Призвание - Борис Изюмский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Друзья, — не унимался Костя, — кто пробовал шампанское с горчицей?
Сергею Ивановичу приятно было, что его присутствие не сковывает ребят, что они оставались самими собой, хотя и не забывали о нем. Расстояние между учениками и учителем — естественно. Но оно должно быть соответственным образом окрашено, и дело учителя позаботиться об этом.
— Сергей Иванович, возьмите, пожалуйста, — через стол подал учителю самый большой кусок торта Костя и, покосившись на Виктора, хитро добавил: — От прогрессивной и наиболее сообразительной части нашего общества.
Сам Костя ел очень мало, но больше всех заботился, чтобы у соседей на тарелках было полно. Убедившись, что все заняты едой, Костя начал приставать к имениннику:
— Нет, ты скажи, скажи несколько раз быстро: «Съел тридцать три пирога с пирогом да все с творогом».
В передней раздался звонок. Открывать пошла мать Виктора. В дверях показался широкоплечий Богатырьков. Он действительно походил сейчас на юного Добрыню Никитича, каким его рисуют в былинах: широкоскулый, с сильной шеей, открытым добрым лицом. Нехватало только русой редкой бородки.
Богатырькова встретили радостными возгласами: — Леня, скорей!
— Твоя порция забронирована!
— Со щитом! — с гордостью сообщил Богатырьков, не спеша приглаживая ладонью светлые, немного взлохмаченные волосы и усаживаясь между Семой Яновичем и Костей. — Заводские ребята обещали привезти Плотниковым уголь.
— За дружбу! — сияя огромными темными глазами, порывисто вскочил Костя Рамков и энергично, словно что-то поднимая, взмахнул руками снизу вверх, предлагая всем встать.
А когда друзья его поднялись, он повторил:
— За дружбу! — и как дирижер подал рукой знак.
— Ура! Ура! Ура! — подхватили все.
Кто-то опять позвонил.
— Не беспокойтесь, я открою, — вскочил Костя и побежал в коридор.
Он, видимо, был здесь своим человеком, и мать Виктора крикнула ему вдогонку:
— Костенька, крючок там справа…
Костя возвратился, размахивая над головой полоской бумаги.
— Громадяне, телеграмма имениннику!
Виктор приподнялся из-за стола. «От кого бы это?» — удивился он, распечатывая телеграмму.
— От четвертого «А» и Серафимы Михайловны, — радостно воскликнул Виктор, и телеграмма пошла по рукам.
ГЛАВА XVI
Неуютно в большой комнате, зябко прижимаются к полу вещи, ветер то врывается в чердачное оконце и надсадно воет, то свирепо сечет стекла струями дождя.
На кровати, вытянув поверх одеяла тонкие руки, дремлет мать Игоря. На стуле, около нее, термометр, бутылка с лекарством, крохотное блюдце с надрезанным лимоном.
Игорь, сидя у лампы, пытается решать задачи по алгебре, но мысли его все время возвращаются к отцу, и чем больше думает он о нем, тем враждебнее эти думы.
— Игорек, — слабым голосом зовет Людмила Павловна.
Он осторожно садится на ее постель, мягко кладет руку на одеяло.
— Больно, мама?
Она смотрит на сына широко открытыми бархатными глазами. Во взгляде ее и мужественное желание скрыть свои страдания, не огорчать сына, и любовь к нему, и боязнь за его будущее.
— Теперь лучше, — говорит она. — Я почти совсем здорова. Завтра встану. Давай поговорим, как взрослые. Ты уже все можешь понять… Я не хочу насильно удерживать тебя… У отца другая жена, но ты ведь любишь его… Если хочешь, живи с ним, а ко мне в гости будешь приходить. Ты не беспокойся… я сильная.
Дальше Игорь не может слушать. Все, что передумал, перечувствовал он за эти месяцы, сплелось сейчас в клокочущий клубок, залило нестерпимым жаром грудь, лицо, сдавило горло. Хотелось плакать, но слез не было.
Он припал к матери с такой страстностью, так судорожно, словно у него кто-то хотел отнять ее, и заговорил захлебываясь, успокаивая:
— Ничего… мама… Мы сами… Ничего…
Когда же через несколько минут он приподнял свое лицо, мать поразилась. Оно сразу стало старше, совсем взрослым, как у человека, преодолевшего очень тяжелую болезнь.
Заплакал во сне братишка. Игорь подошел, постоял тихо над ним. Спит. Снова сел рядом с матерью.
