Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— Любимец?!

— Ну, бывший: ведь еще на днях ты мне аттестовал Небогатикова как личность высоко одаренную и даже своим другом назвал… Ну, ну, не топорщись! Между прочим, меня сейчас меньше заботит моральная сторона ваших взаимоотношений. Интересно другое. Ведь, судя по всему, этот самый Лоскутников далеко не простачок. И выкрасть у него деньги…

Пахомчик не договорил, потому что ему показалось, что разговор Громову неприятен.

— Впрочем, все это не столь уж существенно.

— Нет, существенно! — с неожиданной горячностью возразил Михаил. — И даже весьма существенно. Для меня, во всяком случае: ведь только что я окончательно убедился, что Небогатиков снова оказался не только вором, но и мелким лгунишкой!

— Даже так?

— Да! Ведь, по его словам, он случайно забрел на квартиру, причем не к Лоскутникову, а к одному уважаемому человеку. И — также совершенно случайно! — обнаружил в пустой комнате этот сверток, видимо специально подготовленный для него! Смешно?

— Да-а… звучит наивно, — согласился Пахомчик.

Помолчал, что-то соображая, затем спросил, будто самого себя:

— Интересно, что это за уважаемый человек?

— Пожалуйста: Кузьма Петрович Добродеев, — сказал Михаил. Тоже помолчал выжидающе, потом добавил: — Хотя всем нам было ясно, что этот подонок заврался, я все-таки решил проверить…

После глубоко разволновавшей всех участников сцены на веранде ресторана Михаил сразу же направился к Добродееву. Дома застал только одну Елизавету Петровну, накрывавшую на стол.

— Ах, какая жалость! Ну что бы вам прийти минут на десять раньше, — заговорила Елизавета Петровна с притворным сочувствием. — А теперь — позвонил Катюше какой-то молодой человек, судя по голосу, и она ушла. Вот незадача!

— Мне нужен Кузьма Петрович.

— Чего вдруг?

— По важному делу.

— По служебным делам Кузьма Петрович дома не разговаривает.

— Понятно.

— А что ему передать? — крикнула Елизавета Петровна уже вслед уходящему Михаилу.

— Физкультпривет! — донеслось до нее из сада.

— Ох, и наплачешься ты, Екатерина, с таким охламоном! — сердито расставляя по столу тарелки, обратилась Елизавета Петровна к отсутствующей племяннице. — Уж то ли не жених был Павлуша Пристроев: уважительный, из хорошей семьи…

Елизавета Петровна не закончила фразы, потому что в комнате вновь появился «охламон» в сопровождении самого Кузьмы Петровича.

— Что же ты, сестра, не предупредила, что я всегда к двум часам прихожу обедать. Тем более у Михаила Ивановича ко мне какое-то неотложное дело, — укоризненно заговорил Добродеев от порога.

— У них все неотложное, — недовольно буркнула Елизавета Петровна и, захватив суповую миску, направилась на кухню.

— Так чем же могу быть вам полезен, Михаил Иванович?

Добродеев не спеша стянул пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, сам присел.

— У меня к вам, Кузьма Петрович, только один вопрос. Возможно, для вас неожиданный.

— Ну, чего другого, а неожиданностей в нашей жизни хватает. — От Добродеева не укрылось смущение Михаила, и он решил подбодрить собеседника: — Так что выкладывайте все без опаски.

— Вопрос такой: у вас в доме не было никакой пропажи?

— Пропажи? — Секундное замешательство на лице Добродеева сменилось простодушным удивлением. — Миловал бог, как говорит наша Елизавета Петровна. И вообще даже непонятно: почему именно вы именно ко мне адресуетесь именно с таким вопросом?

— Да как вам сказать… — Совсем в нелепом положении почувствовал себя Михаил. — Все дело в том, Кузьма Петрович, что у меня в бригаде работает один… Мы того парня — Небогатиков ему фамилия — в прошлом году взяли на поруки. Бывший вор, короче говоря.

— Так, так, так… Помнится, Катюшка мне что-то такое рассказывала. Это, случайно, не он учудил на сельском стадионе?

— Он. И вот этот самый Небогатиков сегодня снова «учудил». Да так, что… в общем, он совершенно для нас неожиданно признался, что совершил кражу. И украл именно в вашем доме. Деньги. Вот.

Михаил, все больше смущаясь под обострившимся взглядом Кузьмы Петровича, достал из кармана по-прежнему завернутую в целлофан пачку десятирублевок и протянул Добродееву.

Возникшую напряженную паузу нарушило появление Елизаветы Петровны с парующей суповой миской в руках. Это помогло Добродееву, несколько ошеломленному таким оборотом дела, снова обрести независимый вид и тон.

