Автопортрет - Игорь Угляр

Четвертый час. Еще какое – то время лежу вытянувшись в струнку, затем спрыгиваю с кровати. Сколько же это продолжается? Ого, без пяти минут пол года минуло с тех самых пор, как мой бедный мозг превратился в некое подобие круглосуточно работающей жаровни, костерища, доменной печи, нет, бери выше – крематория, в котором он медленно поджаривая себя сгорает в пламени адовом все двадцать четыре часа во сне, наяву, дома, на работе, где еще? – везде и всегда меня преследует наваждение, фантом, мираж, образ, от которого я хочу во что бы то ни стало избавиться, откарасткаться, отхреститься, но тщетно всё, не выходит ничего, не под силу, стало невмоготу уж совсем, устал, болен, истощен, поэтому – сгинь, исчезни, пропади, желательно пропадом, зачем ты являешься мне ежесекундно, минутно, часно, дневно… – явись же кому нибудь другому, ну сколько же можно, будь ты проклята…

«И в куче навоза можно найти крупицу жемчуга». Конфуций. В роли кучи дерьма у нас как всегда долбаный ТАУН. Словно сфинкс, орхидея, цветок прерий душистых ты возвышалась на унылом фоне кидающийся даже в залитые глаза смеси брайтоновской глупоты и уродства. Выразительной лепки голова, то ли греческий, то ли иудейский профиль, белокурые кудряшки. Природа словно вытесала профиль из цельного куска гранита максимально очертив его, замерев в испуге в самый последний момент, словно опасаясь откромсать лишнее, ещё чуть – икрасота перейдет с свою противоположность. Плод любви еврея физика и польской балерины. Штучная женщина. Будь я художником, или скажем ваятелем – намалевал, вылепил, вытесал бы тебя именно такой. Подваливаю сходу. Какой – то амбал пытается стать на пути моего счастья, но я пьян, поэтому решителен и непреклонен. Мы оба под изрядным шофе и дело катится как по маслу. Выпиваем, танцуем, о чем то щебечем, словно не виделись лет этак сто и смертельно соскучились друг по другу. Да так оно и было, мы же кинулись навстречу друг дружке! Пиемо, гулямо, танцовамо. Ах!

Разговор явно не клеится. Первая бутылка комом, наше застолье скорее напоминает поминальное сидение, твои, между прочим, слова. Со второй мы как всегда разошлись, раздухарились, можно сказать, со второй – не раньше никак у нас устанавливается некая духовная связь, близость, братство по оружию, ведь мы с тобой не мужчина и женщина, а други, братаны, собутыльники, сообщники, кореша, подельники, короче – лица без вторичных половых признаков. Иногда мне кажется – и без первичных тоже. Это произошло так давно, что и не упомнить, чуть ли не на заре знакомства нашего. И надо же, именно в тот вечер я попросил тебя, мол, детка дорогая, в наших отношениях мы опасно подошли к той черте невидимой красной, за которой начинается свинство да скотство, ведь мы не будем преступать ее, договорились, ладно? Через аж два дня рухнет в тартарары все самым что ни на есть свинско – скотским образом, и спроси кто нас тогда, есть ли в мире что или кто либо способный хоть на копейку порушить дружбу нашу, отношения, ха – ха- ха, но Аннушка уже пролила свое масло… «What kind of women are you?», немо вопрошаю я исступленно тряся за плечи, не ведая, что жить мне, от умело воткнутого в сердце самое шила осталось целых два дня.

А тогда, в тот промозглый февральский вечер, в наш первый ГАМБРИНУС, мы оприходовали на двоих пару МЕРЛО и чудесно провели вечер. Провели его так чудесно, как обычно проводят двое случайно встретившихся и понравившихся друг друг людей, которых потянуло друг к другу в ожидании предстоящей любви. На улице ты схватила меня под мышку и мы рванули в ПРИМОРСКИЙ. Добавить и потанцевать. Добавили и потанцевали. Я всё рассматривал и рассматривал тебя кожей буквально чувствуя как западаю, падаю, проваливаюсь в любовую прорву из которой нет и не будет ни выхода ни спасения, я забыл дурашка про: « Не пускай змею любви в свое сердце, единственное, на что она способна – так это ужалить тебя смертельно в самое сердце», и правильно сделал, что забыл, зачит так надо, пусть кусает, меня ждет смерть сладкая самая от яду любовного, я ведь мечтаю о смерти такой, ну поскорее же, я и так заждался в ожидании бесконечно своем одиночестве…

На улице ты засунула руку свою в мой карман, я и до сих пор ощущаю его тепло. « Не пропадай, Игорек!». «Ну что ты, куда же я могу пропасть?!».

Мы сидим как детки малые, в твоих руках чаша с зажженной свечой, которую ты медленно, в такт музыки перекатываешь в ладонях. Беру эти руки в свои, и меня пробивает мелкая дрожь. Лицо напротив сидящей женщины озарено улыбкой, от которой становится не по себе. Так становится не по себе человеку которому зачитали смертный приговор.