— Не бойся, мама, мы не пропадем, — сказал он спокойным голосом. — Я окончу семилетку, поступлю работать. Хорошо окончу, вот посмотришь! Мнет сегодня Костя Рамков, из девятого класса, говорит: «У тебя же сильная воля!» А потом Леня, наш секретарь, встретил и спрашивает: «Готовишься в комсомол?» У нас, знаешь, какие ребята в школе? А учитель истории, Сергей Иванович, дневник мой проверяет…
И они, прижавшись друг к другу, стали тихо говорить о том, как устроят теперь свою жизнь.
* * *Анна Васильевна никак не могла уснуть. Уже давно умолкли шумы в доме, выключили соседи за стеной радио, а девушка все ворочалась на постели.
Чем могла она помочь Игорю? Что надо было предпринять? Она не имела права проходить посторонней наблюдательницей мимо жизни Игоря и спокойно смотреть, как он все более замыкается, уходит в себя от товарищей, от нее. Но что же делать? Что вообще понимала она, выросшая в очень дружной семье, не знавшей разлада, что понимала она в таких вопросах, какой встал перед нею сейчас?
Пойти к отцу Игоря? Но, скорее всего, он даже не захочет говорить с ней на эту тему. Встретиться со второй женой Афанасьева? А вдруг она выгонит или скажет: «Вы лезете в чужие дела».
«Нет, не чужие! Не чужие!» Она скажет и ему и ей: «Как можете вы так бессердечно относиться к детям, ломать их жизнь? Кто дал вам на это право? Ваша любовь? Но и в любви есть запреты! И разве общество не вправе сказать вам: „Нельзя. Нельзя, вы делаете преступление!“»
Нет, это все как-то не так… Они окажут: «Молоды вы учить нас». Что же делать?
Над кроватью, в темноте, тикали на стене отцовские часы, лунный луч проник через окно и осветил корешок пушкинского томика на этажерке. Что же делать?
Сегодня она была у Афанасьевых. Мать Игоря еще не возвратилась с работы. Игорь и обрадовался приходу учительницы, и застыдился: он с ложечки кормил братишку, измазал Петушку киселем нос и щеки, потому что кормя, заглядывал в лежащий на столе учебник физики.
В комнате был тот беспорядок разворошенного гнезда, что безжалостно рассказывал об отсутствии в доме мужской руки, о неумелых усилиях Игоря: вешалка держалась в углу на одном костыле, из-под криво постеленного на широкой кровати одеяла виднелась простыня, на стуле стояла кастрюля.
Рудина пробыла у Игоря с полчаса, не спросила его о главном, ради чего пришла, и он ей ничего не рассказал.
Она ушла ни с чем, очень недовольная собою. Надо было прямо сказать Игорю: «Мы знаем о твоем горе, но крепись, мы с тобой». Или к больному месту нельзя притрагиваться?
Анна Васильевна снова беспокойно заворочалась. Что же делать? Что делать?
Она уснула, так и не найдя пути, по твердо решив посоветоваться с товарищами и прежде всего с Кремлевым — его недавно избрали секретарем партийной организации школы.
Утром Рудина встала с головной болью, но полна решимости. В школу она пошла немного раньше начала своих уроков. Посмотрела расписание. Кремлев был на уроке.
Он вошел в учительскую не сразу после звонка, быстро направился к стойке для журналов, легким, свободным движением поставил журнал на место и достал папиросу. Лицо его еще было возбуждено от недавнего разговора с детьми, и в глазах не погас тот огонек, что появляется в минуту увлечения работой.
— Сергей Иванович, — подошла к нему Рудина, — мне очень надо посоветоваться с вами…
Она стала рассказывать об Игоре, о его семье, о том, что увидела у Афанасьевых, о своих мучительных поисках, и чем дальше слушал ее Кремлев, тем сосредоточеннее становился. Было видно, что рассказ Анны Васильевны взволновал его, и он сейчас тоже напряженно думал — чем же можно помочь Игорю?
— Что-то надо предпринять… — произнес он словно про себя, — всем нам… вместе. Знаете что, зайдемте-ка к Борису Петровичу.
У Волина была Серафима Михайловна.
— Ага, вот она! — воскликнула Бокова, увидев Анну Васильевну, — а я директору жалуюсь, что комсомольцы из девятого «А» с моими пионерами работают недостаточно. Виктор Долгополов — да! А выделен ведь не один он. Надо на комитете комсомола их заслушать. И Щелкунова из восьмого класса. Болтает да обещает много: «учком решил», «учком постановил», а сам ничего не делает.
Когда Борис Петрович и Бокова услышали рассказ Анны Васильевны о семье Афанасьевых, их лица помрачнели. У директора резче обозначились мешочки под глазами.
— Давайте, товарищи, попросим секретаря райкома партии вызвать этого «коммуниста» на бюро. Такого из партии исключать надо! — он так надавил карандаш, что сломался графит.
Сергей Иванович не согласился.
— Нет, я думаю, нам самим следует поговорить с ним, — возразил он.