— Вот так чудо-чудеса — летит Фекла в небеса! — в обычной своей прибауточной манере заговорил Кузьма Петрович. — Сестра, оказывается, мы с тобой и не подозревали, что в нашей обители побывали грабители!

— Да что ты, Кузьма? Неужто… — Елизавета Петровна с живейшим интересом воззрилась на деньги, которые Михаил все еще держал в протянутой руке.

— Вот и я удивляюсь, — выразительно взглянув на сестру, подхватил Кузьма Петрович. — Мы, как говорится, ни сном ни духом, а тут… Между прочим, — голос Добродеева зазвучал наставительно, — я, как старший товарищ, да и… не посторонний для вас человек, рекомендовал бы вам, дорогой Михаил Иванович, поменьше доверять таким субъектам. И вообще… впрочем, полагаю, что мы с вами теперь отлично друг друга понимаем!

Михаил и сам не сумел бы объяснить почему, но последняя фраза будущего тестя ему не понравилась. И хотя Кузьма Петрович не хотел отпускать его, «слов наслушавшись, а пирогов не накушавшись», Михаил обедать не остался.

Впрочем, и сам Добродеев неожиданно утерял аппетит к «пище телесной». Проводив Михаила до выхода с террасы, Кузьма Петрович вернулся в комнату озабоченным. Хотел сесть к накрытому столу, но передумал. Бесцельно прошел к приемнику, машинально включил его.

«Внимание! Говорит Москва!

Начинаем передачу концерта по заявкам строителей. Мастера кирпичной кладки первого стройуправления города Перми Василиса Ползикова и Аверьян Лоскут хотят послушать классическую музыку. По вашей просьбе, товарищи Ползикова и Лоскут, передаем «Анданте кантабиле» Чайковского».

— И кому вкручиваете! — Добродеев сердито выключил приемник. — Нужно Аверьяну и Василисе ваше кантабиле, как мне… эти чертовы деньги. Не-ет, прямо сердце чуяло!

— Еще раз здравствуйте, Кузьма Петрович!

— Что, что такое?!

Услышав приветствие Лоскутникова, пробравшегося в комнату через внутреннюю дверь, Добродеев даже вздрогнул. И тут же рассердился:

— И что за манера у вас, товарищ Лоскутников: всегда возникаешь, словно бесплотный дух!

Однако Лоскутников словно и не заметил недовольства хозяина, заговорил с приглушенной тревожностью:

— Беда, Кузьма Петрович!

— Того и жди. Ну?

Лоскутников опасливо огляделся, подшагнул ближе к Добродееву.

— Только что опять заходил.

— Кто?

— Да он же, Крутогоров Степан. То есть будто осатанел мужик, до сих пор в себя не могу прийти!.. Придется, пожалуй, возвернуть.

— Чего?

— Деньги.

— Какие деньги?

— Ну… те самые, — Лоскутников выразительно кивнул головой на приемник. И очень удивился, когда Добродеев в ответ хохотнул, правда не очень искренне. — Вам-то можно и посмеяться. А мне… — Лоскутников обвел рукой вокруг шеи. И совсем растерялся, услышав:

— Нет у меня никаких денег, дорогой Яков Семенович!

— То есть как нет?!

— А точно по евангелию: бог дал, бог и взял! Так что к всевышнему и адресуйтесь.

— Напрасно шутить изволите, Кузьма Петрович. Не пришлось бы совместно плакать: нам с вами. Всех, говорит, выведу на чистую воду!

Слово «всех» Лоскутников произнес многозначительно.

Однако Добродеева, казалось, ничуть не озаботило такое предостережение. Кузьма Петрович неспешно прошел к буфету, достал оттуда начатую бутылку коньяку, два фужера.

— Присаживайся к столу, Яков Семенович. Сначала давай хлебнем армянского созвездия. Живее разговор пойдет.

— Благодарствую, Кузьма Петрович. Почки у меня.

— А у кого их нет. Только дороже всего ценятся телячьи — почки-то. Садись, говорю!..

До полной темноты затянулась застольная беседа Добродеева с Лоскутниковым. А закончилась так:

— Куда же все-таки поплывешь, Яков Семенович, — кверху или вниз по Волге-реке?

— Какая разница?

— Тоже верно. Теперь, брат, наш простой советский человек набрал силу, как в песне поется, «от Москвы до самых до окраин»… Кстати, чего мы с тобой в темноте сидим?

Добродеев поднялся из-за стола, включил люстру, что-то обдумывая, прошелся по комнате, задержался у приемника. Тоже включил. Задорно зазвучала ария из оперетты: «Сильва, ты меня не любишь, Сильва, ты меня погубишь…»

Озабоченность на лице Кузьмы Петровича сменилась обычной благодушной насмешливостью.