Призвание - Борис Изюмский

— Это не Игорь! — сурово сдвинул брови Директор. — Читать мораль о долге и нравственности сорокадвухлетнему попрыгунчику, занятие, по крайней мере, бессмысленное… Знал, на что идет!

— И все-таки, — настаивал Кремлев, — надо нам, коммунистам школы, собраться вот здесь, у вас, Борис Петрович, сесть за этот стол рядом с отцом Игоря и прямо, честно сказать ему обо всем… Мы должны это сделать как люди, очень желающие добра его сыну и ему самому… И если совесть этого человека еще способна прислушиваться к голосу товарищей, если он еще коммунист, разговор не будет напрасным… Позвольте мне посоветоваться об этом в райкоме?

— Ну что ж, попробуем, — после долгой паузы неохотно сдался Борис Петрович.

Этот разговор состоялся через неделю.

После него Леонид Михайлович вышел из школы, как в тумане. Лицо его горело, сердце билось учащенно.

Когда директор позвонил ему на завод и попросил прийти, Афанасьев обещал, думая, что ему сообщат об учебе Игоря. Леонид Михайлович давно не был в школе, но теперь считал своим долгом прийти, и хотя бы так проявить внимание к сыну, которого любил и, как считал в глубине души, предал.

К маленькому тоже была жалость, и перед ним чувствовал вину, но какую-то совсем иную, чем перед Игорем. Может быть, потому, что к Петушку, не успел еще привыкнуть, а в Игоре вдруг увидел человека, по-взрослому переживающего разлад в семье.

Разговор в школе оказался мучительным. Леонид Михайлович не мог и уйти от него: рядом сидели друзья, и не мог оправдаться — разве оправдание то, что он сказал им:

— Семья была где-то далеко… да и увижу ли ее? А здесь очень хороший человек, ставший близким. Ей было сказано так много сердечных слов, что и от них отступить — большая подлость.

Тогда Волин сказал:

— Нельзя, Леонид Михайлович, строить счастье, разломав три жизни… Такой поступок ставит человека вне партии.

Леонид Михайлович посмотрел Волину прямо в глаза:

— Вы правы… нельзя, — ответил он.

Он не сказал при этом, что точно такую фразу недавно услышал от Нины, что только вчера, обняв его, когда он уходил на работу, она с тоской сказала:

— Не будет у нас с тобой, Леня, счастья… Крадем мы его. Мечтала я о нем по-бабьи, а не подумала обо всем как следует. Только о себе мы думали…

Он хотел ее успокоить, но сразу не нашел нужных слов и молчал. Не мог признаться ей, хорошей: «Нет не только счастья, нет и радости». Все чаще приходилось ему насильно заставлять себя не думать о детях, не идти к ним. Игоря стал любить еще сильнее, но боялся натолкнуться на детски-жестокую непримиримую правдивость. И Петушок тянул к себе. Вырастет, скажет: «Что же ты за отец… Изуродовал наши жизни»…

Выплыли на мгновенье лицо Игоря, красивое и строгое лицо жены Людмилы Павловны… «И перед тобой кругом виноват. Прости, если можешь».

ГЛАВА XVII

Сергей Иванович проснулся, когда едва забрезжило. Включил настольную лампу, — свет ее не потревожил спящего сына, и, выдвинув коврик на середину комнаты, начал бесшумно делать утреннюю зарядку.

Обмывшись холодной водой и докрасна растерев тело мохнатым полотенцем, Кремлев оделся и подсел к столу.

Сегодня у него были уроки древней истории в пятом классе и истории СССР — в восьмом.

Древнюю историю Сергей Иванович преподавал впервые, и ему приходилось «поднимать целину». В таких случаях он обычно разрабатывал всю тему. На отдельные листки записывал факты, выводы, ссылки на документы, и складывал все это в одну папку. В нее же трудолюбиво сносил потом выписки из журналов и книг, вырезки из газет, рисунки и карты. Это было увлекательное и непрерывное обогащение.

Пожалуй, ни в какой другой профессии нет такой требовательной обязанности ежедневно готовиться дома к рабочему дню, как у школьного учителя. Это становится необходимой частью его труда, условием успеха, заставляет его до глубокой старости, до последнего урока в жизни, обучая других, учиться самому.

Пятилетний сын Василек зашевелился в постели. Сергей Иванович подошел к нему. Нет, спит так, положа на подушку руку, словно что-то ловит ладошкой. Кремлев, опять подсев к столу, продолжал обдумывать урок.

Важно было показать Москву объединительницей Руси.

Сергей Иванович долго смотрел на небольшой портрет Дмитрия Донского — благородное лицо обрамлено густой бородой, из-под шлема смело глядят умные глаза. Хотелось ясно представить характер Дмитрия, то отдаленное время, в которое он жил, почувствовать «цвет и запах» эпохи.

