Сезон для самоубийства - Татьяна Моспан

— Ты прямо, как мой тесть, тот тоже: сезон, не сезон.

— А что ты думаешь, так оно и есть.

— Значит, если бы все это произошло в октябре, то ты бы в самоубийство Потапенко поверил?

Отец остановился и серьезно посмотрел на сына.

— В октябре? Тогда поверил бы.

Евгений возвращался домой и насмешливо крутил головой. Ну дает отец! Вот он, следователь, завтра придет в прокуратуру и скажет своему начальнику: нет, это не самоубийство, потому как вроде бы не сезон. Не сезон для самоубийства. Смех один, выдумает же такое? «Я, конечно, всех твоих тонкостей не знаю, — сказал ему напоследок отец, — но ты следователь, ты и ищи, а я в это самоубийство что-то плохо верю».

Евгений Ковалюк не верил в него совсем.

После этого вечера прошло две недели. И дни эти пронеслись для следователя так быстро, что он и сам не заметил.

Сегодня, вернувшись из трехдневной командировки, он, наконец-то, смог сказать себе, что дело Потапенко подходит к завершению, а главное, подшутил над собой следователь, он это не может сказать и своему начальству.

Он не зря мотался в соседнюю область. После протокола опроса главного свидетеля ему не надо было ничего выдумывать, предполагать и дотягивать.

…Он заранее договорился о встрече. Очень важно, чтобы эти двое были дома и ничего не заподозрили.

Милицейский «газик» плавно затормозил возле коттеджа на Лесной улице. Вместе с Ковалюком прибыли три милицейских работника.

Бледное лицо Нины Федоровны замерло от удивления и напряжения. А вот он, Алексей Яковлевич, держался спокойно.

— А санкция прокурора у вас есть? — с показной любезностью осведомился он, и его круглое красивое лицо расплылось в добродушной улыбке.

Обыск продолжался второй час. Нина Федоровна сидела как замороженная, стараясь не смотреть на соседей-понятых. Она болезненно морщилась и время от времени пыталась поймать взгляд Алексея.

— Ищите, ищите, — бросил он милиционеру, когда тот добрался до полки со слесарным инструментом.

Нина Федоровна заметила, как напряглось лицо Алексея. Она сразу вспомнила, что видела у него вот такой же испуганный, удивленный взгляд, когда тело Ивана увозили в морг.

Из ящика с инструментами милиционер достал небольшой сверточек. Алексей Яковлевич дернулся и тут же замер на месте, почувствовав на себе взгляд следователя.

Лейтенант отложил что-то в сторону, и у него в руках оказалась маленькая серенькая книжечка.

— Сберкнижка на предъявителя, — Ковалюк осторожно открыл ее и заглянул в последнюю запись. — Вера Ивановна неплохо знала про накопления своего отца — десять тысяч двести пятнадцать рублей.

— Как ты мог? — Нина Федоровна трясущимися губами словно выплюнула эти слова своему мужу и, обессиленная, опустилась на диван, закрыв лицо руками.

— Мог, не мог, — Алексей Яковлевич Борзуненко сидел в кабинете следователя прокуратуры и брезгливо морщился. — Да мы с Ниной сами разберемся. Ну взял я эту несчастную сберкнижку, покойнику-то она все рано ни к чему. Дочка… С дочкой, я думаю, мы тоже полюбовно договоримся. Ну польстился на чужое: бес попутал, что же мне теперь… — Он изо всех сил старался держать на лице покаянное выражение. — Мы все сами уладим, по-семейному.

— По-семейному, говорите? — Ковалюк протянул Борзуненко какой-то листок. — А вот с этим как быть? — он в упор смотрел на Алексея Яковлевича. — Эта женщина во всем призналась. Есть еще показания вашего сменщика на заводе. А вот это — следователь положил на стол еще один документ, — протокол допроса начальника дэза. На той неделе, когда «внезапно» скончался Потапенко, вам должны были разделить лицевой счет, и тогда уж, в случае непредвиденных обстоятельств, к вам обязательно подселили бы какого-нибудь жильца или даже семью, во всяком случае такие хоромы вам бы никто на двоих не оставил.

Евгений сидел с отцом на скамейке скверика и молча наблюдал, как купаются в пыли молодые воробьи.

— Он признался? — нарушил молчание отец.

