Домой приведет тебя дьявол - Габино Иглесиас

мы прожили около восьми лет, но это были счастливейшие годы моей жизни. Долгие поездки всегда будут вызывать у меня эти воспоминания, где бы я ни находился, и я буду благодарен за них, что бы я ни делал.

Брайан на заднем сиденье закашлялся. Этот звук нарушил что-то во мне.

Мне нужно было услышать чей-нибудь голос. Голос Чалино, снова раздававшийся из динамиков, говорил о пистолетах и смерти, и это мне не помогало.

– Что происходит с El Milagrito, Хуанка? – спросил я, глядя в окно на знак, который извещал меня, что мы проезжаем Рузвельт.

– А что с ним? – спросил Хуанка.

– У тебя сейчас в кармане лежит его палец, приятель. Оставь ты эту срань, – сказал я.

Хуанка рассмеялся.

– ¡No hay pedo, hombre![151] Успокойся, – сказал он. – El Milagrito – святыня. Боженька коснулся его. Сделал его особенным.

– Это как? Он мне не показался никаким особенным. Он даже о себе позаботиться не может.

Хуанка посмотрел на меня так, словно я в одном предложении произнес слова «твоя», «мать» и «шлюха».

– Nah, huevо́n[152], особенный не в этом смысле, – сказал он. – Его мать умерла. Она была дочерью Сони. Она была наркоманкой. Соня говорит, что она в любой час могла прийти домой, уйти. Она даже никому не говорила, что беременна, пока скрывать дальше уже не было возможности. Cuando ya no podía esconder la panzota[153], сказала она матери. Она не знала, кто отец ребенка. Alguno de los cabrones que se aprovechaban de ella, seguro. Pinches hijos de puta[154]. Беда в том, что она так ни на один день не перестала ширяться. Умерла от передозировки прямо у себя в доме. Соня нашла ее в ванной, игла все еще торчала из ее вены. Соня упала на нее и почувствовала, как шевелит ножками младенец. Малец все еще был жив. Соня запаниковала. Она должна была извлечь младенца, а потому побежала на кухню, взяла нож, вскрыла мертвую дочь и вытащила ребенка. С тех пор он на ее попечении.

– Ужасная история, приятель, но она не объясняет, как дело дошло… ну, ты понимаешь, – до того, что оно представляет собой сегодня, – сказал я. В моем голосе слышалось разочарование.

– Ага, ya entiendo[155], – сказал Хуанка. – El Milagrito всегда был особенным. Он уже был таким, когда Соня вытащила его из материнского чрева. Ну, ты понимаешь… encogido[156]. Они все время говорили, что el chamaco[157] умрет, что Соня вытащила его из рук Костлявой в последний возможный момент и Костлявая придет за ним. Ну, ты же знаешь, как люди умеют говорить такие вещи. Они говорили, что невозможно оставить живым то, что должно было умереть, что это против воли Господа. Соня их не слушала. Она отнесла его к brujo[158], и тот немного поработал с ним. Le hizo una limpia. Lo protegiо́ contra el mal de ojo[159]. Он сказал, что малыш пришел в этот мир с La Huesuda и выжил. Dijo que era un niño sagrado[160]. Через несколько месяцев после его рождения una vieja del barrio vino a casa de Sonia[161]. Она сказала, ей приснился сон про внука Сони, что этот мальчик от Бога и может защищать людей, поэтому-то Бог и оставил его живым. Она сказала, что мальчик – milagrito, маленькое чудо, ты меня понимаешь. Соседка попросила у Сони ноготок мальчика. Соня решила, что все это ерунда, но она была расположена к соседке. И дала старухе ноготок мальчика, и на этом делу конец. Но приблизительно месяц спустя, старушка эта снова пришла к Соне. Ее сын был уличным торговцем и рассердил не тех cabrones. Они пришли за ним. Llenaron la casa de plomo[162]. Ее муж и три сына были убиты. Она сидела перед телевизором, и с ней ничего не случилось. Пули облетали ее, и ни одна из них ее не коснулась. Она сказала Соне, что это и есть доказательство святости мальчика. Слух быстро распространился. No hay correo más rápido que el chisme en el barrio[163]. Соседи стали регулярно к ней захаживать, просили ноготок, или прядку волос, или что угодно. Соня поняла, что это идеальный способ оплачивать медицинские счета, покупать молочную смесь для грудничков, подгузники и всякую такую херню. Возможность заработать немного денег свалилась ей прямо в руки, ты меня понимаешь? Она стала брать деньги. Люди платили, не говоря ни слова. Да, черт возьми, они были счастливы платить. Я думаю, что церковь научила людей: спасение и защита всегда доступны, только денежки заплати. Как бы то ни было – бриллиантовая лихорадка.

Рэкет. Ложь. Мальчик, которого наркотики обратили в нечто совершенно бесполезное, каким-то образом стал религиозным сокровищем. Мы, однако, получили не ноготок и не прядку волос. Мы получили целый гребаный палец. И Хуанка заплатил за него кучу денег. Соня была блестящей старухой, но еще и монстром. А это превращало нас в нечто еще худшее. Я вспомнил шрамы на теле мальчика, отсутствующие части тела. И совсем не маленькие. Это означало много людей и много денег.

Все, кто уносил его части, и те, кто позволял это, заслуживали судьбы хуже, чем его судьба.

Я подумал об Аните, о том, что ее крохотное тело подвергалось всем этим тестам и инъекциям, и то, что осталось от моего сердца, снова содрогнулось от боли.

– У нас нет ничего подобного – ни волос, ни ногтей. У нас целый гребаный палец. Когда случился переход на более высокий уровень?

– Ну, ты же знаешь, как это бывает, мужик. Пошли слухи, – сказал Хуанка. – У дам есть сыновья, и эти сыновья не хотят умирать. В конечном счете к ней стали приходить даже sicarios[164]. До них дошли слухи о существовании niño milagroso[165] в этом районе, о том, что если у тебя есть его малая частичка, то пули тебе не страшны. Scarios всегда заполняют пространство между пулями и молитвами, жертвами и всяким говном, и они готовы были платить большие деньги, но им нужно было что-нибудь посолиднее ногтей и волос.

Соня жила нелегкой жизнью. Счета. Еда. Аренда. Бензин. Наемный убийца предложил ей много денег за зуб. К тому времени у парнишки уже было пять или шесть зубов. Наемный убийца хотел носить этот чертов зуб у себя на шее. Соня сказала «нет». И тогда убийца наставил на нее пистолет. Она