Время Надежды (СИ) - Ректор Катерина

Амулет на груди неудобно съехал и впивается гранью. Пробую его переложить, чтобы не давил под ключицу. Драконий камень, надо же. Интересно, зачем Владычице понадобилось его мне давать? Я должен навести справки у знающих. Старики что-то, да помнят. Знающие они или кто?

Поблуждав, мои мысли возвращаются к художнице, Кирстен. Какое славное имя. И сама она славная. Удивительно: мне даже не важно, как она выглядит. От Кирстен исходит лучащийся свет, который меня привлекает. Будто я мотылек. А она - чудодейка, смутила и околдовала мой разум. Я мотылек, что летит на огонь…

Мне повезло. Кирстен очень красивая. Этот аккуратный носик, тонкие, красиво очерченные губы, даже зимой щедрая горстка веснушек. А главное, ее глаза. Живые, умные, теплого цвета, почти что ореховые. Темные, но не как у кроммов.

Но больше всего меня зацепила не внешность. А то, как она о сестре говорит. Я понимаю, что Кирстен не врет, да и зачем ей выдумывать? Тем более, в нашу прошлую встречу она приняла меня за простого работягу без связей.

Значит, ей по-настоящему важна эта Габи. Она страдает в разлуке и тяготится из-за собственного бездействия. Никогда не видел подобных отношений в семье. Любовь, самопожертвование, ответственность старшего перед младшим. Байки это. Мечты. Истории из древних легенд, что так любила пересказывать няня. Но вот, передо мной такой человек. Кирстен.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

69

Пробую представить ее маленькую сестру. Какого роста дети в три года? Должно быть, мне не выше бедра. А может, вообще по колено? В моем воображении Габи с маленьким лицом Кирстен. Смотрит на меня испытующе: «Спаси».

Я для себя уже понял: хочу сделать хорошее. Совершить достойный поступок не ради призрачной цели и не для расплывчатого арглтонского блага. А для того, чтобы два маленьких человека воссоединились и были счастливы. Не успокоюсь, пока не помогу художнице. Мне хочется увидеть на лице Кирстен открытую, исполненную искренней благодарности улыбку.

Чтобы ее глаза смотрели на меня, и, наконец, видели.

Только не знаю, успею ли перед Турниром. Мастер Ватабэ с соратниками завалили меня делами отца. Оказывается, наместник еще до «выздоровления» тайно назначил меня своим доверенным лицом с правом последнего слова. Как будто предчувствовал. Теперь я, отупевший после изнурительных тренировок, вынужден разбираться с городскими делами. Слепо подмахивать приказы я не могу.

Иногда во мне нет нужды, - отец справляется сам. И, как сегодня, у меня появляется несколько свободных часов. Но большую часть времени наместник Келебан проводит в жутковатом окостенении. Придворные избегают лишний раз заходить к нему в кабинет. Между собой они зовут комнату «склепом».

Близость Турнира начинает давить на мои плечи по-новому. А что, если до открытия я не успею встретиться с Кирстен? И меня в первом круге Турнира убьют. Или ранят? Так, что придется долго отлеживаться? Я ничем не смогу ей помочь, и мы больше не встретимся.

Уже не могу относиться легко к собственной смерти. Понятное дело, умирать я никогда не желал, но...

Не знаю, как описать это чувство.

Наверное, так: душа не выдержала. По швам разошлась. Открылись новые даже не уголки, огромные пространства, и все они заполнены Кирстен. Так что сражаться я буду не за свои честь и имя. Даже не за родной город. Выйду бороться за то, чтобы иметь возможность ее снова увидеть.

Я уже навел про нее справки. Выяснил все, что возможно узнать. Она числится рабыней при эльфе. Тот выкупил девушку и младенца из городских рабов после того, как те стали сиротами. С родителями у Кирстен история мутная. Да и сам эльф подозрительный тип, надо про него отдельно узнать. Но история с сестрой правда.

Вот так. Лучшая девушка на свете - рабыня. Меня это не останавливает.

