Палестинский роман - Джонатан Уилсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К удивлению Блумберга, в пустыне, где, как ему казалось, не должно быть совсем ничего (как наивно с его стороны было думать, что он возвращается «назад во времени»), то и дело попадались полуразрушенные здания, окруженные кучами мусора. Потом он догадался, в чем дело: они двигались вдоль заброшенной ветки железной дороги — точнее, железной дороги, которая когда-то в точности повторяла, если и отклоняясь, то незначительно, путь хаджа. То и дело им попадались заброшенные станции — от некоторых не осталось ничего, только цинковая цистерна торчит да пара лачуг. Но гораздо чаще встречались следы рукотворной разрухи — еще одно напоминание Блумбергу, на этот раз неизгладимое, что и сюда докатилась Великая война, его война, задев эти места своим черным крылом: разрушенные здания, разбитые цистерны, сторожевые будки без крыш, пустые лафеты, разбитые вагоны. А вокруг одной станции — широкие воронки от снарядов и полузасыпанные окопы.
Других путешественников они пока не видели. В какой-то момент лошадь Блумберга, решив, что ей пора отдохнуть, застыла — и ни с места. Легионеры проехали мимо, даже не обернувшись, и только парень остановился, свесился с верблюда, пощелкал языком, похлопал лошадь по крупу — и она снова пошла.
Блумберг понимал, что выглядит смешным — тощий Санчо Панса в широкополой шляпе. Но наивность, решил он, пристала художнику, заведшему, на старый лад, покровителя-мецената. Перед тем как выехать из Аммана, он перечел письмо-инструкцию, выданную ему Россом: перечисленные в ней пожелания звучали скорее как требования: «Не забудьте о точности воспроизведения архитектурных деталей, уделив, по возможности, особое внимание храму Изиды, что в дальнем конце каньона Сик, при любом освещении, какое сочтете наиболее выгодным: при дневном или даже, возможно, при лунном свете». Даже время суток обозначил! И все же он был благодарен Россу. В Лондоне сейчас не много нашлось бы желающих раскошелиться ради новых картин Блумберга.
Едва в небе проглянули первые звезды, Рахман объявил привал. Разбили лагерь. Двое мужчин у костра варили кофе. Мустафа развьючил одного верблюда и раздал всей компании еду. Мужчины набросились на провизию: как солдаты на армейский рацион, подумалось Блумбергу.
Они сидели вокруг костра, образовав что-то вроде разомкнутого кольца — юного аль-Саида усадили между Блумбергом и Рахманом. Разговор шел по-арабски, но Блумберг нашел себе занятие: он смотрел на звезды — на черно-агатовом фоне появлялись все новые и новые, причем с невиданной скоростью, и следить за этим было одно удовольствие. А над ними висела луна, огромная и желтая, как утрированная декорация в какой-нибудь мелодраме. В конце концов мужчины стали расходиться, и у костра остались лишь Блумберг да мальчишка.
— Ты ведь видел меня раньше, если я не ошибаюсь? — спросил Блумберг.
Тот вытянул к костру длинные ноги. Бог весть почему, но на нем были все те же выданные Россом серые школьные брюки и белая рубашка.
Парня била дрожь. Хотя с заходом солнца похолодало, но было еще достаточно тепло. Блумберг заметил, что лоб у него в испарине, а глаза лихорадочно блестят. Там, где когда-то была повязка, осталась тонкая полоска запекшейся крови.
— Возможно, в Иерусалиме. Моя дядя держит магазин в Старом городе.
— Или возле моего дома, что вероятнее. Ты ведь был там однажды ночью, правда?
Парень подумал, взвесил ответ и сказал еле слышно, почти шепотом:
— Да, я там был.
— Что ты там делал?
— Я заблудился.
Заблудился? В это верилось с трудом.
Парень отер рукавом лоб. Блумберг видел, что с ним что-то не то.
— Тебе плохо?
Вместо ответа Сауд лишь уронил голову на руки. Блумберг испугался, что он упадет в обморок. И протянул ему бутылку с водой. Парень сделал несколько глотков.
— Послушай, если тебе нездоровится, я отправлю тебя домой. Кто-нибудь из мужчин тебя проводит.
— Нет, это я днем перегрелся. Сейчас попью, и все пройдет. Только не отправляйте меня обратно.
Блумберг чувствовал, что тот взволнован, но не понимал, с чего бы это.
Рахман с Саламаном вернулись к костру. Мальчик встал и пошел прочь. Слышно было, как он мочится на песок.
— Нравится парнишка? — улыбнулся Рахман.
Саламан же при этих словах сплюнул.
— Не знаю. Парень как парень. Почему он может не нравиться?
Рахман сказал что-то Саламану — может, переводил слова Блумберга. Если и так, то ответ его почему-то насмешил Саламана, и он расхохотался.
Мальчик вернулся и, как обычно, сел поодаль от остальных.
— Почему жена не поехала с вами?
— Захотела остаться в Иерусалиме. И кроме того, как видите, ей здесь нечего делать. Но почему вы спрашиваете?
И снова Рахман обернулся к Саламану, последовала оживленная жестикуляция.
— Но ведь вы просили у сэра Джеральда этого парня?
— Вовсе нет, что за чушь! Напротив, я предпочел бы путешествовать без спутников, и поверьте мне, будь моя воля, я бы и вас не стал беспокоить. Хотя теперь вижу, что с вами удобней.
Ответ Блумберга, похоже, понравился Рахману
— Но в чем вообще дело? — удивился Блумберг.
— Парень известен на весь Иерусалим. Многим мужчинам он заменял жену.
Блумберг невольно улыбнулся. Сама мысль о том, что сэр Джеральд Росс отправил его за содомитскими приключениями, была почти такой же, если не в точности такой же нелепой, как и истинная цель поездки.
— Правда? Ладно, дело его. Думаю, это не помешает ему таскать мой мольберт? И кстати, как его имя?
— Имя его, к вечному стыду породившего его человека, Сауд аль-Саид. Хорошо, что отец его не видит: он умер.
Блумберг лежал в палатке и сочинял письмо Джойс. Письмо, которое, он знал, если и дойдет до нее, то не раньше, чем через месяц-другой. И все же на расстоянии ему проще было говорить о своих чувствах. Он писал мягким
