Раневская, что вы себе позволяете?! - Збигнев Войцеховский

— Если Вы, Иван Григорьевич, не восстановите эту сцену, я убью Вас. Меня ничто не остановит.

Раневская говорила тихо, очень тихо. Как позже она сама рассказывала, в этот момент она собрала в себе всю ненависть, на которую была способна.

Сказала и ушла.

Сцена была восстановлена. И фильм вышел к зрителям с ней.

Но есть в этой ситуации и еще кое-что. Раневская, вспоминая этот свой поход к Большакову, невольно призналась, что когда уже выходила из кабинета, подумала о том, что сцена получилась замечательная!

В самый, быть может, трагический момент своей жизни она думала об игре!

Только не надо думать, что Раневская попросту играла…

Раневская об этом случае

Какой кадр погиб зря! (О встрече с Большаковым.)

Если не хочешь выпускать картину на экран, найдешь десятки поводов…

7. «И я ничего не видела, кроме этих глаз…»

Решил, что вот эту небольшую часть книги нужно поставить именно вслед за предыдущей. Просто я чувствую, что у вас, уважаемые читатели, начал создаваться образ Раневской как… ну, железной леди, что ли… Этакой бесстрашной, все понимающей, способной отстаивать свое право до последней капли крови.

Да нет же. Раневская была самым обыкновенным, живым человеком из мяса и костей. И все то, что выделяло ее из остальной массы, основывалось не на бесстрашии, не на дурацком героизме, не на женской бесшабашности, а на способности чувствовать сильнее, чем другие, сопереживать сильнее, чем другие, быть совестливее и правдивее, чем другие. Думаете, Раневская не боялась? Боялась. Но она шла, шла потому, что не пойди — и не сможет потом жить со своей совестью.

Пожалуй, можно все это назвать одним явлением в характере Фаины Раневской — она не могла оставаться безразличной и не могла прятать, сдерживать свое небезразличие. В том, что Фаина Раневская была, как и все люди, в определенной степени зависима, впечатлительна, поддающаяся всеобщему настроению массы, — это очевидно.

…После того, как в Камерном театре была запрещена «Патетическая соната», Раневская осталась без роли. Ей нужно было искать работу. И она пришла в Театр Красной Армии по приглашению: ей обещали интересную работу, несколько ролей — вы об этом прочли еще раньше в этой книге. И вправду, долгое время Раневская была занята сразу в трех спектаклях.

Как вы уже знаете, Театр Красной Армии имел свою собственную задачу: готовить «праздничные» постановки, то есть спектакли, приуроченные к особенным датам молодого Советского государства. Даром сказать, что у государства молодого — через самое короткое время — этих праздничных дат стало больше, чем запрещенных христианских праздников. Один из спектаклей, который был «наготове», назывался «Гибель эскадры». Спектакль хороший по большевистским меркам, иначе говоря — никакой. Постановкой спектакля занимался уже неоднократно мелькавший на этих страницах Юрий Завадский. Если говорить кратко, то главная его задача, исполнения которой он требовал от актеров, сводилась к безусловному исполнению режиссерского замысла. Ни шага в сторону! Ни слова лишнего! Никакой смены интонаций!

По сути, это был приказ «не играть», а «исполнять». Но, что интересно, пришедший позже в этот театр Алексей Попов, пытавшийся изменить его, сделать по-настоящему профессиональным, отметил в своих записках, что многие актеры, в том числе и Раневская, все равно «играли». То есть жили на сцене.

Раневская играла в этом спектакле — «Гибель эскадры» — женщину-комиссара, и как ни была прямолинейна и бесхитростна эта роль, Раневская нашла возможным очеловечить этот образ, придать ему женственность, некое внутреннее напряжение.

Так вот, приближался очередной съезд партии. Театр ждал во всеоружии, когда к ним пожалуют самые достопочтимые гости — делегаты съезда. Как вдруг приходит оглушительная новость: театру немедленно собираться и ехать в Кремль. Спектакль должен будет идти там!

Вообразить волнение и суматоху сегодня уже не представится возможным, потому что нам не оставили хотя бы в лабораторной пробирке духа той эпохи. Срочно закупались новые костюмы — ведь Кремль!

И это значило, что на спектакле будет Сам — будет Сталин.

Но с другой стороны, такое приглашение труппы означало еще и россыпь наград после спектакля — просто так в Кремль не зовут. И, как утверждают многие исторические свидетельства, масса актеров и работников театра готовили дырочки под ордена на своих костюмах…

Было решено, что в Кремле театр будет ставить с успехом прошедшую несколько проверок зрителем «Гибель эскадры». Сами понимаете, поскольку спектакль назывался «Гибель эскадры», в нем должна быть эскадра, а где эскадра — там пушки, где пушки — там выстрелы. По замыслу режиссера, звуки выстрелов имитировали ударные музыкальные инструменты. И вот тут ему, Юрию Завадскому, показалось, что этих инструментов-то и не хватит на кремлевской сцене! Зал там большой, что там получится за залп эскадры с имеющимися инструментами? Хлопок! Вдруг товарищ Сталин не одобрит, спросит: «Разве же так эскадра палит»?

И в срочном порядке были закуплены литавры и барабаны, найдены работники и обучены для получения нужного эффекта от «выстрела».

Наконец театр прибыл в Кремль. Здесь всех ждала унизительная проверка: всего и всех. Каждого обыскивали с неистовым рвением. Актеры не смотрели в глаза друг другу — настолько все происходящее было унизительным для них. Расположились, приготовились, ждали. И тут обнаружили, что за кулисами во всех углах замерли неподвижно и молчаливо серые личности с каменными лицами. Только глаза их все бегали, ощупывали, следили. Было зябко всем, хотя в здании было натоплено.

Что еще поразило актеров — тишина в огромном зале. До начала спектакля остаются минуты — а в зале, кажется, ни души!

Через дырочки в занавесях осматривают зал и видят — он полон. Мало того: вот в ложах и на первых местах все они — самые известные люди страны: члены правительства и партии… Это не то что удивило — это сразило актеров. Да, они знали, что так бывает — относительная тишина в зале, когда ждут самого почетного гостя. Но чтоб уж так тихо сидели!

И тут актеры испуганно пятятся от занавеса — в зале раздается грохот, как будто там что-то реально взорвалось. Почти выстрел эскадры… Шквал аплодисментов. Настоящая буря, которая неистовствует, не снижает ни на децибел своего шума тысяч рукоплесканий. Идут минуты… Сколько их прошло? Пять? Десять? Это, казалось, продолжалось почти полчаса — и вдруг все так же неожиданно, как по мановению волшебной палочки, смолкло. Да, мановение было — чуть-чуть приподнятая рука, остановившая эту бурю…