«Да, не забыть рассказать, как приняли весть о разгроме „непобедимых“ татар европейские страны!»

Кремлев почти закончил подготовку урока, когда вспомнил, что не прочел отрывок из летописи. Мелькнула мысль: «Не обязательно все перечитывать». Но сейчас же сердито подумал: «Зазнаваться начинаешь… уповаешь на прошлые знания».

Он внимательно прочитал летопись и успокоился. Теперь явится в класс во всеоружии. Каждый урок надо готовить так, словно ты уверен, что на него придет инспектор.

Да он и действительно, будет, этот инспектор — твоя совесть учителя. Что может огорчить больше, чем неудача на уроке? И разве не портится у тебя настроение на весь день, если урок прошел не так, как хотелось?

Сергей Иванович заглянул в блокнот — какие сегодня дела? Райком партии поручил сделать в заводском клубе доклад: «Семья и школа» — это уже подготовил, только просмотреть тезисы и подчеркнуть главные мысли. Затем…

— Папуня, — раздался голос проснувшегося Василька.

Сергей Иванович подошел к сыну, взял на руки. Ребенок прижался к отцу теплым телом, от него исходил особый запах парного молока.

— Ой, ты колючий, — тихо, счастливо засмеялся мальчик, — ты сегодня скоро придешь?

Пока бабушка, Наталья Николаевна, одевала Василька, Сергей Иванович побрился, и они вместе сели завтракать. Потом бабушка повела мальчика в детский сад, а Сергей Иванович еще остался хозяйничать дома. Он смазал швейную машину, туже натянул сетку на кроватке сына и в десятом часу вышел из дома.

Надо было зайти до уроков в шестнадцатую школу, взять на время альбом исторических картин. В обеих руках Кремлев нес книги. Он никогда не ленился прихватить в школу самый увесистый том, если в нем была хотя бы маленькая иллюстрация к уроку.

Проходя мимо киоска с фруктами, Сергей Иванович невольно остановился. В окошечке киоска, на небольшом листе бумаги, было крупно написано:

«Срочно требуется „Книга для родителей“ товарища Макаренко. За ценой не постою».

Сергей Иванович с любопытством заглянул в окошечко. За прилавком стоял в белом переднике старик без фуражки. Сквозь редкие седые волосы на его голове просвечивала розовая кожа, внимательные глаза выжидательно смотрели на Кремлева.

— Скажите, пожалуйста, — обратился к старику Сергей Иванович, — почему вам так срочно понадобилась эта книга? — он глазами показал на объявление.

Старик обрадованно распахнул форточку и выглянул.

— Вну́чку воспитывать, — общительно объяснил он, — дочка моя плохо ее воспитывает. Чуть что — девочка на пол и верещит, прямо в ушах звенит. Ну, мама и делает все, что Галочка захочет. Так я своей дочери книгу эту хочу купить. — Он просительно посмотрел на Кремлева. — Вы мне не поможете, товарищ? Знаете, это такая замечательная книга!

Сергей Иванович с удовольствием посмотрел на старика.

— Попробую достать, — пообещал он, вспомнив, что у Серафимы Михайловны дома он видел два экземпляра этой книги, и пошел дальше.

Стояло ясное, зябкое утро. Поздняя осень чувствовалась в сероватых красках неба, неживом постукивании веток деревьев, в плотном, холодном воздухе, в том, как невольно поеживались и спешили прохожие.

Кремлев вспомнил такую же осень тысяча девятьсот сорок третьего года. Ночные марши, короткие привалы… Так же постукивали ветки деревьев, и тело окутывал холод, пробирался под плащпалатку. Три года всего прошло…

Батальон, которым он командовал, ворвался в Мелитополь на рассвете и устремился к вокзалу. Завязался уличный бой. Солдаты бежали вперед, падали и тотчас отползали в сторону, поднимались и снова бежали. Было единственное желание — страстное и всепоглощающее — взять вокзал! Как будто только от этого зависело все: окончательная победа над врагом, возвращение домой, счастье Василька и его собственное. Резко щелкали разрывные пули, лопались где-то позади, сбоку, и от этого казалось, что враг стреляет отовсюду. С хрустом, будто чьи-то огромные руки ломали гигантские сучья, ложились мины, вздымая комья мерзлой земли. Роты залегли.

— Вперед! За Родину! — простуженным голосом крикнул он и, вскочив во весь рост, стремительно кинулся к небольшому кирпичному дому, из окна которого бил неприятельский пулемет. Немного не добежал. Правую руку пронзила страшная боль, будто по телу прошел ток огромного напряжения. Попытался приподнять руку, но она сразу стала свинцовой, повисла плетью. В это время неподалеку разорвалась мина, и его волной повалило на землю…