Александр Беляев - Борис Ляпунов

Правда, были у Беляева и срывы: тяжеловесные, занимающие много места рассуждения об элементах и их превращениях в повести «Золотая гора»; слишком затянутые, хотя и поверхностные, научные споры в «Лаборатории Дубльвэ». Таких примеров, впрочем, весьма немного.

Научные сведения необходимы, но их включение должно мотивироваться самим сюжетом, судьбами и поступками героев. Особые трудности проистекают оттого, что внимание писателя раздваивается между научным материалом и людьми. Следует добиваться, чтобы то и другое объединялось в одно целое, в единый художественный сплав. В одной из своих статей, опубликованной в «Литературной газете» (под красноречивым заголовком — «Золушка»), Александр Романович говорит о стремлении некоторых фантастов превратить научную фантастику в сухую «занимательную» технологию или электротехнику, где герои «романа» только и делают, что задают вопросы и отвечают на них. Он выступает против тенденции снижения тематики до узкотехнических проблем. Научную фантастику не следует низводить к занимательной науке, машины не должны заслонять людей.

«Научную фантастику нельзя превращать в скучную научно-популярную книжку, в научно-литературный недоносок». Беляев справедливо восставал против существовавшей тенденции излишнего утилитаризма, пренебрежения художественной стороной, превращения фантастики, низведенной на степень занимательной науки, в «весьма незанимательные научные трактаты в форме диалогов». Он здесь опять-таки ссылается на опыт Жюля Верна (хотя и отмечает, что иногда Жюль Верн обилием описаний подвергает испытанию читательское терпение) и Герберта Уэллса (в рассказах которого лишь очень немного описаний, а все остальное — художественное изображение событий).

Роль научной идеи в романах Беляева отнюдь не всегда сводится к одному лишь «двигателю» сюжета. Она, будучи показанной в своем практическом воплощении, раскрывает перспективы научных исканий, ведущихся сегодня. Опыты Доуэля и Керна, препараты доктора Цорна, изобретения Штирнера и Бройера — это будущее науки. Какими бы фантастичными ни казались сейчас все подобные смелые эксперименты, в них присутствует зерно истины. Быть может, не в таком именно виде войдут они в жизнь — иными способами будут воздействовать на железы внутренней секреции, иначе передавать на расстояние мысль, иную создадут синтетическую пищу. Это не умаляет заслуги Беляева, верно угадавшего направление научного прогресса.

Возникал далее вопрос: если фантастика научна, то в какой степени допустим в ней вымысел? Вокруг этого вопроса разворачивалась борьба. Поборники «научности» делали ее критерием оценки, отрицая тем самым право писателя на фантазию, заставляли ограничиться рамками ближайшего будущего и вообще придерживаться полной достоверности. Тогда, в ранний период развития фантастики, необходимость широкого взгляда на роль фантастического вымысла не являлась очевидной.

Потому упрекали Беляева в отрыве от науки и даже в противоречии ей. Беляев же, следовавший традициям и Уэллса и Жюля Верна, понимал, что научная фантастика по своей природе требует смелости воображения. Говоря об этом, Беляев утверждал, что фантаст может предвосхитить такие последствия и возможности, которые подчас неясны еще и самому ученому. «Не слишком ли это смело?» — спрашивал он и отвечал: «Жизнь показывает, что не слишком». Если бы научно-фантастические идеи были научны на все сто процентов, то тем самым они перестали бы быть фантастическими. Без научных «погрешностей», «допущений» вообще невозможно обойтись.

«Но тогда чем же отличается подлинная научная фантастика от беспочвенного фантазирования, оторванного от научных знаний? Тем, что в голом фантазировании ничего и нет, кроме пустой игры воображения, в научной же фантастике «допущения» и научные «ошибки» лишь порог, который необходимо переступить, чтобы войти в область вполне доброкачественного познавательного материала, основанного на строгих научных данных». Здесь Беляев имеет в виду сделанные Жюлем Верном допущения, благодаря которым его герои летят в пушечном снаряде к Луне, благополучно путешествуют в недрах Земли и пучинах океана. Он отстаивал право на фантастический допуск, приводя в качестве примера и уэллсовского человека-невидимку.

Беляев решил для себя вопрос, который сегодня снова и с необычайной остротой возник перед советской фантастикой. Это вопрос о праве на далекую мечту, о том, насколько может фантаст не признавать «запреты» современной науки.

Писатель никогда не порывал связи с научной основой, не придумывал ради чистого вымысла. Но вместе с тем он не был и рабом научных догм. Секрет обаяния беляевской фантастики, ее жизненность заключается в той смелости, с которой он отбрасывал «абсолютные» истины и отстаивал право фантаста и человека на дерзкую мечту. И, может быть, именно поэтому он с такой силой увидел то, что не увидели многие более ученые его современники, не говоря уже о критике?

Право на мечту далекого прицела, доказанное творческими победами Беляева, — самое большое завоевание и самый важный принцип сегодняшней советской фантастики. Смелость мечты — вот что роднит его романы с лучшими книгами современной фантастической литературы.

Высказывания Беляева о фантастике и примеры из его творческой практики ценны потому, что в довоенной научной фантастике нередко встречались отмечавшиеся им недостатки.

На страницах научно-фантастических романов, повестей и рассказов мелькали безликие академики и другие ученые-статисты, поименованные, но не наделенные никакими живыми человеческими чертами. Скудость фантазии, часто повторяющиеся шаблонные ситуации, отсутствие правдоподобия в описании обстановки — все это, к сожалению, снижало уровень произведений фантастов того времени.

Владея мастерством увлекательного сюжета и подачи познавательного материала, Беляев наглядно показал, как можно научно-фантастический роман сделать приключенческим, а приключенческое произведение обогатить научным материалом. Правильные идеологические позиции помогли ему создать вещи острой социальной направленности, звучание которых актуально до сих пор. Читая его книги, мы видим, как в царстве капитала даже самые ценные научные открытия обращаются во вред людям. Столкновения, описанные романистом, завершаются обычно победой разума, гуманизма. Тех, кто пытается идти наперекор прогрессу, ждет неминуемая гибель.

Типичное в его произведениях — судьба крупного открытия в мире наживы и господства низких страстей. Их обличает Беляев-художник. И все это, вместе взятое, придает шаблонной форме романа приключений совершенно иное качество: он становится научно-фантастическим и социальным.