды, это было два года назад, Иван тоже отказался лечь в госпиталь, и я колола ему сама, шприц у Ивана свой есть. А внутривенное вливание положено делать врачу или, в крайнем случае, медсестре, — зачем-то пояснила Нина Федоровна и прикусила губу: и что она перед ним распинается, наверняка уже все выяснил.

Следователь помедлил, а потом, махнув рукой на всякие подходы, в упор спросил:

— У вас в доме был промедол?

— Вы что же, вы подозреваете меня? — голос женщины задрожал.

— Нина Федоровна, я никого не подозреваю, я выясняю обстоятельства смерти вашего бывшего мужа. Так вы уверены, что в доме промедола не было?

— Да откуда? — она сморщилась. — У меня лично — нет.

— Кордиамин? — она запнулась, услышав следующий вопрос следователя. — Вера доставала, сейчас же, сами знаете, как с лекарствами тяжело. Вера в Москве купила и переслала со знакомым проводником поезда. Мы так часто делаем: посылки, фрукты…

— А ваш второй муж, Алексей Яковлевич, какими лекарствами пользовался?

— Алексей? Да он вообще никакого лечения не признает. Я даже не думаю, чтобы он знал, что промедол — это наркотик, для него — что капли от насморка, что сердечные.

— А, кстати, в каких отношениях Алексей Яковлевич был с вашим первым мужем?

Нина Федоровна устало опустила плечи.

— Конечно, кстати, — пробормотала она скорее для себя, чем для следователя, и усмехнулась. — Я уже ждала этого вопроса, как только вы сказали, что… — Она судорожно сглотнула. — Они были в нормальных отношениях. Это я была как ненормальная: то с одним поцапаюсь, то с другим. Алексей с женой развелся, жил в общежитии, он ушел в чем был, все оставил своей дочке. Я собиралась снимать с ним квартиру, но Иван не захотел. Он сам, понимаете, сам разрешил прописать Алексея здесь, в доме, раз уж так получилось. Так что никакой выгоды ему от смерти моего бывшего мужа не было. — Последние слова дались ей с трудом. — И так разговоров не оберешься, по всему городу сплетни ходили, а тут еще и это…

Нина Федоровна крепилась из последних сил, чтобы не заплакать. Она судорожно всхлипнула и стерла ладонью слезы. «Где взять силы, где?» — твердила она про себя. Ее хватало сейчас только на то, чтобы по-человечески похоронить Ивана, но чтобы такое…

— Умер, бедный, во сне, лицо такое спокойное, словно уснул, а я смотрю: лунки ногтей посинели, а то так бы и лежал…

Сломленная горем женщина продолжала говорить: и про Ивана, и про него, Алексея, и про дочь, которая неожиданно приехала из Москвы в день смерти отца.

— Специально звонил ей, просил приехать, даже не просил, а кричать стал по телефону, когда Вера сказала, что не уверена, сможет ли вырваться. Перепугал их. Еще бы, он обычно такой сдержанный, а тут… И надо же, прямо в день своего рождения. А у меня с утра сердце так ныло, так ныло, — опять заплакала Нина Федоровна.

Следователь беспокойно задвигался на стуле. Дело, когда расследовались обстоятельства смерти человека, было вторым в практике Ковалюка. Вернее, даже первым, потому что тогда он работал со старшим следователем прокуратуры, под его присмотром, да и ясным все было тогда, как день. А здесь? Ну какой у него может быть контакт с этой пожилой женщиной, у нее дочь такого же возраста, как он, а тут разбирайся в ее личных делах. Да она и смотрит-то на него как на мальчишку. Ему было жалко эту женщину. Дикость какая-то! Два мужа и одна жена в доме. Обстановка-то сложилась, кому ни расскажи, криминогенная. Не поймешь у них там ничего: старики, а какие-то шекспировские страсти разыгрались. Нет, это все-таки люди, совсем не похожие на их поколение.

Евгений подумал сейчас о своем отце. Семьдесят лет ему исполнилось, с матерью Евгения он развелся давно, лет двадцать назад, живет сейчас с новой женой, Диной Ивановной, не расписаны они вроде бы до сих пор. Так отец, чуть что не по его, собирается — и к сыну. Квартиру-то он им помог получить, да и прописан он у Евгения. Поживет день, два — одумается — и назад, к своей Дине Ивановне. Ирыся, жена Евгения, сколько нервов себе и ему из-за этих отцовых взбрыкиваний поистрепала. «Ты, — упрекала, — сам себе не принадлежишь, так и будешь всю жизнь за других все расхлебывать». Зато отцу все нипочем, натура творческая, как он любит говорить про себя, мятущаяся. Вроде бы и пить сильно не пьет, а дернет с друзьями-однополчанами рюмку-другую и пойдет куролесить. Евгений с десятого класса винные точки в городе знал, сколько раз отца оттуда уводил. А на жену свою нынешнюю как орет? Проститутка… и так далее. Смех один, какая она проститутка в шестьдесят лет! Зато у отца волосы хоть и седые, да целы все, а у Евгения в тридцать пять уже вся макушка лысая. И все запросто у отца, все отлично. По работе не повысили (он так и ушел на пенсию, проработав до 67 лет завотделом редакции областной газеты, хотя и не раз обещали ему должность редактора) — так что с того? Ладно, бог с ними, со стариками. Наверное, действительно, это люди совсем другой закваски. А тут в тридцать пять лет на приличный скандал сил не хватает, а уж чтобы сорваться и уехать куда… А ведь иногда так теща запилит, да подумаешь: себе дороже — и молчишь, молчишь…

Ковалюк встряхнул головой, словно отгонял от себя свое, личное. Растревожила его чем-то эта женщина. Веселого, что и говорить, мало.