Раневская, что вы себе позволяете?! - Збигнев Войцеховский

Фильм практически лег на полки — в эти дни история некоей там семьи из Западной Белоруссии никому не была интересна, решило советское руководство. Но зарубежным товарищам фильм показывали в закрытых кинозалах. Таким образом, фильм увидели многие. Интересно, что очень высокую оценку фильму дал и Теодор Драйзер, который смотрел фильм вместе с президентом США Рузвельтом.

Тем не менее тот самый председатель Государственного комитета по кинематографии Иван Большаков, который не желал видеть на экране крупный план Фаины Раневской из-за ее «ярко выраженных семитских черт», выпускать фильм на экраны не разрешал. Отговорок было много: и тема не та, и автор музыки в фильме — композитор-поляк, сейчас непонятно где находящийся, и Львов занят фашистами, зачем напоминать лишний раз нашим людям, что там было некогда жить хорошо и счастливо.

Но время шло, руководство Советского Союза видело и осознавало, что людям в условиях неимоверно долгой войны нельзя предлагать только фильмы-агитки, пустые по сути, пусть и правильные по форме и содержанию. Пришло осознание того, что искусство само по себе значит для народа всегда куда больше, чем все агитбригады, вместе взятые. И фильм было решено выпустить в прокат.

Но… немножко исправить.

В то время, а шел 1942 год, сама Раневская была в Ташкенте. Тут надобно заметить, что в годы войны в Ташкенте находилась практически вся элита искусства. По какой причине был избран именно Ташкент — неизвестно. Некоторые историки склоняются к тому, что повлияло южное расположение города. Там же, в Ташкенте, была и съемочная группа Михаила Ромма. Неожиданно он получает по сути приказ (в то время, наверное, именно так следовало расценивать телеграммы-приглашения) явиться в Москву. Спустя некоторое время жена Михаила Ромма получает письмо от мужа. И в нем — радостная весть: фильм «Мечта» выпускают на экраны. Но новость тут же омрачается дополнением: сам Иван Большаков сообщил Михаилу Ромму, что фильм надобно сделать чуть динамичнее, короче… Для этого выбросить из него некоторые сцены, которые, по его мнению, тормозят действие, к тому же не несут обязательной информации для советского зрителя. И даже более того: не способствуют «усвоению зрителем главной идеи фильма».

Фаина Раневская, а ей жена Михаила Ромма рассказала о фильме, насторожилась. И не зря. Дальше становится известно, что Большаков нацелился вырезать из фильма эпизод, где Роза Скороход встречается со своим сыном в тюрьме.

Фаина Раневская считала эту сцену лучшей, сыгранной ею в фильме.

И не просто лучшей, но самой необходимой. Потому что в этой сцене раскрывается весь трагизм ее героини — Розы Скороход. Фаина Раневская со своим упорством во всех, даже самых маленьких, ролях стремилась сделать своих героев живыми, настоящими людьми. А человек, она понимала это более чем, не может иметь некое схематическое устройство, определяемое нехитрой формулой распознавания «свой-чужой». Человек — это целый мир, сложнейший и интереснейший, мир, который в зависимости от разных обстоятельств раскрывается совершенно по-разному. И именно в трагических ситуациях глубина раскрытия человеческой души достигает зачастую своего предельного значения.

Эта сцена встречи Розы и ее сына была именно такой для героини: здесь зритель вдруг понимал всю трагедию женщины, проникался ее искренней болью.

Вырезать это место — это не просто лишить зрителя нескольких минут созерцания игры актрисы, это, по сути, убить напрочь тот образ, который создавала Фаина Раневская.

С болью в сердце созданные образы становились частью самой Фаины Раневской — мы в этом еще убедимся, когда станем говорить о главной роли в ее жизни — миссис Сэвидж. Впрочем, в тот момент главный для Раневской был образ Розы Скороход. Она не могла допустить отсечения от него человечности, самопожертвования. Пусть образ и был негативным, но он не был враждебным, не был античеловеческим! Роза Скороход скорее жертва, жертва самой себя…

Фаина Раневская не находила себе места. Ехать в Москву? Нет, в такое время это было бы расценено как нарушение дисциплины, за это можно было бы поплатиться, так ничего и не сделав. Писать Большакову? Бесполезно, он не станет читать, как только поймет, в чем дело.

И тут судьба смилостивилась над Раневской неожиданной вестью: сам Иван Большаков прибывает в Ташкент. Зачем — это уже отдельная история, но он, кроме прочего, организовал там прием работников кино и актеров, преимущественно, конечно, по личным вопросам. На прием записалась и Фаина Раневская.

То крайнее состояние внутреннего напряжения и духовного волнения, в котором в тот день находилась Раневская, может передать тот факт, что она простояла в тесной приемной несколько часов, хотя ее неоднократно приглашали присесть. А она не могла. Элементарно не могла сесть, потому что она шла, может быть, на самый отчаянный в своей жизни шаг.

Фаина Раневская не присела и во временном кабинете Ивана Большакова, хотя он услужливо указал ей на стул. Потом он сам поднялся со своего места, подошел и, отодвинув стул от стола, вежливо пригласил присесть. Но Раневская опять отказалась, тут же спросив прямо: правда ли это, что по его приказу из фильма «Мечта» выброшена сцена встречи Розы Скороход с сыном в тюрьме?

Она спросила с таким напряжением в голосе, что Большаков смутился и стал что-то лепетать о том, что героиня Раневской — Роза Скороход — в фильме образ отрицательный и до места встречи очень понятный простому советскому человеку. А вот эта встреча в тюрьме… Она вызывает чувство жалости, сострадания. Как же можно жалеть, по сути, врага? Это неправильно, сегодня советские люди не должны знать жалости, сегодня они должны гореть, да нет — пылать ненавистью к врагам Советской республики. В общем, эта сцена сбивает с толку советского человека, заставляет думать… совсем о другом, о чем он не должен думать. Она, эта сцена, эта Роза Скороход, уводят зрителя от главной идеи фильма, разбавляют праведную ненависть ненужной сентиментальностью и жалостью.

Раневская слушала молча, неотрывно, практически не моргая, глядя в глаза Большакова, и тот в конце совсем замялся.

Раневская подошла и встала практически вплотную к председателю госкомитета и спросила:

— Вы знаете, что такое диалектика?

Большаков растерянно что-то хмыкнул в ответ, пытался даже улыбнуться, силился что-то сказать, чтобы перевести разговор в шутливую сторону. Но Раневская не улыбалась. Ее глаза с такой пристальностью смотрели на Большакова, что он невольно отклонился туловищем назад, рискуя упасть, с трудом сдерживая равновесие.