Осенний мост - Такаси Мацуока

Когда Эмилия впервые увидела этот замок — а это произошло вскоре после ее приезда в Японию, в 1861 году, — то была глубоко разочарована. Замок показался ей чересчур хрупким и слишком изящным. Тогда для нее слово «замок» означало массивную каменную крепость европейского типа, в точности как дворянин должен был быть рыцарем наподобие Уилфреда Айвенго. Тогда она была слепой и глупой. Теперь, прожив в Японии шесть лет, она узнала, что изящество и смертоносность прекрасно могут сопутствовать друг другу — как это и было в случае с замком «Воробьиная туча», — а рыцарь может быть не только европейским принцем, герцогом или бароном, но и самураем или даймё, здешним князем. Мы часто оказываемся слепы, столкнувшись с тем, чего не ожидаем. Эмилия была исполнена решимости при следующем таком столкновении — а она была уверена, что оно произойдет, — смотреть во все глаза.

Ханако тоже смотрела на замок, но мысли ее были отравлены тоскою. Прежде всякий раз, когда она возвращалась в Акаоку, один лишь вид этих крыш, напоминающих стаи взлетающих птиц, заставляли ее сердце взмыть к небесам. Но не сегодня. Завидев замок, Ханако невольно вернулась мыслями к свиткам, обнаруженным Эмилией. Ханако пока что прочитала мало. Эмилия советовала ей читать во время плавания, но Ханако боялась, что соленый воздух может повредить древней бумаге, и сдерживалась. Однако же, она прочитала достаточно, чтобы чувствовать тревогу, и по мере того, как они приближались к причалу, эта тревога неумолимо перерастала в страх.

«Посетитель».

В первой же строке первого свитка упоминался «посетитель», явившийся к одному из князей древности. И это слово, использованное вместо более употребительного «гость», напомнило Ханако о том, как она в последний раз видела князя Киёри. Это было шесть лет назад, всего за несколько часов до его смерти. Тогда князь тоже принимал у себя кого-то, кого Ханако и не видела, и не слышала, хотя ясно слышала, как Киёри словно бы с кем-то разговаривает. И это слово, встреченное в свитке, напугало ее, потому что Ханако не могла избавиться от ощущения, твердящего ей, что тот посетитель, явившийся к князю древности, и незримый собеседник князя Киёри — одно и то же лицо.

Но если это и вправду так, то этот посетитель мог быть только одним человеком, имя которого не следовало произносить даже мысленно, и уж тем более — вслух, а им с Эмилией лучше было бы избегать здешних мест, а вовсе не стремиться сюда.

Все знали, что князь Киёри умер, отравившись желчью рыбы-луны, которую подлил ему в суп его сын, сошедший с ума господин Сигеру. Телохранители старого князя тут же схватили Ханако и вторую служанку, подававшую ужин. Несомненно, их бы замучали, и вполне справедливо, ибо они, пусть даже сами того не зная, сделались частью чудовищного преступления. Но прибывший господин Гэндзи приказал клановому врачу осмотреть труп. После короткого совещания новый князь объявил, что его дед скончался от сердечного приступа — вполне естественного для его почтенного возраста явления. Затем он взял Ханако к себе на службу, как того желал князь Киёри, и тем самым спас ее от подозрений и всеобщего отчуждения.

В целом, все полагали, что князь Киёри действительно был отравлен, но князь Гэндзи, желая свести скандал к минимуму, постарался избежать необходимости казнить своего дядю за убийство его отца. Кроме того, понимая, что служанки ни в чем не виноваты, и жалея их, он сочинил историю про сердечный приступ.

В течение долгого времени именно в это Ханако и верила. Но теперь, прочитав то место в свитке, она стала думать иначе. Теперь она была убеждена, что посетитель сыграл свою роль в смерти князя Киёри, и что этот дух, бессмертный и злонамеренный, до сих пор, скорее всего, таится в мире теней между реальным и нереальным, и терпеливо подкарауливает следующую жертву, кого-нибудь такого, чьи мысли и чувства сделают его уязвимым.

— А у замка всегда было семь этажей? — спросила Эмилия.

— Нет. Когда его захватил господин Масамунэ, отец нашего первого князя, в нем было всего два этажа.

— Захватил? А я думала, что это родовой замок клана Окумити.

— После этого он и стал родовым. Все ведь имеет свое начало. — И конец, подумала Ханако, но не стала говорить этого вслух. — Масамунэ достроил еще четыре этажа, а последний, седьмой, построил Хиронобу.

— Так значит, самую высокую башню построил Хиронобу.

Ханако поежилась. Ветер на море был слабеньким — сходным скорее с летним бризом, чем с настоящим зимним ветром. Наверное, она сделалась более чувствительной к холоду.

Таро не обращал внимания на женскую болтовню. Его мысли занимали более серьезные вещи.

Убийство.

Похищение.

Измена.

Можно ли совершить подобное и по-прежнему называть себя самураем? А если он не сделает этого, не совершит ли он еще худшего предательства?

Таро повзрослел во время кризиса 1861 года. Князь Киёри внезапно умер, оставив княжество на своего неиспытанного внука, князя Гэндзи. Враги увидели в том непреодолимое искушение, возможность наконец-то уничтожить клан Окумити. Два старших военачальника клана, не веря в князя Гэндзи, предали его. Величайший воин княжества, сын Киёри и дядя Гэндзи, господин Сигеру, также выбрал самый неподходящий момент для того, чтобы окончательно сойти с ума. Сложившаяся ситуация не обещала ничего хорошего. Но Таро и его друг, Хидё, остались верны своей клятве, и сражались на стороне князя Гэндзи в героической битве на перевале Мие и у монастыря Мусиндо. С их помощью князь Гэндзи восторжествовал над своими врагами. Оба они получили щедрое вознаграждение, и с тех пор их престиж и благосостояние продолжали неуклонно расти. Хидё теперь был не только главой телохранителей, но еще и управляющим. Таро в свои двадцать пять сделался командиром кавалерии клана, вот уже пять сотен лет остающейся лучшей кавалерией во всей Японии.

Но имело ли все это хоть какое-то значение теперь? Чужеземцы проникли в Японию вместе со своими военными кораблями, пушками и наукой, и мир, на протяжении веков принадлежавший самураям, начал таять, словно утренний туман под солнцем. Люди Добродетели говорили, что есть всего один выход: нужно изгнать варваров и снова закрыть страну от них. И Таро все больше и больше казалось, что они правы.

Его с самого начала терзали сомнения. Он как самурай дал клятву верности князю Гэндзи. Однако же Гэндзи, самый непохожий на самурая изо всех князей империи, никогда, казалось, не следовал воинскому кодексу, на котором зиждилась его собственная власть. Гэндзи недостаточно было того, что существовало с незапамятных времен. Он желал логического обоснования для действий. Логика превыше традиции. Он был совсем как чужеземец. Истинный самурай не спрашивает — почему? Он поступает так, как поступали его предки, и, не задавая вопросов, следует путем воина. Когда Таро сказал об этом, князь Гэндзи рассмеялся.