— Нет еще, да только деваться ему все равно некуда. Доказательства такие, что… После твоих слов, ну, помнишь, «не сезон для самоубийства», — пояснил Евгений, — я стал искать доказательства, но только не самоубийства, а убийства. Поинтересовался прошлым Борзуненко. Оказалось, что семья его бывшая, где дочь, которой он, по словам Нины Федоровны, вроде бы все оставил, — это так, одни слова красивые для неустроенных в жизни женщин. Вот бедная баба — эта Потапенко, ну да сама виновата, никто ее к этому мерзавцу не тянул, сама себе выбрала. Квартиру там получала жена, она же и обставила, а он и не жил с ней почти, мотался из общежития в общежитие. Да по бабам. Последняя его пассия в соседнем городе, куда я ездил в командировку, работает медсестрой.

— Промедол оттуда?

— Да, там тоже целая история. Наркотик на строгом учете, так она больным порошок разбавляла, а остатки потихоньку подкапливала, чтобы потом продать. Ее уже стали подозревать. Борзуненко месяц назад был у этой медсестры. Она говорит, что он украл у нее промедол, знал, где она хранит припасенный товар. А приехав домой, он поменял ампулу у Потапенко. Медсестра, которая делала ему уколы, не, зря сказала, что у нее произошла путаница с уколами. Он вытащил одну ампулу с кордиамином, когда Ивана Семеновича не было дома, вытянул оттуда шприцем лекарство, а потом влил в нее приготовленный раствор с промедолом. Кристаллы наркотика растворил в воде. Почему он добавил туда немного спирта, я не знаю, но скорее всего где-то услышал, что надо делать именно так. Ампулу из-под кордиамина, но теперь уже с наркотиком, снова запаял.

— А разве это можно?

— Оказывается, можно, у этого подлеца руки-то были, говорят, неплохими. Его сменщик вспомнил, что видел, как Борзуненко возился с какими-то стекляшками.

— Но ведь ампула становится немного короче, если ее сначала вскрыть, а потом снова запаять?

— Так что с того? Кто там будет смотреть — короче, длиннее, а потом, она всего на несколько миллиметров уменьшается, заметить практически невозможно.

— А зачем же было вытаскивать ампулу, это рискованно, ведь медсестра могла заметить, взял бы уже использованную.

— Нет, использованная не подходит. Кончик стекла медсестра надсекает бритвой, а потом откалывает, а это один сантиметр и даже больше. Вот тогда действительно можно заметить, что ампула по длине намного короче.

— Да, умелец.

— Рискованно, конечно. И ведь все рассчитал. Но думаю: сделал он это не из-за сберкнижки, а из-за дома. Понимаешь, у человека, который всю жизнь не имел своего угла, мотался по общежитиям, вырабатывается своя особая философия. Это как у людей, которые долго жили в коммуналках.

— Философия коммунальной кухни, — Георгий Иванович кивнул, — пожалуй, ты прав.

— Так вот, раздел лицевого счета Борзуненко не устраивал, он хотел быть хозяином. Думал: все спишут на старость и болезни Потапенко, и это вполне могло бы произойти. Вот почему он испугался, когда покойника отправили в морг, а могли бы и дома оставить, заморозку сделать, как в таких случаях практикуется. А сберкнижка…

Евгений взглянул на отца. Тот сидел мрачный на краю скамейки и носком ботинка ковырял что-то в земле.

У Евгения кольнуло сердце. Ну и болван же он! И еще хвастается, что в психологии неплохо разбирается. Морг да покойник… не любят ведь старики таких разговоров. Да это и кто хочешь не любит. Он потянул отца за рукав.

— Так что ты говорил про сберкнижку? — очнулся Георгий Иванович.

— А сберкнижка имеет уже второстепенное значение. Могли, конечно, ее и не найти, но, я думал, вряд ли этот деятель настолько кому-нибудь доверял, чтобы мог сберкнижку на предъявителя на хранение отдать.

— А почему ты был уверен, что она должна быть именно на предъявителя?

— Иначе бы не пропала. Потапенко поэтому и Веру из Москвы вызвал, может, чувствовал что, а может, просто хотел деньги подарить.

Евгений встал:

— Пойдем, Ирыся ужин приготовила. С грибками, — многозначительно протянул он и повел отца к дому.

— Самое время сейчас, — быстро отозвался тот, — сезон…