Только как Кирстен может быть рабыней, не понимаю? Личные рабы - слабые, бесхребетные существа, исполненные алчным желанием выслужиться. Городские - корявые и недалекие. Кирстен слеплена из другого теста.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

70

Меня находит второй распорядитель наместника, бледный, с залегшими под глазами тенями. Он выглядит не лучше того, кому служит:

- Ваша Светлость, вот вы где. Вас вызывает отец наш наместник.

Найти меня не особенно сложно. Я в зале законов, разбираюсь с городскими делами. После встречи с командой маршала Торда отбитое тело болит, и на завтра мы условились сделать небольшой перерыв. Дать мне время восстановиться. Глупо выкладываться на полную накануне Турнира. Зато мой возлюбленный братец устал отдыхать. Сейчас, должно быть, отсыпается после очередной пьянки.

- Как здравие отца нашего наместника Келебана? – Со вздохом отодвигаю бумаги.

- Если возможно, поторопитесь. Наместник Келебан… Он…Ну. Сейчас похож на себя, понимаете?

Я быстро киваю, и, больше не мешкая, поднимаюсь.

К большому моему удивлению, отец не в своем кабинете-склепе.

Второй распорядитель приводит меня к спальне отца. Я никогда внутри не был. Мои детские воспоминания: стою перед дверью, тоненько хнычу под причитания старенькой няньки, ковыряю ногтем крепкую деревянную дверь. Не остается даже слабой полоски. Мне кажется, отцовская кожа наощупь точно такая же. Должно быть, наместник слышал, как я с плачем скребусь, невозможно было не слышать. Но он меня не позвал.

А на следующий день началось мое двухмесячное путешествие в Герру. Взять с собой няню мне не позволили. Помню, как старушка махала мне, спрятав рот под платочком. Единственный человек, для которого я хоть что-то, да значил.

- Ваша Светлость, - кланяется второй распорядитель, и отходит вглубь коридора. Там в хмурой каменной нише установлена лавка. Дальше я сам.

Кладу руку на кованую ручку двери. Ту же самую, я хорошо ее помню. Ручка кажется мне ледяной.

Нет. Я больше не тот испуганный мальчик. Толкаю дверь, и массивная створка поддается беззвучно. Захожу в скупо обставленную комнату. Голые серые стены, пара клетчатых арок окон, - точно ноздри, - из обстановки ларь и узкая как солдатская койка постель. В нос бьет запах тухлого мяса. Возле отцовской кровати стоит похожий на телегу передвижной столик. На нем серебряная чаша. Что в ней, не видно, но несет, похоже, оттуда. Я радуюсь, что омерзительная вонь исходит не от отца.

Тот сидит, свесив ноги в кровати. Одет в обычный черный камзол. Вот только пуговицы перепутаны, на одну сдвинулись, и ворот слева аж до уха задрался. Должно быть, никто не рискует сказать об этом наместнику. Да и подходить опасаются.

- Гордиан. – Скрипит наместник. Рот его так и остается в расслабленном, как у спящего, положении. Губы чем-то темным испачканы. Как и руки.

Я смотрю на камин. Кажется, огонь в нем давно не разводили. Угли разворошены, некоторые выволочены на пол, все вокруг присыпано черной пылью.

Уголь он ел, что ли?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

71

Не знаю, как обратиться. «Отец» или «наместник»? Никогда не знал, а сейчас – и подавно. Поэтому произношу нейтральное:

- Добрый вечер.

- Посмотри на меня. Что ты видишь?

Я заставляю себя всмотреться в мертвое, посеревшее от угольной взвеси лицо отца. Его всегда чуть косящий глаз совсем к носу уехал, показав тусклую, растрескавшуюся сосудами склеру, а на второй глаз шторкой веко упало. Потом сбоку открытого глаза появляется мутная радужка, выкатывается и упирается взглядом в меня.

Однажды на портовой ярмарке я видел иноземную куклу. Хитроумно собранная, она шевелилась, вращала глазами, щелкала челюстью, мастерски управляемая кукловодом. Мой отец на нее сейчас очень похож.

- Это кошмар. – Сознаюсь я.