Пляж. Медленно, осторожно, перебираю пальцы твои, стряхивая песок. Ловлю на мысли, что проделываю это впервые. Имеется в виду ввобще впервые в жизни. У тебя красивая стопа. С соблюдением пропорций, высоким подъемом, элегантная, вся в тебя. И здесь, на пляже, посреди людей толпы у меня возникло дикое, непреодолимое желание приникнуть, прижаться, слиться, расствориться в ней… в испуге одергиваю руку и отвожу взгляд. Слава Богу, ты так ничего и не заметила.

Усадьба Вандербильдов. Лежу на зеленой лужайке навзничь, рука моя слепо и беспомощно шарит по траве в поисках твоей. Дорогая, ну где же ты, мне так грустно, так одиноко, мое сердце просто разрывается от любви, прости разрывается…

Идет время и отношения словно карточный домик разваливаются на глазах. Между нами незримо выросла Китайская стена отчуждения, западая в такси каждый жмется к своему окну словно опасаясь укуса бешеной собаки, между нами можно посадить пол автобуса, уместить морской вокзал, аэропорт. Между нами пропасть, пустота космическая заполняемая натужным, никчемным, никому не нужным искусственым разговором. Каждая такая поездка забирает у меня год жизни, выцеживает литр крови. Каждый променад по бодворку на пионерском расстоянии сто лет, всю кровь до капли последней. Спасает, до времени до поры, пьянка. Заканчивающаяся в лучшем случае полубеспамятством. Но, похоже, и эта отдушина приказала долго жить. Вчера мы сели в такси, но домой ты добралась в гордом одиночестве. А в прошлый раз мы потерялись. А в позапрошлый не упомним. «Невыносимо» – это я. «Непереносимо» – это ты. Надо же, неужели и тебе как наждаком по влагалищу, кто бы подумал, но ты словно шахидка судорожно ухватившаяся за тротиловый пояс с непреклонной решимостью смертницы, только заместо пояса у тебя нечто другое – бесполезное и бессмысленное, приходящее в негодность, угасающее и умирающее но продолжающее сеять вокруг, пусть в переносном смысле – разрушение и смерть…

Я бы сравнил наши отношения за эти пол года знаешь с чем? Только не падай, вроде меня, с барного табурета. С семидесятью четырьмя годами Советской власти. Где были как свершения величайше грандиозные так и падения нижайше позорные. И еще неизвестно чего поболее. Свинцовый режим сталинский и болтовня брежневская, голодомор и урожаи рекордные, соха и бомба атомная, ГУЛАГ и ОТТЕПЕЛЬ, синхрофазотрон и сырок плавленый, колхоз полудохлый и корабль космический, пушки и масло, кровь и слезы, любовь и ненависть, встречи и расставания… А еще я бы сравнил наши мазо – садо знаешь с чем? Только в мою головешку могло прийти такое. Я бы сравнил, я бы сравнил наши отношения дорогая с тем уродством, что проистекало промеж СССР или тем, что от него на сегодняшний день осталось, и Китаем. Ну как? И вместе ни в жисть, и порознь как то не получается.

Мы встечались чуть ли не ежедневно. Прощаясь, ты напутствовала меня в обязательном порядке: «Доберешься домой, обязательно позвони». Я отвечал: « Ага, обязательно позвоню». Приходил домой и первым делом хватался за трубку. Иногда ты не выдерживала и звонила первой, наши звонки буквально пресекались и мы всегда трепались долго, как треплются ни о чем люди, которым никак не хочется расставаться, да так оно и было, разве нам хотелось расставаться? Я некогда не обращался к тебе просто по имени, так уж повелось, только любовно ласкательно, тебе нравилось и ты не возражала, а кто бы возражал?, каждой твари хочется хоть какой то ласки да любви, мне вот например, а когда я возьми и обратись к тебе по имени ты сразу почувствовала неладное и возмутилась: «А чего так официально?». В конце концов приходило время прощаться. «Спокойной ночи, детка, целую». «Спокойной ночи».

Ты все раздумываешь не зная чем ответить на мое предложение. Я и не тороплю. Затем, поежившись, уходишь от ответа. Ну и правильно. Две голые неприкрытые задницы, два нервных, издерганых жизнью типа. Ой ли? Я не настаиваю. Ни боже мой. Рука протянутая к тебе рука любви и дружбы – но не подаяния ради, никто к никому не напрашивается, оно ж понятно, единственно о чем прошу, так об уважении к моему чувству, оно и довольно будет. Пусть всё идет чередом своим, так и порешим. Еще какое то время сидим молча. Говорить не о чем. Молча, отрешенно, каждый погрузившись в какие то свои, неведомые другому, мысли.